Один к десяти

Треки: Ночные грузчики - Розовые Очки Balmorhea – Wind And Sea       С вами когда-нибудь случалось подобное? Открываете вы чужую страницу в социальной сети, по чистой случайности. Перешли по ссылке в какой-то группе или увидели в списке друзей у бывшего одноклассника, это неважно. Главное, что вы ее уже открыли. Факт, можно считать, завершенный. Жребий брошен. И вот вы уже листаете чьи-то фотографии из отпуска на Мальте и бегло читаете анкету. Любимые фильмы: «Меланхолия» и «Драйв». Недурно, отмечаете про себя. Любимые цитаты: Когда летишь, как молния, упадёшь, как гром. Немного пафосно, но вам нравится, и вы переходите по ссылке на твиттер. Перечитываете сотню-другую бессмысленных записей, вроде «блядь, опять я посеял свои наушники» или «новый альбом AM просто бомба!». Все и ничего одновременно. Вы приблизились к совершенно незнакомому вам человеку на максимально возможное расстояние. Вы стоите лицом к лицу, но между вами стекло. Экран монитора, тысячи километров в реальной жизни или два этажа вниз. Один шаг? Три тысячи пятьсот сорок восемь метров? Половина земного шара? Неважно! Неправда ли заманчивая перспектива?       А что, если я скажу, что вам нравится следить за людьми? Исподтишка наблюдать за их жизнью год за годом. Методично проводить мониторинг, не пропуская ни единой записи на стене, ни единого твита в ленте. А что, если я скажу, что вы помешаны? Помешаны на одном человеке, которого даже не видели. И он полная ваша противоположность. Вы - дурны собой, в меру умны, без гроша в кармане, и цвет вашей ориентации стремится к #3c9eff, проще говоря, к голубому. Он - красив, каждые полгода ездит в Милан на сезонную распродажу, ему не нужно думать об образовании, а фотографий с пышногрудыми блондинками на его странице больше, чем дней в году. Вы знаете все его любимые треки, видели все те же самые фильмы, а географию его путешествий помните наизусть. Вы сталкер. Сталкер-программист двадцати одного года от роду с больной матерью, живущий в двухкомнатной хрущевке и курящий самые дешевые сигареты с фильтром. И вам кажется, что вы живете в параллельных измерениях. Но жизнь — не геометрия. Здесь действуют свои правила, правила, которые можно и вместе с тем нельзя нарушать. Ваши шансы на встречу в этом городе один к десяти миллионам. Представили? Ну что же... Три, два, один. Поехали.       — Степа, Степан! — так вас зовут, запоминайте. Это вам еще пригодится. Важная информация. — Степан, не зевай, там на драйве уже новые приехали, — кто-то грубо трясет вас за плечо, и вы вспоминаете, где вы. Ах, да, вы же работаете в Макдаке. Пахнет картошкой фри и смесью, из которой потом сделают мороженное, четвертый час ночи. Окраина Москвы — самое место для кого-то вроде тебя.       Можно на ты? Мне кажется, мы уже немного познакомились.       Ты подходишь к окошку выдачи заказов и с дежурной улыбкой протягиваешь пакет с бигмаком и колой какой-то разукрашенной, как кукла, блондинке. Она равнодушно скользит по тебе взглядом, чешет рукой засаленные волосы и жмет на газ, даже не промычав ленивое «спасибо», как это обычно принято. Больше никого нет, ты зеваешь и садишься на табуретку у окошка. Нужно уволиться к чертям, мелькает в голове, но мысль, на удивление, быстро исчезает и, по привычке достав телефон из кармана, ты снова погружаешься в хитросплетения сети.       Он не написал ничего нового со вчерашнего вечера. Ни в контакте, ни в твитере, ни на фэйсбуке. Полная тишина, но это нормально. На выходных он пишет очень редко и коротко, если пишет вообще. Обычно в свой уикенд он занят чем-то более занимательным, чем просмотр веб-страниц. Интересно, где он сейчас? Пару последних фотографий в инстаграме были из ЦУМа, значит, он сейчас в городе. По крайней мере, он был в городе два дня назад. Ты на секунду отвлекаешься от созерцания его лица на светящемся экране мобильника, в очередной раз задумавшись над вероятностью один к десяти миллионам. Один к десяти миллионам — это крайне мало, но с другой стороны, это не один к миллиарду и даже не один ста миллионам, вероятность все-таки есть. Вероятность есть всегда, но она крайне мала. Почти в пять раз меньше, чем вероятность того, что упав с кровати, ты ударишься головой и умрешь. Но в пятнадцать раз больше, чем вероятность того, что, поехав отдыхать на острова, ты умрешь от не вовремя упавшего на тебя кокоса. Твоя встреча с ним стоит где-то между смертью от кровати и смертью от кокоса. Она приблизительно равно вероятности выиграть в лотерее больше двухсот тысяч рублей — твоя зарплата за год.        — Эй, ты чего, опять залип? — с тошнотворной улыбочкой к тебе подходит Толик. Толик такой себе местный «начальник» над обиженными судьбой работниками Макдака. Можно сказать, что его маленькая Фудзияма покорена. Если, конечно, в Макдаке вообще есть какая-нибудь Фудзияма. Тебе кажется, что это, скорее, Марианская впадина, а не Фудзияма. Впрочем, в сравнениях и аллегориях ты не силен еще со школы. Технарь он, как ни крути, технарь, и с этим нужно научиться жить. Неясно только, почему тебе приходится работать на этой помойке. По ночам, кстати. Но ты как-то в очередной раз упускаешь этот факт из внимания и просто делаешь то, что тебе говорят. — На телочек пялишься? — звучит новый вопрос, и от голоса говорящего тебя коробит, хочется залезть в душ. Желательно теплый, а не такой ледяной, как у тебя дома. И без вонючей плесени по углам сбившейся от старости плитки. Зато с большими белоснежными полотенцами с крупным ворсом и высоким зеркалом в полный рост, чтобы можно было скрупулезно разглядывать свое отражение под светом неоновой лампы. И отмываться, отмываться и тереть тело жесткой мочалкой, чтобы очиститься от этих слов и интонаций.       Ты щелкаешь клавишей блокировки, и экран резко гаснет, не позволяя настырному взгляду зацепиться за изображение на экране. И Толик, недовольно поморщив нос, наконец, отворачивается. Слышится звук подъезжающей машины, и тихий голос Леночки где-то на периферии, уточняющей заказ. Тебя клонит в сон и, оперевшись плечом на стенку, ты засыпаешь под топот тяжелых ботинок Толика. Тебе снится мокрый снег под светом уличных фонарей и безликая толпа, которая топчет этот снег своими ногами, превращая хрупкие белые снежинки, в серую вязкую грязь на асфальте. Тебе снится Он, стоящий под фонарем с сигаретой. Высокая, стройная фигура в драповом пальто. Ты подходишь ближе и обращаешься к нему — он молчит. Ты говоришь громче, ты кричишь. Но точеные черты неизменны, как это часто бывает в твоих снах, он не видит тебя. Светло-голубые глаза с зелеными крапинками, цвета Азовского моря в штиль, смотрят мимо. Он выдыхает дым тебе прямо в лицо, и ты подходишь на шаг ближе. Протягиваешь руку, шаришь по груди и находишь то, что искал. Ты просыпаешься весь в поту. Пять утра, тридцать две минуты по московскому времени. Где-то там за крышами домов уже зиждется алый рассвет, небо сереет.       Ты приходишь домой только к девяти, весь выжатый и усталый, у тебя противно ноет свинцом в затылке. Мать, свернувшись клубочком на диване, спит в гостиной, на столе стоит остывший завтрак: овсяная каша и черный чай. От тебя все еще пахнет метро, и кот, принюхавшись, шипит и уходит прочь, задрав трубой пушистый серый хвост. Ты садишься за стол и начинаешь есть. Чай с неприятным привкусом железа, как будто в нем растворили парочку алюминиевых ложек. Овсянка без вкуса и запаха, липкая, и на языке расплывается и тянется, словно сопли. Диктор по телевизору что-то невнятно бормочет, прямое включение с места событий, упал самолет... кажется. Но ты слушаешь в пол уха. «Все двести восемьдесят семь пассажиров погибли, эксперты уже прибыли на место крушения лайнера, ведутся следственные действия...». Бездушные, заученные фразы, кому они предназначены? Таким же, как и ты, телезрителям, сидящим сейчас на крохотной кухоньке в ожидании нового дня? Качаешь головой, хрипло посмеиваясь, сомневаешься, что они это слушают. Меньше всего в этом мире тебя волнуют самолеты. Тебе гораздо интересней думать о нем, но это «обычно». А сейчас ты так устал, что хочешь просто провалиться в мягкую постель и уснуть, зарывшись с головой под протертое колючее одело.       Ты просыпаешься от невнятного шороха. Кот скребет свои когти о ножку твоей кровати. На лакированной поверхности уже нет живого места. Часы только-только перевалили за пять, и за окном тускнеет отражение солнца на поверхности многоэтажек. Алый румянец сходит с серых стен — остается только грязь. Выпал снег. У тебя саднит горло, кажется, ты простудился, уснув на работе. Но голова уже не болит, по крайней мере, не так сильно как раньше. В гостиной бубнит телевизор. Ты на ватных ногах поднимаешься с кровати и шаришь в тумбочке в поисках септифрила или хотя бы цитрамона. Но там только зеленка, пара мотков бинта и что-то от сердца. И много пыли, очень много пыли; ты выходишь на свет и видишь, что твои руки покрыты серым порохом, чихаешь. Кот, испугавшись, перестает точить когти. Все замолкает, и наваливается гнетущая, пустая тишина. Телевизор выключили. Ищешь в шкафу потрёпанный зеленый шарф и выходишь из комнаты. В коридоре сыро и уныло, лампочка перегорела; ухмыляешься. Натянув наспех ботинки и куртку, идешь на улицу. На земле противная каша изо льда и грязи, снег растаял и только кое-где на кустах и деревьях еще белеет. Пахнет влажностью и землей, пахнет детством. Шагая по лужам, ты вспоминаешь отца и новогодние вечера, и салюты, запах мандаринов, и Иронию судьбы, тепло. До Нового года осталось две недели. Но Нового года больше нет, по крайней мере, у тебя давно уже нет того, что другие люди называют этим гордым именем. В ботинках хлюпает холодная вода.       В аптеке душно и яркий свет режет глаза. Очередь, человек десять точно, оно и немудрено, сейчас такая погода, что самое время болеть. Расфокусированным взглядом осматриваешь помещение, и тебя ведет. Опираешься плечом о дверной косяк, в спину, сквозь приоткрытую дверь, дует мерзкий ветер. Тебя толкают:        — Эй, можно пройти? — парень у тебя за спиной, злобно нахмурившись, заталкивает тебя дальше в помещение, трамбуя толпу. Но уже через секунду оборачивается к тебе и спрашивает: — Ты чего, меня не узнаешь? — лукаво усмехнувшись, он снимает шапку и подходит впритык, но ты по-прежнему понятия не имеешь, кто это. — Я Женя, мы учились с тобой в одном классе в средней школе. В семнадцатой, а потом ты переехал, че, не помнишь? — теперь до тебя, кажется, дошло, с кем ты разговариваешь. Скрупулезно всматриваешься в незнакомое лицо, когда память вспышкой возвращает тебе рассудок. Ты вдруг узнаешь и грязно-рыжие торчащие волосы и серо-зеленые глаза под широкими бровями и даже запах сигарет от кофты. — Узнал? — сзади звенит колокольчик на двери, и ты отвлекаешься от разговора, окончательно теряя мысль. — Э-ка, я смотрю, тебя развезло, бухаешь, употребляешь? — у тебя перед носом появляются три пальца. — Сколько? — спрашивает старый-новый знакомый.        — Три, — тебе, наконец, удается отлепить пересохший язык от неба.        — Ну, как жизнь молодая? — по-мальчишески подбрасывая шапку над головой, Женя перепрыгивает лужи. Ты молчишь, не зная, что ответить. — Че, совсем херово, да?        — «Да, совсем», — говоришь про себя, а в ответ только вяло киваешь.       — Слушай, Степ, может выпьем? А то ты какой-то убитый, нельзя же так... — вы не были в школе друзьями, даже приятелями и то не были. Женя был ого-го, хулиган и заводила, а ты... ты был просто Степой. Поэтому вопрос-предложение вводит тебя в смятение.        — А тебе-то какое дело? — ощетинившись, шипишь ты, но в конце концов голос все равно дрожит, и фраза выходит жалобной и даже жалостливой.        — Да просто, — он пожимает плечами. — Хотел немного настроение тебе поднять.       Вы идете в его квартиру. Здесь каких-то пару кварталов, уверяет Женя, и ты мычишь свое убогое «угу». У него все совсем не так, как у тебя. Он живет один, и дела у него явно идут совсем неплохо. Евроремонт и большой телевизор, пыли почти нет, и пахнет домом, самым настоящим домом, как когда-то давно пахло в твоей старой квартире. Ты уже почти забыл, как это, ждать возвращения домой с нетерпением. А вот Женя, кажется, помнит это очень хорошо. Он разувается, ставит на кухне чайник и, на ходу снимая куртку, довольный, заваливается в кресло. Не так, совсем не так ты представлял себе квартиру школьного забияки.        — У тебя есть девушка? — в голове мелькает догадка, и ты немедленно ее озвучиваешь, даже не задумываясь над тем, как это выглядит со стороны.        — Нет, — он тихонько смеется. — А с чего ты взял? — Женя удивленно приподнимает брови, и ты тушуешься.        — Ну, у тебя здесь очень уютно, — ты садишься на диван и с удивлением обнаруживаешь, что у него тоже есть кот. Зарывшись под декоративные подушки, животина спит, прижав уши.        — Не только девушки умеют наводить порядок, что за стереотипы, Прохоров? — он снова смеется. «Разве можно так много смеяться?» - думаешь ты. — Кофе, чай или что-нибудь покрепче? — Женя встает с кресла и делает шаг в сторону кухни.        — Чай, - отвечаешь ты. — Если можно, зеленый, — и он, кивнув, уходит.       Когда Женя возвращается, ты рассматриваешь фотоальбом. На фотографиях только сам Женя и его друзья, на одной ты даже находишь себя, общее фото за восьмой класс. Со страниц альбома на тебя смотрит смешной лопоухий мальчик в бордовом свитере. Никаких родственников, родителей на фото нет, хотя тебе кажется, что у него был брат. Может быть, семейные фото в другом альбоме?       Женя заходит с подносом очень тихо, только чашки немного звенят, и садится рядом.        — О, хорошие тогда были времена, — он показывает пальцем на школьное фото. — Счастливые. Я вообще думаю, что это было лучшее время в моей жизни, — во рту у тебя пересыхает и почему-то хочется плакать. Если бы Женя знал, как ты живешь сейчас, он бы не бередил и без того болезненные воспоминания. — Ты чего? — он толкает тебя в плечо, и ты немного приходишь в себя. Глотаешь противный ком в горле.        — А почему у тебя нет фотографий с родителями? — взвесив все «за» и «против», ты, наконец, задаешь интересующий тебя вопрос.        — Да ну их на хуй, — сведя брови на переносице, он встает и, ничего больше не говоря, достает из бара бутылку конька.       Спустя час вы уже надрались, как последние свиньи, и ударились в воспоминания.        — А помнишь школьную поездку на море? — Женя с надеждой смотрит на тебя.        — Помню, — подтверждаешь ты, и перед глазами встает лазурное море с золотистыми бликами солнца, запах соли и ощущение влажного песка под ногами, крик чаек в небе. — Я тогда первый раз поцеловался, — тебе совсем не хочется добавлять «и единственный», хотя слова так и норовят соскользнуть с языка.        — И с кем же? — интересуется он.        — Не знаю, или, может быть, знаю, но не хочу говорить...        — Колись давай, что за девчонка? — Хитро прищурившись, спрашивает Женя.        — А если это совсем не девчонка? — возражаешь ты, и на секунду в комната виснет тишина. А потом Женя вдруг прыскает от смеха и сквозь слезы и икоту уточняет у тебя шутливым басом:        — Так ты из этих?! — и снова заливается безудержным смехом. Но ты никак не можешь понять, что здесь смешного. Через пару минут, отсмеявшись, он спрашивает:        — Что значит, может быть?        — Знаешь, была такая примета, что если найдешь камень с дыркой, — издалека начинаешь ты.        — И повесишь на нитку, то это принесет тебе удачу, куриный бог* называется, — заканчивает за тебя Женя, сделав неопределенный жест в воздухе. — Я тоже такой нашел, и че дальше-то, Прохоров? — твое сердце пускается вскачь. Ты ошибся в расчетах, полагаясь на такую незначительную примету. А что, если это не Он, и зря ты годами ждал встречи с незнакомцем из сети? Ну и что, что он тоже был в том же лагере. У скольких парней был тогда камень на нитке? Что за бред, и с чего ты взял, что вообще сможешь его найти. Какая на хуй судьба? Ты просто псих и безнадежный, блять, придурок. С чего ты вообще взял, что ты кому-то нужен? Это каким нужно быть неудачником, чтобы столько лет искать парня, который ночью поцеловал тебя в летнем лагере после отбоя?       Чужая ладонь скользит по щеке, прерывая поток несущихся мыслей. Остекленелыми глазами ты оборачиваешься к Жене и смотришь сквозь него.        — Да ладно тебе, — неожиданно резко его лицо оказывается совсем близко. — Я это был, я...