***
— Джи. — Брюнет услышал, как подросток зовет его, открывая глаза и сквозь темноту глядя в сторону балкона. Защелка, повернувшись, открыла двери, и подросток аккуратно зашел в тесную спальню, замерев. Парень хмыкнул. Уже прошло около четырех лет, но ничего, абсолютно ничего не изменилось, только разве что то, что Джерард утеплил и укрепил балкон, сделал косметический ремонт, поставил защелку на дверь, ведущую в злосчастную комнатку, которой долго не пользовался вовсе, пока Фрэнк не научился отпирать замки скрепками — черноволосый предпочитал скорее, чтобы Фрэнк мешал ему спать своим нытьем и болтовней, чем бродил по темным улицам, не дай бог, выклянчивая у наркоманов травку. — Джи, они меня прогнали. Да, а вот это уже интереснее. Потому что за эти сутки парень не слышал ни одного скандала за своей стенкой, и сейчас, когда Фрэнк стоит перед ним в своей пижаме, ежась от холода, заявляет, что его просто по-тихому выгнали, Джерарду хочется съязвить что-то о том, что же такого подросток сделал, что его совершенно без скандалов выдворили. — Джи-и-и-и! — Он всё время молчал, чем вывел расстроенного четырнадцатилетнего мальчика из себя. Брюнет закатил глаза, отодвигаясь к стенке и давая другу улечься рядом с собой, тут же задрожав ещё сильнее от непривычной теплоты, которая окутала его замерзшее от пребывания на балконе тело. — Боже, да ты просто батарея какая-то. — Тонкие и необычайно теплые пальцы худого Джерарда стали интенсивно тереть плотные руки Фрэнка, что отличался более крепким, чем у брюнета, телосложением. — Ты сегодня язык проглотил? — Нет, я просто думаю, что же ты такого натворил, что твоя мать собственноручно выдворила тебя на улицу. — Шепот будто успокоил суетящуюся тьму из-за звонкого и немного отчаянного голоса подростка. — Да ничего я не натворил! — огрызнулся Фрэнк, обиженно переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть Джерарда. Стеб старшего, для него, конечно же, мужчины иногда переходил все границы. «Хоть какая-то доля поддержки должна же от тебя исходить, черствый сухарь?» — Я ничего такого не сказал, Айеро, успокойся. Ты слишком много болтал, а это значит, что всё гораздо серьезнее, чем может быть. — Джерард подвинулся ближе, просовывая пальцы под плотно прижатыми к талии руками Фрэнка, обвивая прохладное тело собой в попытке согреть. — Это был намек на то, чтобы ты мне все рассказал. — Фрэнк как никогда кстати закрыл глаза, притворяясь спящим, и Джерард воспользовался этим, незаметно прижавшись носом к его спине и вдыхая запах, что исходил от него и его байковой пижамы. — Давай с самого начала и по порядку. — Внезапно возникшую томность в надтреснутом шепоте оба парня списали на сонливость… Фрэнк покраснел, потому что он действительно не хотел бы рассказывать Джерарду о том, что произошло сегодня, потому что тот найдет способ высмеять его за это, и ему действительно было немного стыдно за то, что он сделал. — Давай же, Фрэнки, ты же знаешь, что я не кусаюсь. Я не убью тебя, что бы ты ни сделал… Фрэнк закусил губу, чувствуя, как щеки горят от стыда, а глаза болят от того, что он почти уверен, что снова будет плакать. Плакать перед Джи не так страшно, как выкладывать свои сокровеннейшие секреты. Фрэнк привык плакать только и только перед Джерардом. — Я привел домой мальчика, в… — Его перебило звонкое «Оу!» Джерарда. — Дослушай! В этот день, к-когда… — он запнулся, но, кажется, Джерард его не слышал, медленно врубаясь и начиная злорадно хихикать. Фрэнк закрыл глаза от таящейся обиды, сдерживаясь, чтобы не ударить Уэя. — Мой мальчик Фрэнки вырос! Боже, Фрэнк, тебя что, не учили закрывать двери в таких ситуациях, ну или хотя бы убеждаться, что по близости никого не будет в ближайшее время? — Джерард от души язвил, как думал Фрэнк, но только сам брюнет мог знать, как медленно сгорает внутри, от чего хочется отвлечься. Защитная реакция сработала великолепно, и он почти что покатывался со смеху, хотя даже Фрэнк подумал, что это слишком, причем слишком даже для самого глупого придурка, кем он, не стесняясь, называл Уэя. Мальчик фыркнул, уткнувшись лицом в подушку и пытаясь скрыть судорожно дрожащую грудную клетку от спазма, предвещающего истерику. — Ты меня никогда не слушаешь! Всё время последнее слово за тобой, это бесит! — Приглушенное рыдание всё же дошло до брюнета, и тот приподнялся на локтях, вглядываясь в то, как приподнимается и следом опускается спина его маленького глупенького Фрэнки. — Ты чего, ревешь, что ли? Эй… — Спохватившись, Джерард немного толкнул его указательным пальцем. Но хихиканья не прекратились даже тогда, когда Джерард отчаянно пытался успокоить подростка. — Ну, ты чего, Фрэнк. — Наигранная серьезность, которую испортил трескающий реальность шатена на пополам смех. — Ну, подумаешь, ты — гей, ну, подумаешь, мать дуется. Линда не дура, ну, Фрэнк, успокойся. — Ничего не помогало, подросток рыдал ещё сильнее, отчего Джерард улыбнулся, в конце концов, он — единственный, кто когда-либо видел плачущего Фрэнка Айеро. Наконец, заплаканное лицо отлепилось от мокрой соленой подушки, и Фрэнк немного раздраженно и отчаянно прохрипел: — Мои родители разводятся, Джерард! — Лицо брюнета медленно поменяло выражение, а из немного распахнутых губ вышел судорожный выдох, который заставил даже Фрэнка помолчать, пару секунд удерживая всхлипы в себе. — И мама собирала вещи отца как раз, когда мы с Дэвидом целовались! — Джерард слышал злость в дрожащем голосе, сочащимся возмущением. Тяжелая тишина, которую вдруг нарушил Фрэнк, громко икнув и снова заплакав, и только теперь брюнет среагировал совершенно не так, как делал это до этого. Сильные, хоть и худощавые руки настойчиво повернули мальчишку на другой бок, лицом к Джерарду, обхватив порозовевшие щеки. Джерард всмотрелся в открытые, но такие заплаканные и тонущие в обиде карие глаза, тут же прижимая мальчишку к себе, обнимая двумя руками за шею и прижимая к своей груди. Резкие движения заставили Фрэнка на секунду опешить, и брюнет знал это, продолжая судорожно сжимать подростка. И он чувствовал вину. Один из немногих случаев, когда он двигает свой эгоизм подальше, в самый угол важной полочки в его голове, закрывая глаза и чувствуя, как мальчик начал успокаиваться, всё ещё издавая всхлипы, когда спазмы сдавливали грудь, и воздуха совсем не хватало. Он расслабился, подавшись вперед к мужчине и утыкаясь шмыгающим и влажным носом в ямочку между ключицами. — Ты мог бы и сказать что-то, придурок… — Губы зашевелились на его коже, и Джерард охнул. Фрэнк отчетливо сопел с забитым носом, пытаясь почувствовать запах, исходящий от брюнета, иногда морщась из-за того, что ничего не получалось. — Странно то, что с другими ты предпочитаешь больше разговаривать, чем обнимать. — Странно то, что при других ты не ноешь, а моя подушка постоянно в соплях. Парни вздохнули, прижавшись друг к другу сильнее и немножко хихикнув. Руки Джерарда снова стали остервенело тереть спину Фрэнка, затем он ногами обвил ноги мальчика. Фрэнк шмыгнул носом так сильно, что, кажется, снова начал чувствовать аромат крепких сигарет и постиранной в прачечной напротив кофты с растянутым горлом и рукавами. Им это казалось совершенно нормальным, и если бы кто-то спросил: «Что между вами, ребята?», то Фрэнк бы ответил «Он мой друг», а Джерард «Он мой… Неважно, вы видели, я выложил на май спэйс фото, где этот идиот рисует на своем запястье гениталии!». — Ты куришь. — Констатация факта. По носу разливается горьковато-миндальный, а также сладкий, резковатый, переходящий после привыкания в плавный, дерзкий и насыщенный запах. — Ты ведь знаешь, что это вредно? — Голос Фрэнка надтреснутый, хриплый, тихий, но звонкий, и в каждом слове звучит благоговение и уважение. Казалось бы, что сделал этот неопрятный черноволосый парень с голубой гуашью, пятном расползшейся по росту волос, возле виска, который всё время скрывал свое настоящее мнение, которое могло бы быть неправильно понятым, под кипой злорадства, стеба, издевательства, чтобы Фрэнк уважал его. — Неа. Я действую по принципу моей мамы, которая как-то сказала: «Не верь всему, что написано на упаковке». Фрэнк понял, что Джерард не собирается ни читать ему нотации, ни говорить утешающие речи, поэтому самостоятельно перевел тему, чтобы не заставлять ни себя, ни мужчину чувствовать себя неловко. — Я думаю, она имела в виду, что твои хлопья на завтрак с надписью "Без ГМО" всё же могут содержать генно-модифицирванные продукты...***
— Фрэнки. Слезь. Оттуда. — У Джерарда почти получилось показать спокойный, не обеспокоенный, непоколебимый голос. Правда только почти. У него только совсем чуть-чуть дрожали коленки, а пальцы сжались в кулак, чтобы потом приземлиться где-нибудь возле скулы Айеро. — Фрэнк, я сказал, слезь. — Брось, Джи, ты что, никогда не хотел спрыгнуть с крыши? — совершенно спокойно прошептал восемнадцатилетний парень, заглядывая туда, куда он хотел упасть. Раздробить череп. Он решил, что, как бы то ни было, в момент падения перевернется и, рухнув именно головой вниз, раздробит череп. — Только представь, как это, когда тебя больше никто, черт возьми, не трогает. Ах, да. Тебя и так никто не трогает. — Слушай, козявка, просто слезь, ради всего святого! — взмолился брюнет, подходя на два шага ближе. Мурашки прошлись по его коже от осознания того, что они на крыше грёбаной девятиэтажки, и что Фрэнк серьезный, когда говорит, что именно сегодня вид с этого здания станет для него последним. — Глупая дрянь! — Вот. А вот, когда я спрыгну, там такого не будет. Джерард закатил глаза, и, когда Фрэнк перевел вес на правую ногу, мужчина было подскочил, но страх высоты окутал его с ног до головы, хотя до пропасти, ведущей прямо на проезжую часть и тротуар, было ещё метра два, не меньше. — Идиот, ты только подумай, если ты и не умрешь, превратившись в лепешку на тротуаре, то тебя собьет порше Дэвида! — Да не идиот я, я только этого и хочу! Молчание. Отчаянные движения кулаками, бешеное выражение на лице. Вдох, выдох. Мозг пытается придумать варианты выхода из этой ситуации. — Ты не прыгнешь. — Джерард, поборов страх, подходит на метр ближе, потом ещё ближе, в конце концов, ему рукой подать. Фрэнк выдохнул: «Серьезно?», делая шаг вперед с закрытыми глазами. Парень почувствовал свободу, боясь открыть глаза, и тут он резко остановлен кожаной курткой, что не дала его рукам, а также остальному телу полететь вниз. На лице Джерарда гримаса ужаса и злости, и, стараясь не обращать внимания на огромную высоту перед его глазами, мужчина медленно хватает испуганного до ужаса Фрэнка, царапая выступом его спину, теперь уже не укрывающуюся ни кожанкой, ни футболкой, что задралась от ветра. Бетон неприятно елозит по оголенной коже, пока такой же худощавый, как и четыре года назад, Джерард пытается втащить на себя довольно упитанного ребенка, который только что почти упал, если бы черноволосый не схватил его, как нашкодившего котенка за шкирку. — Испугался? Я же говорил, идиот, у тебя не хватит мочи. Услышав это, Фрэнк изо всех сил принялся выворачиваться из рук Уэя, и по его щекам действительно быстрым потоком опускаются слезы страха и обиды. Брюнет грубо хватает мальчишку за локоть, с силой отталкивая в другую сторону от грёбаного конца, где он только что чуть не потерял свое сердце. Бешеный ритм пульса заставил его на секунду закрыть глаза, в попытке нормализировать дыхание, а адреналин в крови позволил слышать сквозь постукивание в висках неслабое рыдание с того места, где приземлился Фрэнк. — Сука! — вдруг прокричал Джи, приближаясь к шатену, с размаху влепляя настолько сильную пощечину, что тот замирает, прекращая рыдать, а затем, когда щека начала жечь и краснеть, тупо ринулся наутек, пока сильная рука не остановила его, вновь схватив за несчастную куртку, которая как не кстати решила заявить о себе, разойдясь по швам: но Джерарду было плевать, он всё же держал за плечо парня, которому хотелось врезать ещё и ещё. — Сука, сука, сука! — ревел брюнет, всё-таки удерживаясь от трех таких же протяжных и хлестких, как эти ругательства, пощечин. — Какого хрена ты ревешь, придурок? Я только что, блять, тебя чуть не потерял, а ты ревешь? Ты просто нытик года! — Ты меня ненавидишь. Всегда ненавидел. — Фрэнк больше не сопротивляется, стоя на месте, и в его глазах стоят слезы, но он больше не истерит, а просто смотрит в пол, прожигая в нем дыру. — Неужели ты правда так думаешь? Блин, и ты из-за этого прыгать хотел? — оскалился Джерард, указывая рукой на край крыши. Двадцатипятилетний мужчина, не скрывая раздражения, пихнул ногой камень, хватаясь за волосы и будто заглядывая в небо. — Я никогда тебе не говорил, что я тебя ненавижу, Фрэнк, мать твою! — Нет, ты всегда это говоришь! Ты всегда говоришь, что я тебе омерзителен! — Айеро, защищая свою сторону, становится в позу, но почти плачет, смотря в глаза Джерарда и не находя там ни единой эмоции. — Я был сорванцом в детстве — ты унижал меня! Я был толстым подростком — ты покупал мне бургеры и совал туда стикеры с обзывательствами! Ты на семь, о Господи, лет старше меня, но ты ржал как полоумный, когда узнал, что я гей! — Глаза были чертовски красными, а губы дрожали, отчего Джерард про себя тысячу раз назвал себя подонком, снова закатив глаза. Он хотел открыть рот для того, чтобы попытаться всё объяснить, но у него, правда, действительно не было никаких разумных оправданий. Он вел себя как последняя скотина с Фрэнком, пусть так с Айеро и поступал почти каждый, но разве не самым острым ножом слова режут, если они исходят от самых близких людей? — Ты не помнишь, как звал меня не по имени, а «Морским Котиком», только потому что я педик, и что мои килограммы перевалили за восемьдесят? — Тихое «Блять». Джерард забыл. А Фрэнк всё ещё помнит. — Мне пришлось записаться в спортивный клуб, чтобы не унижаться перед тобой! Но Джерард вовсе не хотел, чтобы Фрэнк худел только из-за него. Джерард называл его этим милым прозвищем просто потому, что мальчик действительно напоминал ему морского котика, да и сейчас напоминает, если присмотреться. «Наверное, ты говорил это не с той интонацией, самовлюбленный эгоист». Брюнет думал о себе, когда полностью закрывался от неизвестных ему чувств другими, которые были намного грубее, чем влюбленность, которую Джерард начал испытывать к ещё тогда четырнадцатилетнему подростку, чем уважение, которое пришло ещё в первую их встречу, чем гордость, которую, видимо, он совершенно не высказывал. Перестарался. — А ты помнишь, как всем разболтал про то, что я совершенно не натурал. Ты, черт возьми, представляешь, что со мной было на следующий день в школе? Да, Джерард точно перестарался. И в тот момент он, наверное, хотел отомстить мальчишке за то, что он заставил его, Уэя, испытывать странные, непонятные чувства, которые пугали, а значит принуждали бояться. Никто не заставит его бояться чего-то, кроме высоты и игл. Но он, несомненно, помнит, потому что это ему пришлось залечивать Айеровские раны и терпеть это надоедающее нытье, сопли и красный нос, из которого течет рекой. — А свинка на день рождения? Ты подарил мне свинью и называл её Фрэнком! Просто потому что у меня была розовая футболка. — Фрэнк не рыдал, он просто плакал, но Джерард знал, что это начало, и что ещё есть много вещей, сотворенных его руками, от которых мальчишка несомненно будет захлебываться. — Одна грёбаная футболка, которую мне подарила мама, Джерард! — Да я из-за тебя свел ту татуировку! Ты все время называл меня коротышкой и в девяносто шестом заставил меня надеть каблуки! — крикнул Фрэнк, чуть ли не срывая голос. — Просто объясни, зачем ты со мной, если я тебе не нравлюсь так сильно, как ты мне говоришь об этом? Ты же ненавидишь меня, я вижу это. Ты что, просто пользуешься тем, что я без ума от тебя? Что я тебя, черт возьми, люблю? — Мальчику больно. Он настолько сильно уважал этого человека, непонятно за что. Он настолько сильно был предан ему, непонятно зачем. Его пинали, но он покорно шел следом. И, кажется, как думал сам Фрэнк, прошел его юношеский максимализм. Когда вы кого-то любите, оскорбления на самом деле ранят сильнее всего, и парень просто с ума сходил от обиды, терпел, унижался, менялся ради кого-то, твердя о своей напускной независимости. Наверное, каждый человек, каким бы бунтарем он ни был, зависит от кого-то. Джерард закрыл глаза ладонями, затем опустив их и с грустной улыбкой глядя Фрэнку прямо в глаза. Сколько раз он говорил этому ребенку ужасные слова, не подозревая, что лепит ещё теплый, согретый в ладошках кусок пластилина, который при этом впитывает, гнется, клонится. Фрэнк никого не слушал так, как Джерарда. Фрэнк никогда не был с кем-то настолько близко, что слезы сами просились наружу, чем с Джерардом. Фрэнк никогда никому не доверял настолько сильно, как Джерарду, а Джи… Джи ему не доверял. Не доверял свои мысли, свою душу, тогда как шатен каждый день своими поступками открывался для мужчины всё больше. И ему часто приходило в голову, что мальчишка сам должен догадаться, ведь «не глупый же». Но давал ли он хоть один повод? Намекал ли, что его толстая броня выставлена лишь из-за страха быть отвергнутым? В конце концов, он на семь лет старше. Но какая разница сейчас, когда Фрэнки, такой взрослый, уже не тот хлипкий мальчик на хлипком балконе, а возмужавший, уже использовавший бритву, наколовший пару татуировок, которые все, все без исключения нравились Джерарду, вспотевший, расплакавшийся и вот-вот, казалось бы, ревущий. Джерарду не нравилось обниматься. Но он нежно, всегда так нежно прижимал как обычно плачущего парнишку к себе. Джерард ненавидел детей. Но Джерард помогал малышу Айеро делать уроки, уговаривал есть кашу, водил в парк аттракционов, где естественно посмеялся, как неуклюжий шатен несколько раз падал с «быка», затем настойчиво и уперто залезая на карусель снова. Джерарда бесило, когда кто-то плачет. Невыносимо сильно раздражало, когда по чьему-то носу, распухшему и красному, словно пришло Рождество, текли прозрачные, контрастирующие по цвету с розовой кожей слезы. Но прямо сейчас он подбежал к своему нытику, схватил его лицо в свои ладони и настолько бережно, насколько вообще может, поцеловал в тот самый красный заплаканный нос, который успел втянуть в это время воздух, громко шмыгая. Красные глаза с немного припухшими веками поднялись ошарашено на Джерарда, который грустно улыбался, в ответ смотря так же пристально, как это делал Фрэнк. И сейчас он подумал, что, возможно, его нытик Фрэнки заслуживает тех чувств, которых он не показывает. Поэтому пальцы забираются в волосы на затылке шатена, нос прижимается к ямочке между его носом и правой щекой, а сухая от волнения губа робко, как будто мужчина никогда не целовался, прислоняется к верхней губе парня. Джерард чувствует, как сбивчиво теперь дышит его нытик, как дыхание неровным потоком опаляет его подбородок, как Фрэнк пытается совладать с собой и не задохнуться, потому что нос снова был заложен. Сделав глубокий вдох, мужчина ласково, но так влажно прильнул к соленым, мокрым, но потрескавшимся от частых вздохов ртом, а не носом, губам, не теряя времени и проникая в такой податливо распахнутый рот языком. Мальчик блаженно закрыл глаза, кажется, забыв, что этот человек когда-либо оскорблял его, он так же трепетно ответил, чувствуя, как бережно скользит внутри него Джерард, обхватывая губами кончик языка, посасывая, исследуя, покусывая, зализывая, отчего бедный ребенок, которого впервые целовали так искренне, просто потерялся. Руки судорожно стали искать себе место, пока брюнет сам не положил их себе на шею, пальцы всё время норовили дрожать, скользя по мягкой коже Джерарда, носочки, на которые Фрэнк встал, чтобы мужчина не наклонялся к нему, болели, и он боялся, что лишнее движение, вызванное тем, что он снова станет на целую стопу, помешает этому моменту. Но, когда парень одернул Джерарда вниз, тут же становясь на цыпочки снова, мужчина никак не отреагировал, продолжая нежно сминать коричневые пряди, а отстранился только тогда, когда Фрэнк нетерпеливо простонал из-за нехватки воздуха. Поцелуй сменился цепляющимся объятием и тяжелым дыханием, будто парни пробежали марафон. — Ты… Ты дурак, Фрэнки… И я тоже, — делая большие паузы между словами, чтобы передохнуть, Джерард ловко обхватил мальчика за талию, прижимая так крепко, что тот протяжно завыл, потом хихикнув. Сам же он плотно обвивал шею своего возлюбленного. — Морской котик — это безумно мило, и я называл тебя не потому, что ты был пухлым, а потому что у тебя лицо милое. — Короткий поцелуй в висок и объятия становятся ещё крепче. — Я никогда не хотел, чтобы ты менялся ради меня, потому что я на самом деле не пример для подражания, ради которого можно свернуть горы. Мне нравится твой рост. Я обыскал все мусорные баки в поисках той розовой футболки, потому что она идеально сидела на тебе, и сейчас она лежит под моим матрасом, выстиранная, выглаженная и пахнущая твоим одеколоном, из-за которого я тебя называл вишней. — Немного покачиваясь, Фрэнк поцеловал Джерарда в шею и прислонился к ней носом. — И, Фрэнк? — Фрэнк муркнул, словно подтверждая, что он слушает. — Я тебя люблю, мой нытик. Я тебя очень сильно люблю. Ещё один поцелуй, который всё говорит за себя. Глубокий, не детский, как и тот, что был ранее, но такой кричащий. Кричащий о том, что, несмотря ни на что, они всегда были особенными друг для друга. Ведь Фрэнк позволял себе плакать только при Джерарде, а Джерард, ненавидящий прикосновения, всегда так охотно давал их Фрэнку. — Фрэнк, а ты действительно свел моего любимого скорпиончика? — спросил резко вспомнивший одну деталь брюнет, отстраняясь от губ шатена. Тот виновато опустил голову. — Фр-э-э-э-нк!