Аксиомы Джеймса Поттера

В моей жизни всегда были аксиомы, правила, устанавливаемые не мной. Догмы, благодаря которым идеальная семья Уизли еще не развалилась к чертям собачьим. Не известно, почему они определены именно такими. Почему Роуз должна быть умницей, старостой, отличницей и занудой (или кем-то еще), а об академических успехах Хьюго родители молчат, неловко переглядываясь между собой. Почему Ал должен казаться тихим и послушным. С вечной смущенной улыбкой и потрясающим невезением. И к дьяволу его факультет и привычку не появляться дома в ночи полнолуния. Почему Фред обязан шутить и прикалываться. Почему я должен быть самовлюбленным веселым придурком и играть в квиддич. Аксиомы. Догмы. Правила. О них никогда не говорят. Им просто следуют. (А Джеймс и Альбус слишком разные, чтобы ладить. Это аксиома. Это настолько неподвержимо сомнению, что, черт возьми, даже забавно. В конце концов я — один из немногих, с кем эта скользкая лицемерная тварь бывает честной. По-своему. Может он меня даже любит.) Завтраки в Норе для каждого проходят в разное время. Но с шести утра (когда на кухню вваливается бледный как смерть и намертво пропахший своими зельями Хьюго, который еще даже не ложился) до четырех часов дня (когда там же наконец появляется Роксана, которая может спать сутками) там никогда не бывает пусто. Ал лениво ковыряется в своей яичнице, когда я с грациозностью бухого жирафа вваливаюсь в комнату и невозмутимо обнимаю его за шею. Луи косит на нас нервным глазом и отсаживается подальше. Ему вообще, не смотря на ангельскую внешность, достались, кажется, исключительно зараженные гены дяди Билла. Засранец обладал определенной долей здоровой паранойи, парочкой неврозов и не питал относительно своих сестер и многочисленных кузенов никаких иллюзий. — Уйди, Джеймс, — Ал скашивает взгляд на мою довольную харю у себя на плече, — у меня есть вилка, и я не побоюсь ей воспользоваться. Я невнятно мычу что-то отрицательное и лезу руками ему под футболку. Луи выплевывает только что отпитый кофе в раковину и спешно ретируется из кухни. — Книгу забыл, Луис! — кричит ему вдогонку Ал, но тот не возвращается. Мне в бок прилетает острый локоть и недовольное шипение. — Развлекаешься? Чем тебя кузен не устроил? Я фыркаю и убираю руки, за ненадобностью дальше разыгрывать комедию: — Он мне просто не нравится. Днем Ал сбегает с Волком на пляж и возвращается вечером, пахнущий солью, песком и солнцем. У Волка незарегистрированный камин в Лондоне и они бегают к Ла-Маншу, как на соседнюю речку. Ал светится что то же французское солнце, и я даже не ревную. Ни родители, ни бабушка с дедушкой не ночуют вместе с нами, приходя только приготовить поесть. Может им тоже надо уединится. Дом похож на подростковый притон. Ночью Нора продолжает жить своей жизнью. Я не выхожу из комнаты и только слушаю с закрытыми глазами. Хлопают на первом этаже двери (преимущественно кухонная). Через коридор в комнате Роуз слышны поскрипывание кровати и стоны. После одного особенно громкого кто-то стучит в стенку и голосом Хьюго недовольно кричит, чтобы они сняли себе номер в гостинице, чертовы кролики. Его в ответ посылают голосом Доминики. Когда девушки заканчивают со стороны комнаты Фреда и Роксаны раздаются аплодисменты и свист, а со стороны комнаты Хью раздраженное «Наконец-то!», и все это попахивает вуайеризмом. Хлопает дверь, из коридора доносятся тихие голоса Ала и Доминики. А я представляю как она выходит из комнаты Роуз, растрепанная, со смазанной помадой и перекошенным платьем, заводит с Алом незначительную беседу и стреляет сигарету. За разговором оба будут понимающе ухмыляться. Никого это не смущает. В Норе очень тонкие стены. Ал всегда приходит ко мне в комнату к ночи. Заваливается на кровать, неизменно затягиваясь теми самыми сигаретами. Смотрит из под ресниц, покачивает полусогнутой ногой и выслушивает то, что я захочу ему рассказать. Ему пятнадцать. А я залипаю на длинных белесых шрамах вдоль ног хорошего-мальчика-Ала. Провожу пальцами вдоль них, задираю майку, обводя следы чьих-то когтей на ребрах. Ал не вздрагивает от прикосновения, только щурится странно. У брата кожа цвета скисшего молока, на которой любые царапины и синяки должны бы проходить неделями, а я видел, как быстро на ней заживают даже рваные раны. Вот только все равно иррационально хочется с силой провести ногтями по чужим плечам, чтобы на тонкой белой коже остались красные следы. И видно не мне одному хочется. — Откуда? — я неопределенно киваю на тонкие бледные полосы у него на плечах, очередные метки. Ал хмыкает и прикрывает глаза. Но отвечает, чего я, откровенно говоря, не ждал: — Прощальный подарок от Волка. Волк худой, с белой седой прядью в темно-русых волосах, с нехорошими оранжевыми глазами и тихой улыбкой-оскалом. А у Ала глаза темно-зеленые, как змеиная чешуя, стеклянные лужицы цвета тени, удерживаемые ресницами на бледной коже. Стылый, змеиный взгляд. Ал не умеет его прятать, поэтому и по дому ходит, уткнувшись глазами в пол, но иногда они неуловимо теплеют и я думаю, что может еще не все потеряно. По крайней мере, до следующего раза. Альбус Северус Поттер. Стремное имя, стремный характер и стремные друзья. Asp И кусает он больно, по-змеиному. Гадюка. Семейные ужины всегда меня раздражают. Смотреть как брат вежливо улыбается (как у него еще челюсть не сводит) и видеть, что ни у кого это не вызывает никакого диссонанса. Как мать мечется между привитым с рождения образом хозяйственной, любящей жены и матери и амплуа независимой стервы-журналистки. (Ни то, ни другое ей не удается.) Отец принужденно поддерживает застольную беседу, улыбаясь так, будто у него заболели все зубы разом. Старательно лелеемая мечта о большой шумной семье для человека с повадками волка-одиночки обернулась чудовищем похуже хвостороги. Ал, проницательный ублюдок, когда я об этом заговорил пару недель назад, только рассмеялся: — Господи, а чего ты ждал от человека, который нормальную семью видел разве что на картинке? Со своими дражайшими родственниками он с превеликим удовольствием расстался в семнадцать лет. И я бы не сказал, что это его вина. — и добавил со странной иронией. — Он за семь лет в школе завел двоих друзей и больше вообще ни с кем не общался, если его не вынуждала необходимость.. Ну да. Кому как не Алу об этом говорить. Он сделал паузу, глубоко затянувшись. Сигареты были тем, о чем никто не говорил. Ал — хороший мальчик, он не может курить. Это аксиома. — Впрочем, — продолжил Ал, — после того как мечта маленького недолюбленного сироты внезапно укусила его за задницу, сложно обвинять его в том, что он не слишком-то тепло общается со своими детьми. Старается — и то ладно. Ал никогда не держит зла не только на свою семью, но и на людей в целом. Я мог бы решить, что это от переизбытка любви к ближнему своему, но, кажется, ему просто на всех плевать. Или не на всех. Я стою на лестнице и смотрю через весь коридор, через открытую входную дверь на Ала. Ала, который ютится на крыльце под старым желтым фонарем, обнимает мокрого насквозь Волка, а за ними черная стена дождя. Они говорят о чем-то тихо и смотрят только друг на друга. А у меня в мозгу отпечатывается, как Ал выбегает к нему (куда только делись змеиные повадки) и выдыхает удивленно-радостно. Ну, правильно, это для других он — Волк, не подходи к нему слишком близко, даром что не щерится на чужих. Для Ала он — просто Скорпиус. Я бесшумно отступаю на лестницу и за поворотом встречаю сидящего на ступеньках Хьюго. Он смотрит сочувственно. Я сажусь рядом прислоняюсь головой к стене, потому что это же Хью, он — понимает, там наверху его Роза — и с Доминикой. Стены на лестнице пахнут сигаретами. Мне дурно. Кажется, я знаю, в кого Ал сцедил весь свой яд. Альбус и Джеймс всегда хреново ладили. Суждение, никогда не требовавшее доказательств. Аксиома всей мой чертовой жизни. Примечание автора: в тексте использованы отрывки романа Мариам Петросян «Дом, в котором…»