Причинять боль

Ночная тьма накрывала Бальбадд, и он медленно превращался, теряя прежние очертания. Опалённые жарким солнцем улицы, полные смеха и болтовни, становились пустынными и холодными, и Кассим с удовольствием вдыхал этот лёгкий, почти свежий запах тишины. Всё его детство прошло в загрязнённых трущобах, полных мусора и отходов, и он привык почти не полагаться на обоняние, но оказываясь ночью на улицах, он неизменно вдыхал воздух полной грудью. Ночь была временем Теневой банды, она покровительствовала им, укрывала, защищала, а они, в свою очередь, насыщали её ядовитым туманом и визгливыми криками зажравшихся богатых ублюдков. Но были и иные ночи. В них Кассим, вместо того, чтобы вскидывать голову к висящей над крышами луне, словно хищник, предпочитал оставаться под крышей ветхого дома. Это время он любил и ненавидел одновременно, мечась из крайности в крайность и никак не приходя к единственному ответу. Потому что это было чертовски сложно, когда чужие золотистые глаза вот так смотрели на него. Али-Баба всегда был лучом света в его жизни. Весёлый, неунывающий, не опускающий руки несмотря ни на что, дарящий тёплые улыбки и прикосновения. Он был великолепен в своём сиянии, но исходящие от него лучи слепили, обжигали, заставляли жмуриться и сжимать кулаки в немом гневе. Солнце было великолепно, не было в мире ничего лучше, чем оно. И Кассим на его фоне выглядел ничтожеством, опустившимся на самое дно. Его друг никогда не понимал его. Ночами Кассим до синяков вцеплялся в тонкие светлые бёдра, причиняя боль, оставлял полукружия укусов на узких плечах, притягивал к себе за верёвку на чужой длинной шее, наматывая её на кулак, и вцеплялся в волосы, желая причинить больше боли. Даже волосы у Али-Бабы были золотыми, а глаза смотрели непонимающе, но сам он подчинялся раз за разом, хотя тело явно страдало. И это распаляло и бесило Кассима ещё больше. Почему он не сопротивлялся? Почему на утро, пряча под одеждами следы чужой грубости, улыбался привычно тепло и шутил, делая вид, что ничего не было? Почему не терял надежды на лучшее даже тогда, когда в их жизни была беспросветная тьма? Кассим не находил ответа в чужом теле и с каждым днём становился всё мрачнее. Они всегда были слишком разными. Ночь и день, тьма и свет, чёрное и белое, инь и ян. Всё было решено за них с самого рождения, и Кассим знал, что никогда не станет ровней блистательному Али-Бабе. Тот же явно этого не понимал, иначе чем можно было объяснить то, что раз за разом он возвращался, прощая все обиды? Чужая святость выводила из себя и ломала каждый раз по-новому. Почему только Кассима окружала тьма, а Али-Баба был окутан светом? Он не знал ответа ни на один из вопросов, и ему казалось, что он понемногу сходит с ума. Контраст между ними становился всё ярче, чужой свет обжигал до боли, но Кассим не мог заставить себя оторваться от него. Чёртов Али-Баба возвращался раз за разом. И заставлял возвращаться его, словно заколдовав нежными улыбками и безмолвным подчинением. Ночная тьма накрывала Бальбадд, и он медленно превращался, теряя прежние очертания. Насмотревшись на сияние днём, Кассим срывал на нём злость, до хруста сжимая хрупкие запястья Али-Бабы, до крови кусая его губы, до хрипа вдалбливаясь в его тело, чтобы на утро вновь увидеть улыбку. Он причинял боль, потому что любил и ненавидел. Причинял боль, потому что не умел по-другому.