Глубина

Вместе с Сэндо мир Рукавы захлестнуло море. Перекинулось через ограду, вдоль которой он каждое утро гнал свой велосипед, самозабвенно крутя педали. Просочилось под вкладыши наушников, вытеснив тихим рокотом привычный рваный ритм, прочно отложившийся в мышцах ног. Разбавило мысли тёплой водой, смазавшей некогда чёткие желания и подступавшей незваной солью к глазам. Вместе с Сэндо в мир Рукавы пришло волнение, с которым колыхалась синяя глубина. *** Каэдэ всего-то стоял босиком, но чувствовал себя раздетым донага. Будто бы бархатный песок щекотал ступни – а взгляд Сэндо щекотал кожу. Наверное, это по велению Сэндо воздух, сегодня слишком покладистый, чтобы зваться ветром, ерошил невидимыми пальцами спадающую на лоб чёлку. Сэндо любил делать так же. И теперь ласки этого незрелого ветерка, поощряемые откровенным взглядом, оглаживали виски, сбивая мысли, холодили горло, заставляя сглатывать слюну, воровато льнули к ключицам и крались под футболку. А Сэндо улыбался, покачиваясь с пятки на носок у кромки воды, и эта улыбка, которую на самом деле никак нельзя было различить в слоящейся, молочной от проблесков луны темноте, переполняла сознание – и тут же немели, теряя волю, руки, а колени сводило от жара, пульсирующего в животе. – Дурацкая затея, Сэндо Акира. – Я знаю, – воздух пропитался мягким шёпотом. – Это обязательно? – Нет, конечно же. – И жар в животе толкнулся навстречу этому голосу. За спиной Сэндо дремала вода. Воздух не обещал этой ночью высоких волн, а от неспешных накатов на берег чудилось, что море лениво ворочается в гигантской люльке. «Нет, конечно же», – так Сэндо сказал. Майка на нём уже наверняка потяжелела от влажного воздуха, а по плечам рассыпались мельчайшие кристаллы-капельки, и кожа прямо сейчас оказалась бы мучительно-гладкой на ощупь и вкусной настолько, насколько может быть вкусна вода, когда в горле пересыхает до потери дыхания. Шорты на Сэндо едва доставали до колен, и обнажённые икры, беззащитно светлые в прореженной темноте, будили какой-то звериный голод, хотелось вгрызаться в них зубами до крови… а Сэндо сказал: «Нет, конечно же». Убить бы, убить, раз и навсегда, – да страшно приблизиться. Ведь увидев эту улыбку не только в своём воображении, Каэдэ точно бы проиграл. – Каэдэ. Иди ко мне. *** Рукава не помнил, когда желание стереть в порошок переросло в желание присвоить. …руки – он перехватывал все пасы, любые, превосходя собственное почти совершенство, дотягивался, ловил, когда никто, кроме разве что бешеного рыжего, не пытался достать практически потерянный мяч. Он не мог допустить, чтобы горячая сфера, обласканная прикосновениями этих рук, попала в чьи-то ладони раньше, чем в его. Это был их уникальный разговор, и игры вновь превращались в поединки один на один – по мотивам, уже давно диктуемым не гордостью. Они просто хотели так. …взгляды – он перетягивал внимание на себя, жадно, как избалованное дитя, красовался и дразнил в ответ, лишь бы эти лукавые глаза замечали только его. Он был вознаграждён и наказан за каждый чересчур наглый шаг и не мог потом сам отвести взгляд, а мозг плавился и кипел от череды вызовов, изощрённых и непременно включающих игру «кто кого переглядит». И однажды стало немыслимо не смотреть. …голос – смеющийся, насмехающийся, провоцирующий… умеющий восторгаться именно им – и это пьянило не слабее побед; этот голос повторял: «Я хочу сыграть с тобой ещё», – и они играли, и голос переливался смехом, когда на громкие речи не хватало сил, выводил из равновесия умиротворённым журчанием, когда должен был срываться от ярости, гипнотизировал уверенностью, когда любой другой не постыдился бы уже признать, что сдаётся. «Сдаюсь!» не случилось ни одного. Зато теперь случилось море у Сэндо Акиры за спиной, случилась протянутая раскрытой ладонью рука, случился взгляд, начинающий праздновать победу в их негласной игре, – и голос, не сдававшийся никогда, теперь звал: – Иди ко мне. *** – Это зачем? Почти у самой воды, у ног Сэндо неправильным непесочным квадратом расстилалось что-то. – Кто знает. – Каэдэ, засмотревшись на неуместный между морем и небом кусок ткани, который, по-видимому, изображал тут пляжное покрывало, вздрогнул, когда на глаза легла чужая ладонь. – Ты не ушёл. Могу я рассчитывать, что сегодня ты и дальше последуешь за мной?.. «Только сегодня?» – Каэдэ не успел ответить, лишь языком собрал солоноватую горечь с губ и попытался отстранить руку Акиры от лица, когда тот обронил: – …Так, как я скажу. Так, как Сэндо хотел. Поверить ему. Доверить себя. В кромешной темноте, созданной скорее повязкой на глаза, нежели августовской полуночью. – Раз уж я здесь. Чувствовать вслепую обещало быть столь же захватывающим, как и играть. Под ложечкой засосало, когда Сэндо накрыл ладонями его бока над поясом брюк и прошептал: – Ты же не собираешься купаться в одежде, да? «Я вообще купаться не собираюсь», – вяло посопротивлялась случайная мысль, но не договорилась с телом, поддавшимся раздевающим его рукам. Воспоминания о том, что близко вода, что он не умеет плавать и вдобавок теперь не видит ничего, стирались под пальцами, стаскивающими с Сэндо майку в ответ. Ослепшее сознание пыталось ухватиться за что-то похожее. Страшнее казался не вдруг отчётливо зазвучавший шелест воды у берега, а неприкрытая нагота перед кем-то одетым и видящим. Вместо того чтобы вспомнить, как глубоко всего в нескольких метрах от них, Каэдэ вспоминал, что есть такое чувство, как стыд. Но руки, которым он сегодня принадлежал, похоже, способны были снова заставить его забыть. Ладони с силой скользили по бёдрам, задавали движение, покачивали, и Каэдэ мерещилось, что он на палубе корабля, а там, внизу – дно, которого нет. От этой несуществующей качки, от толчков, которые не были толчками, мутился рассудок, самоконтроль рассасывался, теряясь в крови где-то между мозгом и сердцем, и Каэдэ тянулся ближе, приподнимался на носках, сильнее вжимаясь давно возбуждённым членом в пах Акиры – и так с каждым последующим движением. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад. Было дно или не было – перестало иметь значение; все заботы нервной дрожью осели в кончиках зарывающихся в песок пальцев, и невероятных усилий стоило не поджать их, не отпустить эту слабость вверх по мышцам и сухожилиям и не позволить ногам согнуться в коленях. Не повиснуть на Акире, не признать поражение. А руки Сэндо сами притягивали, прижимали теснее, сминали ягодицы, забирались в ложбинку между ними, пока только поглаживая, и Каэдэ дышал рвано, ругался и глухо всхлипывал, пытаясь совладать с не слушающимися коленями. Вот только оценить подобную стойкость, кажется, сейчас было некому, и он дал себе волю, обнимая ногами бёдра Акиры, оплетая руками его плечи, действительно восхитительно гладкие от скопившихся на коже капелек, покусывая за ухо, так удобно не спрятанное за прядями волос. Каэдэ тёрся членом о живот Акиры и мог теперь поджимать пальцы, сколько заблагорассудится, и вслушиваться в гортанное рычание, которое, вибрируя под ладонями, посылало щемящий холодок прохаживаться по пояснице и колоть в паху наэлектризованными иголочками. А Сэндо жарко целовал в шею и обещал, что всё только начинается. Отрезанный непроницаемой повязкой мир покачнулся, когда Акира, не спуская Каэдэ обратно на песок, шагнул в воду, плеснувшую Каэдэ по щиколоткам. – Ну что, поплыли? *** Все твердили, что он умеет летать. Он и умел, пусть у его «крылатости» и были некоторые ограничения. Он любил высоту. Он отказывался смотреть вниз, особенно если дна было не разглядеть. – Ты не доверяешь мне, – заметил Сэндо однажды ни с того ни с сего. – …вообще-то, я с тобой сплю, – только и нашёлся, что ответить, Рукава. Он верил в Сэндо. Но этот чудак заговорил о доверии. Всё было бы проще, не будь у Сэндо Акиры такие синие – словно море без дна – глаза. Слишком сумасшедшие, чтобы не бояться в них утонуть. *** Он не плавать хотел, чёрт побери. Не сейчас, когда от возбуждения звенело в ушах; когда весь он стал кожей, и от пальцев, массирующих внизу, но не проникающих внутрь, от контраста упругого и тёплого тела Акиры с прохладной, словно облизывающей и закутывающей в атласное покрывало морской водой трясло, зубы стучали. Каэдэ вцеплялся ими себе в ладонь, а потом в волосы Акиры, вслепую тыкался ему в лицо, желая внимания к своим губам… а этот лукавый бес словно проваливался в глубину, поднимал Каэдэ выше, удерживал почти на поверхности и вылизывал своим языком омытую водой грудь. Чтобы затем крепче перехватить Каэдэ под бёдра и жадными губами припасть к животу. Каэдэ не плавать хотел, чёрт побери. И Сэндо – чёрт побери! – об этом, конечно, знал. И теперь Каэдэ очутился в полной темноте наедине со своими сбывшимися желаниями и выл беззвучно на одной ноте, окружённый морем и неумолимыми ласками его человеческого воплощения. Солёная вода бередила кожу, которой больно было уже просто от воздуха, а горячий уверенный рот, столь же дерзкий в действиях, сколь и в словах, насаживался на его член, и Каэдэ потряхивало так, что вскоре их акробатическим трюкам грозил наступить бесславный конец... – Ещё не всё, – опалило дыханием пупок, и спазм скрутил изнутри, позволяя выплеснуться наконец. «Ещё не всё», – шарахнуло по нервам, и Каэдэ, не осознавая, где верх, а где низ, с выведенным из строя не только зрением, но и ощущением пространства и времени, запоздало понял, что падает. «Веришь мне?» – прошило воспоминанием, и Каэдэ перестал сжимать в кулаки руки, сорвавшиеся с плеч Акиры, и раскинул их в стороны, опрокидываясь на воду. Ногами, которые едва чувствовались уже, он вновь обхватил Сэндо за талию, а на пояснице угадывал его ладони, надёжнее которых действительно не было. Каэдэ понимал, разумеется, понимал, что под ним не более метра глубины. Но страх всё равно холодил живот, и плечи расслабить так и не удалось – словно заело механизм, управляющий крыльями. Каэдэ не выдержал и вытянул руки вверх, вперёд, куда-нибудь – туда, где Акира, – и, утратив баланс, успел хлебнуть за своё нетерпение воды, прежде чем Сэндо рванул его на себя. И снова обнял, подхватил, как ребёнка, на руки и разве что не укачивал. – Эй… – Каэдэ наугад лизнул Акиру по лицу. – Трахни меня уже. *** Он верил поначалу, что его заманили. На оранжевый поплавок, выглядящий в точности как любимый мяч. Словно он рыбка, а Сэндо именно этого и ждал. Только когда наживка в виде баскетбольного мяча перестала быть таковой, а он по-прежнему чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, Рукава понял, как ошибался. Сэндо не был рыбаком – он был морем. *** – Трахни меня уже. Иначе я тебя сам. Эй. – Говорить не осталось сил, губы саднило от соли, дышать было слишком жарко, а мягкая ткань под лопатками после воды, обострившей чувствительность до боли, казалась сказочной. А ещё страх, напоследок ударивший под дых, постыдно возбуждал. Но больше не хотелось моря, без разрешения прикасающегося везде, – хотелось Сэндо, хотелось дышать им. Ещё. – Без проблем. Но не сегодня же. Вот, пригодилось ведь, – Акира не выпускал руки Каэдэ и двигал ею так, что пальцы гладили материю покрывала, ждавшего их на песке. Сэндо плут. Ещё. – Эй. Ещё. – Ещё. Сэндо. Хочу. Он не позволил снять повязку со своих глаз – знал, что будет выглядеть тогда, как законченный наркоман. Он едва ли не впервые в жизни раскинулся перед Сэндо так, словно предлагал себя, – и в очередной, далеко не первый раз, был зацелован, обласкан, испит с головы до ног. Он хотел, чтобы этот невыносимый, боготворящий его идиот перестал церемониться и оттрахал его – на правах моря, без которого глупые рыбы не смогут жить. Он хотел… Его стащили с покрывала решительно, почти грубо. Он проехался задницей по песку, прежде чем оказался верхом на чужих коленях, прижатый к груди. Дрожа от предвкушения, он свёл разъезжающиеся ноги у Сэндо за спиной. Он хотел. Осторожных, знающих его пальцев внутри – и тех же знающих пальцев, ожесточённо-сладко дрочащих ему. Только Сэндо, знающего, как дразнить языком его соски и ласкать впадинку у основания шеи, одновременно опуская его на себя и толкаясь членом внутрь. Медленно. Ритмично. Вновь и вновь. Как прилив, который прямо сейчас облизывал Каэдэ пятки. Ещё раз. И ещё. В одинаковом темпе. Снаружи и внутри. Сэндо – истинный морской дьявол. – Давай быстрее. Убью. *** …а потом море шепнуло: – Падай. И он падал. Глубоко-глубоко. Вверх.