В грохоте рока

Я понял, что иду в правильном направлении, когда услышал музыку. Вернее, несмолкающий грохот ударных, пробивающийся сквозь густую, душистую листву полуночного леса. Похоже, всё уже было в полном разгаре, но я продолжил с прежней скоростью методично переставлять ноги в шуршащей траве. Приближающуюся музыку я назвал бы недурной. Экстравагантная смесь басухи, ударных и скримо; но будь там хоть какая-то мелодия, звучало бы оно куда лучше. Впрочем, не было никакой разницы, понравится мне эта музыка или нет. Я шел не наслаждаться полубезумной полузнаменитой группой, а просто… просто. Громыхающая лужайка блеснула из-за деревьев в последний раз и внезапно предстала передо мной во всем своем великолепии. В длину она была не меньше пяти сотен метров, и там, в самой дали, сияла и обсыпалась искрами высокая сцена. Пожалуй, она одна была освещена в достаточной степени: всю остальную часть поляны озаряло лишь слабое мерцающее сияние неровной цепочки блеклых фонарей по периметру. Между ними виднелся проем, через который, наверное, и предполагалось туда зайти, но я выбрался с другой стороны, и потому пригнулся и запутался, пролезая под натянутым проводом. Несколько неверных шагов к ослепительной сцене – и мою руку обожгло; я отступил назад и моргнул, и перед моими глазами возникла сливающаяся с темнотой фигура. — Смотри, куда прешь, мудак, — добрался до моих ушей хриплый голос, и в нескольких сантиметрах от меня взмыл на уровень лица и ярко вспыхнул оранжевый огонек сигареты. Стоило различить одного, как тут же мне начали бросаться в глаза остальные: их были сотни, множество сотен – почти все в черном, на многих – блестящие шипы и заклепки, и бескрайнее море тлеющих сигарет вокруг. Это удивительно; почему я не почувствовал запах? Я медленно продолжил свой бесцельный путь, огибая незнакомцев. Они стояли кучками, и сквозь грохот концерта пробивались иногда взрывы смеха и мат; девушек, как я понял, было немного, и крайне редко можно было разобрать в общем шуме их высокий смех или визг. — Пошли потанцуем? – услышал я рядом с собой и быстро обернулся, отступив на шаг, и тут же запнулся об кого-то, и задавший этот вопрос парень повернулся, заметив меня, и презрительно рассмеялся. — Кажется, кто-то уже обдолбался, — удивительно отчетливо разобрал я его слова. Он промурчал их на ухо девушке, бедра которой властно сжимал своими ладонями, и та подняла на меня затравленный взгляд, блеснув испуганными глазами. Мне было наплевать. Хочет ли она с ним трахаться, применял ли он силу – всё это было мне глубоко безразлично, и я бы так же равнодушно пошел дальше в никуда, если бы не тычок локтем в спину. — Ты не извинился, пидор, — произнесли сзади, и это обыденное ругательство внезапно резануло по самому больному. Я сжал кулаки и обернулся, готовый прямо сейчас причинять и испытывать боль, пока один из нас не потеряет способность пошевелиться, но оказавшаяся за моей спиной девушка взвизгнула, заставив меня оглянуться и тут же присесть. Признаться, я сам не ожидал от себя такой прыти: тело действовало само, и мозг словно наблюдал за ним издалека, отстраненно; блестящий кастет просвистел сверху, а освобожденная от грубых собственнических объятий девчонка что-то кричала, умоляя остановиться. Тот, кто зажимал ее, стоял передо мной, сжимая почти светящийся металл кастета, а его приятели ржали за моей спиной – пять, шесть человек? Парень с кастетом ухмыльнулся, не спеша нападать снова, и, видимо, поняв, на что я так взвился, насмешливо бросил сквозь зубы: — Пидор. Я бы убил его на месте, я хотел его убить, но пламя, мгновенно вспыхнувшее во мне, утихло – погасло сразу, когда обхваченные напульсниками запястья парня передо мной обхватили тонкие женские пальцы. — Не надо, пожалуйста… — умоляла она, пытаясь уберечь – себя или его? – от участия в этом неминуемом убийстве. Я улыбнулся ей – широко и открыто, и в этот миг она, вскрикнув, отлетела от сильного удара. — Не вмешивайся, — бросил в ее сторону парень, а я, смотря на силящуюся подняться с истоптанной травы девушку, попытался изобразить ненависть. — Ублюдок, — выплюнул я, и, кажется, получилось вполне себе злобно. – Как ты можешь называть себя мужчиной, если позволяешь себе так обращаться с дамой? — А как ты можешь называть себя мужчиной, если всякие пидорасы долбят тебя в зад? – откровенно пересмеивая, ответил тот, но я, уже не позволяя своим чувствам вырваться на поверхность, подошел к девушке и протянул ей руку. — Смотрите, они сразу нашли общий язык. Вот она, женская солидарность, — глумливо воскликнул парень, и его приятели засмеялись. Я склонился к руке девушки, мягко коснувшись прохладной кожи губами, и обернулся к ним, продолжая сжимать в ладони дрожащие пальцы. Мои руки их не согреют. Я ничего не способен согреть. Я бросил взгляд в глаза парня и сказал: — И за эти слова ты тоже ответишь. После концерта. Нельзя на концерте. Нельзя при девушке. Они так легко меня отпустили, какого чёрта? — Ты же не пойдешь туда, верно? В темноте я не мог понять, серьезно она или шутит. Кажется, она спросила это с настоящей надеждой, но неужели она не понимала, что я пойду? — Он не придет один, он притащит своих дружков, и ни у кого не было бы шансов… Я молчал, и она, я думаю, понимала, почему. Я вызвал его на драку один на один, сразу после концерта возле поляны; пусть он даже притащит с собой целый батальон, не явиться с моей стороны – все равно что признать его слова правдой. В какой-то степени они правдой и были, но… За себя бы я простил. Девушка остановилась и потянула меня за руку к себе. Воцарившуюся тишину нарушало только осторожное дыхание, а еще – редкие низкие частоты вдалеке. Света поляны со сценой уже давно не было видно, но едва слышный шум говорил о том, что концерт еще в самом разгаре. — Я… — начала было девушка, но тут же умолкла; я же мягко склонился к ее лицу и осторожно, спрашивая разрешения, коснулся ее губ. Она отвечала горячо и искренне. Мягко зарывалась пальцами в мои волосы, притягивая к себе. Прижималась дрожащим телом, словно пытаясь быть еще ближе. Молчаливо позволила коснуться ладонями обнаженной груди, послушно легла на прохладную траву, постанывая под моими руками. И тихо всхлипнула, поддаваясь своим влажным горячим телом. Чёрт возьми, даже не верится; неужели она была девственницей? Шорох травы под ногами – размеренный и спокойный. Шум голосов и смех становились громче, приближались и маячили передо мной, не нарушаемые грохотом музыки. Дима возник передо мной неожиданно и мягко, словно выплыв из темноты ночного леса. Его черты едва было можно разобрать в едва пробивающемся сюда лунном свете; а может, они просто начали стираться из моей памяти? — Только попробуй сдохнуть, мудак, — выдохнул он шелестящим шепотом, а я, внезапно потеряв последние силы, покачнулся и схватился за дерево. — Я долго искал смерти, — попробовал возразить ему я, но Дима с презрительной усмешкой выплюнул: — Какого хуя вообще надо было настаивать на этой дебильной драке? — Он назвал тебя пидором, — произнес я, а Дима тихо рассмеялся. — Ага, какое страшное оскорбление. Особенно если вспомнить, что я трахал только парней, — насмешливо заявил он, а потом приблизился ко мне, и я собрал в себе последние силы, чтобы твердо встать на ноги и взглянуть ему в лицо. — Я никуда не пойду, клянусь… Если ты вернешься, правда, — я попытался коснуться его, прижать к себе, вцепиться в него обеими руками – но мои пальцы схватили только прохладу ночного воздуха. — Блять… блять!!! – заорал я и, развернувшись, пнул ближайшее дерево; пнул с такой силой, что кости на ноге, наверное, треснули и взорвались бешеной болью, не приносящей облегчения. Внутри у меня было пусто, так, словно только что на моих руках Дима умер еще раз – до того момента, как снова явиться передо мной надменным, бледным миражом. — Блять… — в последний раз прошептал я, притягивая к себе дрожащие, окровавленные, стесанные об кору кулаки; а потом повернулся, пытаясь понять, в какой же стороне сцена – и, чуть прихрамывая на отзывающуюся резкой болью ногу, упорно пошел на шум.