Сон

      В прохладной тени векового дуба опьянённый внезапно нахлынувшим вдохновением молодой поэт торопливо выписывал на бумаге строчки своего нового произведения. Вдохновение приходило нежданно-негаданно, порой в самые неудобные для Яхьи моменты, но он не мог отказать этому дару, доставшемуся ему от самого Всевышнего. — О весенняя роза, — бубнил себе под нос Ташлыджалы, надавливая пером на пергамент и оставляя на нём жирные чернильные пятна, — сбрось свои шипы… — Яхья, — голос направляющегося к нему Мустафы вмиг отрезвил его и заставил подняться, поспешно засунув исписанные бумаги и чернильницу в сумку. — Шехзаде, — промолвил Яхья, слегка поклонившись. — Разгар охоты, столько дичи кругом, а ты в тени прохлаждаешься. Небось, опять что-то новое пишешь? — говорил Шехзаде, держа в руках подстреленную перепёлку. — Можно и так сказать, — ответил Яхья и тут же пожалел об этом. — Ну прочти хотя бы пару строк, — попросил Мустафа, намереваясь присесть рядом с ним. — Простите, Шехзаде, — начал оправдываться Ташлыджалы, — оно ещё не закончено. Не хотелось бы читать одни отрывки. — Ну ладно, так и быть, — с недовольством в голосе ответил Шехзаде. — Дойдём до того холма, а потом — домой. Матушка, наверное, уже волнуется.       При упоминании Госпожи у Яхьи предательски защемило в сердце. Узнай Мустафа, кому посвящены те непрочитанные строки, о многолетней дружбе придётся забыть.       Во дворце их, как всегда, встретила прислуга, а затем Махидевран Султан. — Матушка, — улыбнувшись пропел Шехзаде и крепко обнял Госпожу. — Мустафа, мой славный Шехзаде, — c материнской нежностью ответила Махидевран. Слегка отпрянув от сына, она поздоровалась с Яхьей, — Ташлыджалы. — Госпожа, — поклонившись ответил Яхья. — Мама, — обратился к Хасеки Мустафа, — мы устали с дороги. Пусть приготовят хамам. — Как скажешь, сын, — ответила Махидевран и, повернувшись к одной из сопровождавших её служанок, повторила приказ. — Слушаюсь, Госпожа, — сказала хатун и быстро удалилась.

***

      Горячая вода помогла Яхье расслабиться и успокоиться. Медленно проводя мочалкой по затёкшим мышцам, он мысленно повторял текст, который не успел записать на охоте, чтоб не забыть. Ташлыджалы прекрасно понимал, что записывать его не стоит, ведь он никогда не прочтёт эти строки той, кому они посвящены, но не мог не поддаться этому ничтожному соблазну. Когда-нибудь их прочтёт ещё одна страдающая от любви душа, возможно, тогда они и выполнят своё предназначение.       В хамаме было очень жарко, и стоило Яхье выйти оттуда, как прохлада пустынного коридора покрыла оголённые участки кожи мурашками. Зайдя в собственные покои, юноша узрел слуг, накрывавших ему еду. Есть абсолютно не хотелось, и поэтому он приказал всё убрать. Сжав руки за спиной в крепкий замок, Яхья ждал, пока нерасторопные служанки покинут помещение. Кусая изнемождённые от издевательств его резцов губы, Яхья не переставал повторять про себя текст. Неторопливость девушек его раздражала, и вот уже он хотел поторопить их, как те, поклонившись, ушли, оставив его наедине с собой. Молодой поэт вытащил из сумки помятые бумаги и чернильницу и принялся записывать заветный текст. Писал он очень аккуратно, выводя каждую букву, ибо эти строки посвящены были самому родному человеку в его жизни. Закончив писать, он положил бумаги в самый отдалённый ящик стола и медленно подошёл к кровати, чтоб провалиться на неё и крепко заснуть после тяжелого дня.

***

      Когда он проснулся, за окном ещё ярко светила луна. Бессонницей он не страдал, но иногда бывало, что мог проснуться среди ночи и больше не заснуть. Видимо, сейчас происходил похожий случай. Сколько Ташлыджалы не ворочался, сколько не жмурил глаза, сон так и не пришёл. Горестно вздохнув, молодой человек поднялся с постели и, со скрипом открыв дверь, вышел в коридор. Он направился в сад в надежде, что небольшая прогулка вернёт ему сон.       Холод пробирал Ташлыджалы сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Мокрая трава под его стопами заставляла вздрагивать от каждого шага. Яхья решил посидеть немного в беседке, а не прогуливаться по саду, как он делал обычно. Мерить шагами знакомую территорию, съёживаясь от холода, ему не хотелось. Ташлыджалы тяжело сел на мягкие сидения. Он медленно опустил веки и вдохнул большую порцию свежего воздуха. Кругом было тихо, лишь шум ветра не давал тишине воцариться в спящем саду. Лунный диск заполонял светом всю местность, придавая траве бледноватый оттенок. Иногда Яхья улавливал звук порхающих крыльев, который исчезал в то же мгновенье. «Всегда бы было так спокойно», -горестно подумал поэт, чьи мечты вряд ли когда-нибудь сбудутся.       Резкая смена духоты на прохладу сделала своё дело. Юноша уже собирался зевнуть, как услышал женский голос рядом с собой: — Не спится, Ташлыджалы? Этот голос он, верно, узнал бы из тысячи. Повернув голову, Ташлыджалы с нескрываемым удивлением стал разглядывать рядом сидящую женщину, на которой не было ничего, кроме ночного платья и тонкой шали. — Что вы здесь делаете в столь поздний час, Госпожа? — чуть ли не прошептав, спросил он. — То же самое могу спросить и у тебя, — с улыбкой ответила Махидевран.       «Похоже, это один из многочисленных случаев, когда я попадаю в неловкое положение», — думал Яхья. Молодой человек просто не знал, что ему делать. Находиться с султаншей наедине, да ещё ночью и в таком виде, запрещено, а сразу же уходить после приветствия — как-то неудобно. Он опасался того, что их могут увидеть, но в то же время не хотел быть невежливым с ней, да и окрепшие за столько лет чувства не позволяли ему уходить. Вцепившись пальцами в мягкую обивку сиденья, бей опустил голову от некоего смущения, охватившего его при виде Госпожи. Никому, кроме Повелителя, не дозволено смотреть на мать будущего правителя Османов. Вновь осознав этот немаловажный факт, Яхья мысленно вздохнул от такой несправедливости. «Почему влюблённый человек не имеет права хоть раз взглянуть на свою возлюбленную?» — возмущённо задавал сам себе этот вопрос Ташлыджалы, прекрасно зная ответ.       Перестав бессмысленно глядеть на свои босые ноги, Яхья перевел взгляд на Госпожу. Та, дрожа от прикосновений ночного ветра, обхватила саму себя руками, чтоб хоть как-то согреться. — Вы ведь замерзните, — с улыбкой сказал Ташлыджалы и, обняв дрожащую Махидевран, крепко прижал её к груди. Голос разума давно осип и сдался, а чувства, воспользовавшись его проигрышем, неустанно глаголили. Чувства, заставляющие оберегать эту сильную на вид женщину. — Ташлыджалы, — испуганно пролепетала Махидевран и тут же замолкла, почувствовав горячее дыхание у шеи. — Тише, — прошептал Яхья ей на ушко и нежно провёл рукой по шелковистым волосам. Им лучше помолчать. Лишние слова могут просто всё испортить.       Спустя некоторое время султанша перестала судорожно стучать зубами. Тепло разнеслось по всему телу, погружая в сон. Бессонница уже давно одолела Хасеки. Каждый вечер она пила отвар из крапивы, но и он вскоре перестал помогать. Нормально заснуть редко получалось. И вот сейчас блаженный сон, который она ожидала каждую ночь, кутавшись в тонкую шаль, пришёл к ней в тёплых мужских объятиях. Сладко зевнув, Махидевран с наслаждением закрыла глаза.       Слова заученного Яхьей стихотворения витали в голове, норовя слететь с языка. Так хотелось в этот момент излить ей душу, сознаться в запретных чувствах, пока они наедине, пока им никто не мешает. Ведь он столько терпел, сжав пальцы в кулаки, а язык за зубами. Вновь отвергнув советы разума, Яхья наклонился к уху Госпожи: — О роза, — шептал поэт, — сбрось свои шипы, не отвергай моей любви. Подари мне нежности взгляд, я лишь за него готов провалиться в ад.       Он ожидал чего угодно: ярость, недоумения, гнев, но только не молчания. Слегка отстранив от себя султаншу, Яхья лишь горько усменхнулся. Та мирно спала, наверняка, она даже не слышала его слов.       Юноша аккуратно взял Госпожу на руки и повёл во дворец. Пусть их встреча будет для неё сном. Добрым сном.