Голос в темноте

Леонардо видит перед собой Габриэля так, будто вовсе не был слепым от рождения. Он видит его кончиками пальцев, несмело прикасаясь к тёплой коже, трогая губы и веки, обводя каждую черточку на лице. Он видит его, изучая через мягкие движения рук, как изгибается плавной линией его тело, как вздрагивает, подаваясь навстречу ему. Он видит его, живого, яркого, так ясно и чисто, когда в темноте, столько лет окружающей Леонардо, Габриэль начинает говорить своим добрым, почти музыкальным голосом. Когда из этой темноты вдруг приходит к нему, Леонардо, особый запах его волос и одежды, тепло его ладони, крепко держащей за плечо, его звонкая улыбка, которую Леонардо видит, в самом деле видит поверх вечного мрака, отрезающего от мира. Он чертит Габриэля перед собой с помощью чутких, бесконечно внимательных касаний — никто на свете, пускай даже не лишённый зрения, не знает Габриэля так хорошо, как слепой мальчик Леонардо. Ему не нужны краски и картинки, не нужна внешность Габриэля, чтобы по-настоящему увидеть его. Он знает, если Габриэль вошёл в комнату, не путая его ни с кем другим. Улыбка, смех, тепло врываются даже прежде него самого, чтобы окутать Леонардо и сжать его сердце, как в первый раз, острой и странной нежностью. Он никогда прежде не думал, что почувствует что-нибудь настолько... сильное, огромное, нездешнее. Он никогда не думал, что его тихий тёмный мир захочет принять в себя кого-то другого, отдать этому кому-то все свои силы, всё своё время без остатка, лишь бы тот, другой, согрелся рядом с ним. Он никогда не думал, что кто-то будет ощущать то же самое желание по отношение к нему. К слепому мальчику, который навечно обречён жить в темноте, чьи глаза навечно останутся пустыми. Габриэля не пугал ни пустой взгляд, ни темнота, ни, в сущности, абсолютная беспомощность Леонардо в этом мире. Габриэля не пугало понимание, что, свяжи он свою судьбу с Лео, ему надо будет ходить за ним, помогать ему, поддерживать его... Габриэль просто приходил, сжимал рукой пальцы Леонардо и, мягко притянув к себе за подбородок, прикасался губами к его губам. Габриэль просто был. И в каждом его слове, в каждом касании рук и губ звучало обещание, которое не будет нарушено, - обещание не оставлять Леонардо вопреки всему на свете. Лео видит перед собой Габриэля, сотканного из музыкальных оттенков в голосе, из добрых, звенящих улыбок, из звука шагов по комнате, из рваных вздохов и хриплого шёпота. Габриэль, живой и ясный, отпечатался на внутренней стороне его век и застыл в его сердце так сильно, так ярко, что Леонардо видит его, даже когда Габриэль не с ним. И он бормочет, уткнувшись лицом в его тёплую шею, улыбаясь счастливой улыбкой, повторяя одно признание на разный лад тысячу раз. С нежностью, с болью, с грустью, с надеждой... Он не боится говорить об этом Габриэлю. Потому что любимый голос, любимый и бесконечно нужный, вторит ему, поглаживая руками по спине и нашёптывая те же слова на ухо. «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя»