1:12

Давай вспомним, что было вчера. Благо мы можем это сделать, потому что не пили, но твоё ранение предполагало хотя бы одну долбанную рюмку, чтобы отвлечься, верно, амиго? Давай вспомним, как мы докатились до такого говна. — Ты дохуя крови потерял. Ловкость уже не та, хм? Не знаю, как те парни тебя подстрелили, не помню, как я вообще понял, что ты нуждаешься в помощи, но я точно посчитал время, которое потребовалось мне, чтобы тебя найти. Один час и двенадцать минут. Ровно столько, сколько требуется сильному человеку, чтобы хотя бы оставаться в сознании. — Я говорил тебе купить бронежилет, а не надеяться на удачу. Даже Линчевателю со стажем она иногда изменяет. А изменяющие женщины — шлюхи. Не связывайся со шлюхами. Знаешь, Пирс. А ведь я мог не успеть. И тогда твой труп уже лежал бы на столе судмедэксперта, и никто бы не пришёл почтить твою память, потому что сестра бы не узнала, а я... Не знаю. Наверное, мне бы пришлось очень постараться, чтобы с тобой попрощаться. Я сделал много глупостей за свою долгую карьеру, и поверь, я никогда не оплакивал близких, не в моей это природе. Привязанности отягощают, заставляют оборачиваться, когда ты бежишь дальше, а это не помогло Орфею, когда он спасал Эвридику, помнишь? Глупо помирают те, что сохраняют эту особенность, поворачивают голову, чтобы бросить на своё прошлое последний взгляд, который, Пирс, зачастую не нужен в той ситуации, когда тебе пробивает пулей лёгкое, и оно заполняется кровью, постепенно приводя к отёку и гипоксии. Ты мог сдохнуть, как собака, слышишь меня? — В этом мире много людей, которые желают тебе смерти. Ты до сих пор не понял это? Ты смотришь на меня погасшим взглядом и морщишься, оглядывая мрачную от предрассветной дымки за окном палату. Пришлось притащить тебя в частную клинику, где работает мой кореш из Поуни, он нас не сдаст за такую-то сумму денег, но чем чёрт не шутит — я взял с собой пушку на случай. Тебе извлекли пулю, подлатали, зашили, откачали кровь, но сказали, что ещё одно подобное ранение, и медицина будет бессильна. И хули теперь смотреть на меня так неприязненно, Пирс? Разве я виноват в том, что целый час и двенадцать минут машина неслась по улицам Чикаго, сбивая нахуй все столбы? — Знаешь, как-то раз меня подстрелили так, что я целый месяц не мог ходить. Ну, если только под себя... И я лежал в своей постели и думал, что уже никогда больше не приму участие ни в одной перестрелке. Пока ты не заявился в Поуни. Вкус у сигарет становится гадким, когда куришь шестую подряд и маешься. Или седьмую, я не считал, пока тебя оперировали. А ты смотришь на меня глазами своими блядски-зелёными и дышишь сквозь кислородную маску очень тяжело и нечасто, потому что сложно, блять, дышать, с дырой-то в правом боку. Хорошо, что я помню, что делать при пулевом ранении в лёгкое — если сквозь отверстие всасывается воздух, нужно закрыть его. Неважно, как. Лишь бы жертва неудачной стычки не задохнулась, не захлебнулась кровью, пока машина несётся по улицам Чикаго, сбивая все столбы. Час-двенадцать. — Я знаю, что отчаянные люди способны на отчаянные поступки. Когда остаются совсем одни и превращают свою жизнь в ёбаную череду различных смертей и глупых отмазок. Просто попробуй представить, что случилось бы, не будь у меня вбитых в смартфон твоих координат? Все газеты бы растрезвонили о том, что единственный защитник униженных и оскорблённых в Чикаго умер так погано. Согласись, неприятно. Ты смотришь на меня, и взгляд твой пронизывает отголосок пережитой боли. Не физической, но моральной. Это хуёво, я знаю. Смерть племянницы, смерть Клары, убийства, расследования, преступники. А говно всё не заканчивается. Тебе не вычистить авгиевы конюшни, в которых всё засрано настолько, что некуда плюнуть, чтобы забить на эту хрень. Всех не переловишь, всех не спасёшь. А те, кому доверяешь, могут легко присунуть тебе нож в спину, когда ты отвернёшься, чтобы отлить. — Хватит лезть под пули, Пирс. Иначе мне может не хватить времени, чтобы снова приехать за тобой и спасти свою непутёвую задницу. Твои пальцы, они такие холодные, что я вздрагиваю, когда ты касаешься моего запястья. — Хреново быть тобой, Эйден. Ой, как хреново. И не благодари, не надо. Хуй с тобой. Я беру твой смартфон с больничной тумбы и нажимаю последний набранный вызов. В палате весело качает блэк-металл, и я понимаю, что ты звонил мне, но, видимо, не прозвонился. И если посмотреть время вызова и сверить его с моими часами, то спустя ровно час-двенадцать я вытащил тебя из дерьма. Наверное, это что-то да значит. — Запомни раз и навсегда — старушке-смерти срать на то, что ты сделал для этого города. Она всё равно достанет косу и ёбнет тебе по шее. Поверь мне, Мститель — ты не захочешь знать, что там находится по ту сторону белого коридора. И если именно так ты хочешь повидаться с девочками, то брось. Лучше сходим в стрип-бар, когда поправишься, думаю, они бы оценили. Ну, кроме Лены. Для неё ты навсегда останешься целомудренным рыцарем в сияющих доспехах. Ты закрываешь глаза и морщишься от неприятных воспоминаний. Я знаю, что ляпнул глупость, но кто ещё может влепить тебе по больному, дабы донести одну маленькую мысль? Одну маленькую мысль о том, что жить прошлым вообще ни разу не вариант. — Мне позвонить Николь? Качаешь головой. Боишься. Ты попрощался с сестрёнкой и теперь не хочешь, чтобы она переживала. Горжусь. Иногда иначе не получается. — Славно. Я это заберу на всякий случай…— убрав твой смартфон в карман и вздохнув, я какое-то время молчу, чтобы придумать, что сказать, что ещё ты не захочешь услышать. — Если бы ты помер, я бы сделал это без твоего разрешения. Ну, позвонил бы Никки. Не одному же мне тебя хоронить, в самом деле. Знаешь, Пирс. А ведь на твои похороны бы слетелся весь город. И те, что благодарны тебе, они бы принесли цветы. Много-много цветов. Жуть какая. Пустая трата денег, но зато красиво. — Отсыпайся. Я буду тут, пока не удостоверюсь, что тот придурок в белом халате всё ещё на нашей стороне. Нашей. Я так говорю, словно это имеет для меня значение. Словно я не помню, что нас связывало помимо глупых сделок и безумных авантюр. А ведь мы оба помним. — Не вздумай дурить. А то я задушу тебя подушкой и сделаю вид, что так и было. Когда тебе больно, создаётся ощущение, что ты стыдишься своей слабости. А стыдиться не надо. Боль — это хороший знак. Ты всё ещё человек из плоти и крови, а не архетип Линчевателя с комплексами. Всех не спасти. Попробуй начать с себя, а остальные как-нибудь подтянутся. — Хочешь сказать мне что-нибудь на прощание или мы ограничимся языком жестов? Жесты. Двум мужикам, у которых связывающих нитей больше, чем следовало бы, не пристало понимать жесты, но, чёрт возьми, когда ты сжимаешь моё предплечье и пальцами проводишь по локтю, я знаю, что ты хочешь мне сказать, но не можешь. Что ты, сука такая, скучал. И я скучал. Но чем больше в наших отношениях подобной сопливой отсебятины, тем меньше ценности в тех редких вечерах, когда мы с тобой сначала делали, а потом уже думали. Дефолт бы сказал на это, что “тян не нужны”. А я просто всегда срал на то, кто с кем спит, лишь бы не свихнуться от постоянной сублимации. Что могу сказать, Пирс… Ты был хорош. — Спи, блять. Потом поговорим за рюмкой, я сейчас не могу ни одной здравой мысли связать, чтобы объяснить тебе, почему ты мудила самоуверенный. Пожалуй, я не хочу запоминать вчерашний день, и всё то, что за ним последовало. Не хочу вспоминать, сколько крови я смыл с рук, и сколько времени прошло с того момента, как моя машина, визжа шинами, сорвалась с места. Хотя нет. Наверное, это я всё-таки запомню, чтобы в следующий раз не напортачить. Час-двенадцать.