* * *
— Это недешево, — сказал Пейн, глядя за спину Какудзу, в дождь. В его стальных зрачках отразились косые струи, что сделало глаза лидера мерцающими, заинтересованными и живыми. — Можешь еще взвинчивать цену, на свой риск. — Я понял, лидер-сама, что вопрос деликатный, — тускло басил Какудзу, расставив ноги. — Не понял одного: почему я? — У меня сейчас никого нет, — монотонно сказал Пейн. — Из тех, кого можно показать гражданским. Кисаме с Итачи не вернулись. Не надо напоминать про особенности остальных? — Приятно быть третьим в списке красавцев, — кивнул Какудзу. — Не совсем понятно, зачем заниматься дешевым дерьмом. — Это недешево, — повторил Пейн, кутаясь в плащ. — Заказчик очень ценит свою жену, и ему не нужна огласка. Он хочет убить ее сам. А ты убьешь тех, кого она предпочла нашему заказчику. — Могу я ее хотя бы покалечить? — нагнул голову Какудзу. — Нет. Ты так же не можешь использовать масштабные техники. Это людная зона, я дал гарантии. — То есть, я ловлю эту шлюху голыми руками? — Да, все правильно понял. — И это мы так крышуем наш основной бизнес? — В том числе. — Это ебаный стыд, лидер-сама, — сказал Какудзу. — При всем уважении. — Возьми напарника, — отвернулся Пейн. — Проверь его в комбо. Прежде чем вы отправитесь на достойное дело. — Лучше, лидер-сама, я изобью его на пустыре, без всяких неожиданностей. — Одно не мешает другому. Вам надо сработаться. — Я лучше работаю один, вы знаете, лидер-сама. — Препятствие и есть Путь, — ответил Пейн.* * *
Хидан сидел на бетонном полу в позе медитации. Это было редкое зрелище. Ему полагалось болтаться по окрестностям, убивать кого-либо, или в крайнем случае спать. Какудзу уже выяснил, что легко избавиться от напарника ему не удастся. Это ничего не значило: он все равно был сильнее и техничнее Хидана. И вдвое быстрее. Значит, того всегда можно временно заткнуть. Он вспомнил, как Хидан налетел на него в первый раз, вооружась одним кунаем, в ответ на здравое рассуждение Какудзу о говнистом божке. Какудзу с его «техникой укрепления кожи» уложил ублюдка с одного приема и четверть часа стирал ухмылку превосходства с его лица. Неприятным было то, что это заняло целых пятнадцать минут, и Какудзу раскрыл свою технику нитей. Поскольку Хидан унизительно ржал, нес религиозную ахинею, пялился и не хотел умирать, Какудзу порвал ему горло и прошил своей чакрой все его тело, оплетя каждый орган и даже кости. После этого он запустил внутрь мощный электроразряд. Хидан никакой техники не раскрыл. Кроме того, что он фактически бессмертен и связан с худшей формой фанатизма — умоисступлением. Взгляд Какудзу был очень тяжелым. Темные багровые белки, застывшая мутная зелень радужки. В бою они окончательно становились глазами мертвеца. Взгляд Какудзу словно вбивал сваи, на каждой из которых было написано «глупо», «медленно» и «ошибка». Зная это, Какудзу порой только наблюдал за противником, не мигая, не предпринимая никаких действий, просто отклоняясь с линии атаки. Когда противник начинал нервничать — Какудзу наносил один мощный удар. Кому бы могло прийти в голову не просто держать — ловить его взгляд? С лидером «Рассвета» Какудзу обычно говорил, опустив глаза в пол — так он имел крошечный шанс сойти за подчиненного. Какудзу был наемным преступником столько времени, сколько лидер «Рассвета» жил на свете. Он застал Первую Войну Шиноби и передел мира скрытыми деревнями. За прошедшие годы душа его загрубела так же, как его кожа. Какудзу стремился к покою. Все помехи на своем пути он ликвидировал, едва те обозначались. Влажные пурпурные глаза напарника, один из которых горел безумием, а другой ввинчивался прямо в подкорку Какудзу, были гребаной помехой. Надо было вырвать их сразу и вытряхнуть через глазницы чужой куцый мозг. И вот сейчас Какудзу пришел к неприятному выводу: напарник спровоцировал его специально. Намеренно не выбрал достойного оружия. Это был тест. Он не только тупой и медлительный — он очень хитрый. Это была не привычная азиатская хитрость, замешанная на жестокости и контроле эмоций. Никаких эмоций Хидан сроду не контролировал. Орал благим матом, бился в ознобе, к тому же его выдавали расширенные от боли зрачки. Его агония проходила, как и у любого другого. Если бы не ее бесполезность. В финале, когда Какудзу впервые засомневался в успешности своих приемов, Хидан сказал: — Нравится пытать меня, старая жопа? Привыкнешь. Подсядешь. …Одним словом, идею избавиться от напарника самостоятельно можно было пока забыть. Но жизнь — непростая и длинная штука, ничто в ней не вечно. Теперь Хидан спокойно сидел на бетонном полу. Объективно говоря — интересный молодой человек без видимых патологий. Ни одного шрама, татуировок или царапин, прическа банковского служащего, здоровая безволосая кожа. Европейские черты лица, стальная масть. Какудзу отметил волевую челюсть, обычно скрытую широко разинутым орущим ртом. Пластины грудных мышц под распахнутым плащом темнели провалами теней, издали сигналя об отличной физической подготовке. В принципе, Пейна можно было понять, даже если тот солгал о нехватке кадров: Хидан больше их всех похож на гражданского, он легко затеряется в большом городе. В деревне, пожалуй, нет — слишком ухожен. Хидан медленно запрокинул голову, коснувшись затылком стены. Прикрытые веки пропускали равнодушный взгляд. — Вставай, — ткнул его подошвой Какудзу. — Куда, мать твою? — проигнорировал Хидан. — Я буду зарабатывать деньги, а ты — смотреть, как это делается. — Охереть, — Хидан нехотя поднялся, но глаза его сверкнули: — Что, настало время карать сраных безбожников?.. — Нам надо взять пленного, — пошел вперед Какудзу. — Какая-то дорогая потаскуха. Не лезь в это дело. Остальных можешь убить. Хидан за спиной издал победный вопль. Какудзу скривился: ребенок.* * *
Какудзу был первым настоящим напарником в жизни Хидана. До этого у него были тренер и гуру. Первого Хидан покинул без сожалений, второго ему пришлось убить. Чтобы обрести бессмертие — его необходимо отнять у действующего Жреца. Разумеется, это было не банальное убийство. Бог выбирает из двух претендентов, старого и нового — так говорят Догматы — и никто не может знать, что именно сыграет решающую роль. Физические, моральные или психические качества. Но столь же вероятно, что закономерности нет: бог Абсолютного Разрушения может не подчиняться ни одному своему закону. Теперь Хидан знал, что все это мура: Бога надо телесно ощущать. Когда Жрец танцует под музыку Бога — Бог входит в него, и перед этой силой никому не дано устоять. Хидан родился в Горячих Источниках — скрытой скалами деревне сиреневых рассветов и пейзажей поразительной красоты. Его отец был приезжим. На родине ему не повезло: серия финансовых и торговых авантюр вкупе с беспечностью закрыла для него двери в приличный бизнес. К этому прилагались крупные долги и злопамятные кредиторы. Однако у него было сильное качество: он умел все начинать сначала. Перебравшись в другую страну, он обнаружил тут золотую жилу. Целебные горячие источники в аккуратном поселении, которому не хватало только рекламы. Он женился на местной, взяв ее родовое имя Одзава, выстроил вип-купальню и торговые палатки — и уже через пять лет смог иметь собственный дом. Через десять лет львиная доля от лечебных грязей, продаж алкоголя, массажных заведений и прочего сервиса вокруг Источников была его. Деревенские старики хорошо помнили те времена, когда за купание и красоты природы не надо было платить, и проклинали Хиданово семейство. Однако силами приезжих оборот денег и розничная торговля сильно пошли в рост. Деревня покрупнела. Она быстро становилась модным курортом, вокруг появились хорошие дороги. Дети деревенских стариков были за нововведения. Хидан был долгожданным первенцем, которому полагалось наследовать семейный бизнес. Его настоящее имя было другим: Одзава Камикото, хотя соломенная масть и серые глаза выдавали залетную птицу. Мать относилась к нему, как к наследному принцу, прятала от людей, от «дурного глаза» и зависти соседок, лгала им, что он болен, гордилась каждым его жестом, непрерывно тискала, называла пышными архаичными прозвищами, подтверждая себе и мужу, где их нефритовый мальчик, посланный богами, и где приплод округи. До четырех лет ему было запрещено выходить за пределы дома и сада. К несчастью, с первых же самостоятельных шагов мальчик разрушил все надежды отца. Он унаследовал только оптимизм, беспечность и тягу к перемене мест. Никакой деловой хватки и уважения к трудным деньгам в ребенке не было. Он отвергал образ жизни родителей, тяготился опекой, с пяти лет сбегал из дома, постоянно терялся, ломал себе руки и ноги, и особенно изводил мечтательную, слабовольную мать. Отец полагал, что отпрыска изнежили, пока он в поте лица горбатился над семейным бюджетом, и был подчеркнуто холоден. За синяки, вывихи и простуды мальчик «получал по башке», поскольку он был частью семейного имущества — а такое отношение к имуществу есть знак глубокого неуважения. Уважение в реальном мире вызывает только сильная рука, и пока ты не начнешь зарабатывать свои деньги — ты никто, мусор, ноль без палочки, любой размажет тебя, и будет прав, запомни, шкет. Мать понимала, что ее время наслаждения ребенком проходит, и находила утешение в слезах. Она представляла своего необыкновенного мальчика в отеческих объятиях мужа, у которого нашлось время на ласку, их совместные игры, возню в песке, семейные прогулки с видом на сакуру и луну, одним словом ту специфическую гармонию, которой веками славится глубинка. Если ребенка лихорадит — не обязательно давать взятки врачам и пугать его, что в следующий раз помощи он не получит, а будет сидеть на хлебе и воде в параше, пока не выздоровеет. Ему не нужны контроль и окрики. Но она была зависима от мужа, и ничего не могла изменить. Местная школа смотрела сквозь пальцы на «босс-куна», в которого не лезла никакая полезная наука, а лезли лишь приемы силовой борьбы. Чем дальше, тем трудней было оттащить его от избиваемого противника, поскольку любое приобретенное умение Хидан сразу подчинял конечной цели: убийству. Он ненавидел свою жизнь со всем ее мусором, парашей, уважением и собственным ничтожеством. Его агрессия и забвение себя могли бы дать ему пропуск в ряды шиноби — защитников деревни, но слабый самоконтроль, деревенская политика и воля его отца закрыли эту дверь. Отец не понимал местных «отсталых» традиций и платил лишь за реальные вещи: сына научили драться, теперь он мужчина. Осталось только научиться самодисциплине и практичности. Хидан хотел видеть его порванным на кровавые ленты. Ссоры с отцом стали похожи на побоища, и мать только портила ситуацию бесконечными колебаниями: хорошо, что сын дает отпор, он будет защитой семьи; плохо, что он вовсе не уважает ее мужа, она сама не в безопасности. Попытки согнуть ивовый куст и карательные приемы дали противоположный результат. В подростковом возрасте Хидан превратился в угрюмого негативиста, словарь которого состоял из грубой брани, которой он набрался от тех криминальных элементов, что сорили купюрами на модном курорте. Он курил, дрался на ножах и харкал на дальность. Сам курорт иначе чем «говносливом» не именовал, и прищуренные серые глаза его делались темными и злыми. Родители ссорились. Отец обвинял мать в ее «гнилой породе» и попустительстве, она обвиняла отца в том, что он груб, деспотичен и лишен сердца. Отец попрекал мать куском. Мать плакала. Хидан мстительно ликовал. Он представлял, как из его глотки, суставов и глаз вылетают черные птицы, затмевают родителям белый свет и проклевывают им виски. Потом у Хидана появилась младшая сестра, и началась война.* * *
Деревня Горячих Источников очень долго делала вид, что окружающие «беспорядки» ее не касаются. Война шиноби — это сокрушительные бои отдельных групп с периодическим захватом деревень вплоть до полного их уничтожения. Но это лишь в том случае, если деревня — гнездо шиноби. К моменту позднего Хиданова детства официально шиноби в деревне не осталось. Некоторые местные семьи продолжали хранить традиции, обучая своих детей тайным приемам — но все эти люди странно выглядели, были замкнуты и не входили в достойное общество. Местный мобильный отряд, курирующий окрестности, вызывал насмешки. Какая сила в нескольких камикадзе? Силой были деньги, экономические договора под проценты, сложная сеть взаимовыгодных услуг, отмывание грязных заработков, дипломатия. Если даже во время войны не демонстрировать агрессию — очаг мира никто не тронет. А временный спад интереса к красивому отдыху надо пережить. Поэтому захват деревни силами Молнии произошел не только стремительно, но и почти бескровно. Кровь полилась потом. Захватчикам была нужна хозяйственно-экономическая база, а также плодородные почвы округи. Ни о каком нейтралитете или черном рынке не могло быть и речи. Границы закрыли, бизнес окончательно встал. Сопротивление населения пресекалось, попытки переговоров пресекались, Молнию интересовали не столько деньги, сколько скрытые техники жителей. Выловленные шиноби были разделаны под орех, их расчлененные трупы плавали в купальнях и гнили рядом с торговыми палатками. Шиноби Молнии носили маски — не в последнюю очередь оберегающие их от заразы. Проблемы местного населения никого не волновали. Хидан к этому времени давно был в бегах. Он ушел, едва внимание родителей переключилось на новорожденную. С собой у него был отцовский дробовик, ставший бесполезным, как только кончились патроны. Вторжение чужаков он видел издалека. Трезво оценив свои воинские навыки после первого же нокаута, Хидан убрался в окружающие скалы, и исходил там яростью. Изрядная ее часть была посвящена тупому недальновидному отцу, пожадничавшему нанять учителя нинпо, остальное досталось старейшинам. Хидан хотел, чтоб «все они» наконец сдохли в страшных мучениях, но при этом желательно не от левых мудаков в противогазах, а лично от его, Хидановой руки. Месть будет сладка, а справедливость ослепительна и прекрасна. …Война вынесла на дороги не только сирот, беглецов и армии противника. Она вынесла наружу странных ходоков-падальщиков. Два монаха, на которых напал Хидан с целью поживиться их припасами, оказались именно такими. И хотя один из них сломал Хидану ребра — их появление несомненно оказалось Перстом Судьбы. Экстатический культ Дзясина — бога смерти и разрушения — был под запретом. Его служителем не мог быть обычный человек. Большинство обрядов являлось тем, что на западе принято называть «магией», а на востоке — «киндзюцу», запрещенными техниками саморазрушения. Поэтому последователями культа могли быть только выходцы из скрытых деревень шиноби, ныне выпотрошенных войной.