До востребования

Настоящие бумажные письма – пережиток давних времен. А Лис, наверное, жутко несовременная, если каждый вечер пишет их. Адресата у этих писем нет, вернее, он есть, но она никогда не признается в этом. Даже самой себе. Привыкшая держать все эмоции под контролем, а наружу выставлять лишь закрытую маску, чувствует себя дико уязвимой, романтичной и женственной, когда садится за письменный стол и обмакивает перо в чернильницу, выводя первые символы. Да-да, для поддержания ушедшего духа старины среди панельных стен пришлось раскошелиться на раритет. Один лишь Бог знает, скольких трудов стоило пронести это мимо Сандры, которая такие вещи буквально нюхом чует. А еще Лис чувствует себя удивительно глупо, когда поздней ночью, украдкой оглядываясь по сторонам, обмакивает обыкновенный альбомный лист в чайный раствор. Писать на «старой» бумаге легче. Буквы съезжают и толкаются, а в углу примостилась безобразная черная клякса, вроде той, которые причудливо теснятся на хрупких запястьях. А потом ванная, жесткая мочалка, стертые до крови руки и заляпанная раковина. Утром стыд и нахождение упреков там, где их нет. Символы все аккуратнее и четче. Сама девушка все чище. А одной баночки чернил уже хватает на несколько раз. Письма аккуратной стопочкой ложатся в шкатулку. Она даже не старается их скрывать. Полагается на авось и известную тактику, мол, у себя под носом не найдут. А может и надеется на обратное. В углу каждого письма теперь вместо клякс красуются до боли знакомые глаза. В который раз очередное письмо принимает пошлый характер любовного послания, и девичья ладонь безжалостно сминает его, чтобы потом от злости на саму себя тут же разгладить ни в чем не повинную бумагу и углубиться в чтение. А затем хохотать до слез от своей наивности и робких надежд. Это становится зависимостью, и Лис уже не может уснуть, не написав хотя бы пары строк. Теплый свет свечи заменяет свет напольного светильника. Наедине с собой можно побыть настоящей. Это письмо выйдет настоящим признанием, вот только перечитывать его не хватает сил и, как бы банально это не звучало, смелости. Именно поэтому оно отправляется на самое дно шкатулки и лежит прикрытое остальными, подальше от посторонних разноцветных глаз. И от ее. В конце концов, безобидная привычка перерастает в настоящее безумие. Лис начинает походить на приведение с ее вечно заляпанными руками и красными от недосыпа глазами - опять писала большую часть ночи. А сама она себя считает влюбленной дамой, пишущей любовные записки ненаглядному принцу. Вот только принц этот является Императором и никогда тех записок не получит. Писем настолько много, что они уже не помещаются в шкатулку, и Лис допускает оплошность, оставив только что написанное прямо на столе. Но в результате ничего страшного не происходит, и она вообще перестает их скрывать. Жаль… Ледяная брешь дала трещину, и все эмоции и переживания уже безостановочно текли на бумагу. Она, как говорится, все стерпит. Мелкая раздражала. Своим вечным мельтешением под ногами, до невозможности яркими волосами, спокойным голосом, постоянно звучащим в его голове… Тем, что в осторожных взглядах, брошенных на него в наивной уверенности, что он не видит, было больше тоски и печали чем прежде. А еще тем, что абсолютно не могла прятать свои секреты. И невдомек было «сказочному принцу», что она даже не пыталась. На маленькое, домашнее кладбище надежд он наткнулся случайно. И наверняка прошел бы мимо, если бы внимательный взгляд не зацепился за знакомое имя. Его имя. После был увлекательный литературный вечер. Вплоть до возвращения Лис. Он тогда ничего не сказал, лишь недопустимо долго задержал на ней взгляд. И решил, что все это глупости. А через несколько часов поймал себя на мысли, что хочет продолжить чтение. А спустя два дня обнаружил, что таскает письма к себе, при этом скрываясь будто вороватый кот от хозяйского гнева при обнаружении пропажи сосисок. Лис пропажи не заметила. Раздражение усилилось, но все равно он не смог скрыть досаду, когда осталось всего одно письмо. В самом низу шкатулки. Долго вглядывался в несчастный клочок бумаги, разбирая скачущий от непривычного пера почерк, злился на Лис за неаккуратность, допущенную в порыве эмоций, за мелкие помарки, за разводы от слез, из-за которых некоторые слова не разобрать. И на себя за непривычную слабость и дрожь в коленях. За то, что так сильно бьется сердце. И, наверное, надо было признаться и рассказать о своем проступке. Вот только… Император не скажет, Мелкая не поймет.