***
Наконец, миновал год, мальчику исполнилось 12, и главы Братства начали обучать его искусству скрываться в тенях и наносить бесшумные удары кинжалом. После подобных тренировок его тело ныло, а разум был затуманен, и единственное, на что он был способен – добраться до кровати и уснуть сном мертвеца. Было и еще кое-что, мучившее Авентуса: изменившееся отношение Бабетты. В то время, когда имперец и редгард все свое внимание уделяли новому рекруту, часами заставляя его отрабатывать удары холодным оружием на манекенах, вампирша с кислой миной сидела, взирая на перемещения ручного паука в загоне. Мальчик не понимал неприязни и ревности избалованного бессмертного существа, застрявшего в теле маленькой девочки. Однажды, когда юный ассасин сидел, как обычно, у источника, поверяя ему шепотом о своих неудачах и успехах, он ощутил на себе пристальный взгляд. Обернувшись, мальчик успел увидеть промелькнувший лоскут платья Бабетты, и тут же вскрикнул от резкой боли в плече. Загон паука был открыт, и огромное существо надвигалось на паренька, быстро перебирая омерзительными лапами и стреляя порциями яда. Горько и беззвучно посмеявшись над своей беспечностью, Авентус выхватил маленький кинжал, бессильный перед мощью чудовища. Единственный путь к спасению – отвлечь паука, но Авентуса била дрожь, и придумать хоть что-нибудь путное не получалось, а драгоценные секунды таяли. Призрачный смех Бабетты зазвучал в его голове, и тогда ярость возобладала над страхом, а парень изо всех сил топнул ногой. Нога его ударилась оземь, и твердь содрогнулась. Светильники погасли, противники остались в кромешной темноте. Вознеся молитву Ситису, Авентус побежал вперед, выставив кинжал, и мчался, пока не почувствовал, что оружие вонзилось во что-то мягкое. Липкая кровь текла по руке, а мальчик встречал своим телом ярость взбесившегося паука, как былинка встречает шквал ветра. Предсмертные судороги чудища длились целую вечность, а в мыслях парнишки царило лишь то хладнокровное чудище, которое таилось где-то внутри убежища, выжидая своего часа. Бабетта. – Парень, что, во имя Девятерых, тут произошло? – Назир ворвался в залу с факелом в одной руке и кривым мечом в другой. Когда свет залил Авентуса с окровавленными руками и труп морозного паука, редгард потрясённо затих. – Я не знаю, Назир, – устало бросил мальчик, и сполз по стене, морщась от боли в плече. – Может, спросишь у Бабетты, которая натравила на меня своего питомца? Гул голосов остальных членов Братства заполнял помещение, в маленькой толпе мелькал колпак шута, но маленькой вампирши нигде не было видно. Назир без слов выбежал вон. Минуты шли, и сквозь шум возгласов и навязчивый свист Цицерона послышались крики и звуки борьбы. – Назир! Отпусти меня, прошу! В залу, тяжело дыша, ввалился редгард, не выпускающий клинка из рук, волочащий за собой белый и хрупкий комочек. Упираясь и крича, вампирша откинула с лица волосы, и Авентус побледнел – её лицо трескалось и осыпалось на глазах. Зрелища ужаснее мальчику видеть еще не приходилось, он отвернулся и, припав к стене, чуть не изверг свой желудок. Он еще дрожал, сотрясаемый спазмами, и слезы сочились из его глаз, когда Бабетта вырвалась из рук Назира и рухнула на пол, заходясь криком. – Бабетта, зачем? Вампирша слегка приподнялась на локте – ворох темных тряпок на гладком земляном полу пещеры – и ухмыльнулась изуродованным лицом. – «Зачем» что? Зачем выбежала на дневной свет или зачем проучила этого мальчишку? Назир, с его появлением я уже не чувствую себя частью семьи. Не знаю, когда это началось, но я чувствую, нить его жизни слишком сильна, и она своим прикосновением разрушает жизни других. А ты, – обратилась она внезапно к Авентусу, – ты не расскажешь, как погасил факелы? – Что? – протолкнувшись через толпу, выкрикнул шут. – О, неужели кто-то унаследовал дар нашей матроны! Несносный паршивец, хи-хи-хи… – Дар? Что ты несешь, Цицерон? – раздраженно изрек Назир. – Да, да, в славные времена, когда Цицерон был простым ассасином, Цицерону рассказывали об отпрысках Матери. – Мечтательно закусив губу, Цицерон предался воспоминаниям. – Бывалые члены Братства поведали Цицерону, что Ситис дал одной женщине пятерых детей, она принесла их в жертву, и стала Темной нечестивой Матерью. Но это не все, чем наградил Мать властитель тьмы, еще он наделил её истинных детей даром – они могут по собственному желанию вызывать саму Пустоту. О да, многое рассказывали ассасины глупому Цицерону… – Везучий щенок, – кашляя, пробормотала Бабетта. А Авентус вспоминал то дивное ощущение силы, заполнившее его, когда он ударил ногой оземь. Это было чистое могущество и уверенность, и нет сомнений, что направляла его рука божества. – Я не знаю, что и думать, – растерянно развел руками Назир. – Кажется, я слышал нечто подобное от Фестуса. Но если это правда, парень, то ты окажешь немалую помощь Братству. Завтра ты с Цицероном отправляешься в Винтерхолд, думаю, орк, заведующий библиотекой Коллегии, может знать что-нибудь. Бабетта! – Слушаю тебя. – Твои раны не смертельны. – К сожалению. Редгард приблизился к вампирше и осторожно поднял её на руки. – Ты никогда, никогда не совершишь нечто подобное впредь. – Не могу этого обещать, Назир. – Ты должна поклясться. Этот парень – наша честь и слава, дар Ситиса. Причинив вред ему, ты навредишь своей семье. – А мы семья? – Конечно, семья. Орехов в меду хочешь? – Да, хочу, - уныло промямлила девочка. – Чудесно. Значит, отправляемся залечивать твое прелестное личико.***
Наутро Авентус завтракал в главном зале, ждал Цицерона и не мог поверить в события предыдущего дня. Его жизнь резко сменила курс уже дважды за столь недолгий срок, и впереди была таинственная неизвестность. Шорох за спиной заставил его испуганно подскочить. Подкравшейся оказалась совсем юная девушка, прятавшая руки за спиной. Она была одним из новых приобретений Братства, и до контрактов её еще не допускали. – Эй. Девушка, зажмурив глаза, протянула руки вперед. Оказалось, она держала в подрагивающих ладонях голубя. Авентус с удивлением протянул руку к птице. – Это тебе. – Выпалила девочка, и, бросив голубя к ногам недоумевающего Авентуса, припустила к оранжерее. Недоумевая, парнишка рассматривал птицу, её кроваво-красные лапы, белые перья и умный, настороженный глаз. «Глупая, она сделала мне подношение, как божеству!» На выходе из убежища он воздел руки к небу и выпустил томившегося пернатого на волю.