crazy math

Сехун замер перед дверью аудитории и перевел дыхание. Парень опаздывал, поэтому Се надел на лицо маску человека, который глубоко раскаивается в содеянном, и осторожно постучался. Он проскользнул в аудиторию и облегченно вздохнул: преподаватель занят отчаянным математическим спором с одним из студентов, Чанелем. Пока мел летал по доске, покрывая темную поверхность совершенно непонятными гуманитарному мозгу Сехуна значками, никому дела нет до опоздавшего. Поэтому Сехун спокойно прошел к своему месту и упал рядом с Чонином. – Чего опоздал? – поинтересовался сосед и, скользнув взглядом по накрашенным глазам блондина, хмыкнул: – Опять ради своего Эйнштейна марафет наводил? – Иди ты, – Сехун смахнул с глаз светлую челку и сконцентрировал свое внимание на спорящих у доски, а конкретно – на одного долговязого чудака. Пак Чанель – это та личность, о которой стоит рассказать поподробнее. Повелитель теоремы Ферма, бог стереометрии, страж пресвятых логарифмов – каких только прозвищ и званий не удостаивался парень. А все из-за своей безумной любви к математике. В этом предмете ему не было равных. Пара, на которой к доске вызывали отвечать Пак Чанеля, становилась всеобщим праздником: краткий ответ на вопрос у Чанеля растягивался как минимум на полпары и частенько заканчивался жаркими дискуссиями с преподавателем. Чанель был одним из немногих, кто действительно хотел учиться на физмате, и служение науке было смыслом его жизни. Сехуна не раз подмывало спросить, не снятся ли ему по ночам системы уравнений, пока парень однажды не услышал, как Чанель увлеченно кому-то рассказывал про приснившийся ему график какой-то функции, что имел форму ну того самого, ну ты понял и что он теперь не успокоится, пока не выведет эту формулу. Жизнь Чанеля протекала в мире цифр и математических символов, из-за чего у парня частенько случались нелады с реальностью. Парень спокойно мог прийти в университет в разных носках или свитере задом наперед. Чанель иногда останавливался посреди коридора, когда его озаряло решение какого-то сложнейшего уравнения, и через некоторое время лихорадочно начинал записывать соответствующие действия на первой попавшейся поверхности. Доходило до того, что парень не замечал, когда кончался листок блокнота или тетради, и значками и цифрами оказывались покрыты парты, столы, а порой и стены. Короче говоря, Пак Чанель был личностью незаурядной. И Сехун до сих пор не понимает, как его угораздило так влюбиться. Новость о том, что первый жених группы имеет виды на самого главного чудака всея альма-матер, ошеломила всех. Посудите сами: журналистская деятельность и фотография плохо сочетаются с поклонением портрету Пифагора, не так ли? Сехун, в отличие от Чанеля, оказался на физмате волей отца. Сам парень мечтал о карьере журналиста и достиг неплохих успехов в университетской газете. Математика не представляла для парня никакого интереса, и он вовсе бы не появлялся на парах, если бы не одно вечно рассеянное и погруженное в уравнения и неравенства «но». С начала учебного года Сехун пускал слюни на чанелевское плоскозадие. Но позади целый семестр, а Се ни на шаг не приблизился к цели. О влюбленности Сехуна знали все – кроме объекта его воздыханий. Казалось, невозможно игнорировать те знаки внимания, которые Сехун оказывал Чанелю. Зазывные взгляды, неслучайные касания, двусмысленные фразочки и прочее, прочее, прочее. Когда Сехун медленно расстегивал верхние пуговицы на рубашке, томно глядя на сумасшедшего математика, жарко становилось всем – кроме Чанеля, разумеется. Однажды Сехун не выдержал и на большой перемене прямо-таки проорал Чанелю в спину: – У тебя сексуальная задница! Чанель обернулся, поправил роговые очки и обеспокоенно переспросил: – Интегральная единица? Ты о чем? Я тут задумался о теореме Ферма и не расслышал… – Интегральная единица, – удрученно кивнул Сехун, пока Чонин позади него катался по полу со смеху. Сехун из кожи вон лез, чтобы привлечь парня, но все тщетно. Блондин бесился, Чонин бессовестно ржал, а Чанель оставался просто Чанелем, и самое большее, чего добился Сехун – это двадцатиминутная лекция о прелестях комбинаторики и теории вероятности. Чанель с восторгом расписывал доску треугольниками Паскаля, рисовал формулы (тебе не интересно? Это же бином Ньютона!), а Сехун молча кивал головой, проклиная в уме всех великих математиков, живых и не очень. – Я уже готов эту математику выучить, – пожаловался Сехун Чонину после пары. Чонин неопределенно пожал плечами. Внезапно его глаза возбужденно загорелись. – А это идея! – Ты о чем? – Сехун недоуменно уставился на друга. – Даже если я без перерыва просижу неделю за учебниками, что маловероятно, мне и половины не выучить, чего знает этот гений. Чонин замотал головой и принялся растолковывать Сехуну свой план: – Все знают, что ты с математикой не дружишь. Верно? – и после утвердительного кивка продолжил: – Подходишь к Чанелю и просишь его подтянуть тебя перед контрольной. Тащишь его в пустую аудиторию – и дело в шляпе! Если постараешься – будете заниматься не только задачками. Сехун задумчиво потер подбородок. – Думаешь, согласится? – Чтобы Чанель отказался от возможности блеснуть своими знаниями перед заинтересованным слушателем? Согласится, даже не сомневайся. Сехун сомневался еще пару минут, а потом махнул рукой: – Была не была. Главное, чтобы он меня не заучил насмерть. Чонин как в воду глядел. – Ты правда хочешь, чтобы я с тобой позанимался? – Чанель смотрел недоверчиво, ибо никто раньше не обращался к нему с подобными просьбами. Сехун утвердительно кивнул: – Я уверен, только ты сможешь объяснить мне… – Сехун запнулся. Черт возьми, он даже не знал, какую тему они сейчас проходят на парах! – Пределы! – с энтузиазмом воскликнул Чанель. – Я расскажу тебе о свойствах замечательных пределов! Сехун снова энергично закивал. – Да, именно пределы. Такие замечательные, интересные пределы… – но Чанель уже не слушал и тащил парня за руку в поисках пустого класса. Кроме математического разума, природа наградила Чанеля длиннющими конечностями, от чего Сехун еле поспевал за парнем. Свободная аудитория нашлась только на третьем этаже. За тот короткий период, что парни поднимались по лестницам, Чанель успел вылить на Сехуна тонну исторической справки об исследовании этих самых пределов, от чего младший слегка потерялся в обилии дат и фамилий. – Знаешь, – доверчиво улыбнулся Чанель, когда они уселись за парту, – я рад, что ты попросил меня позаниматься, – парень придвинулся ближе и прошептал Сехуну на ухо: – На самом деле профессор Ким ни черта не понимает в пределах. Сехун важно кивнул с серьезным видом. Кажется, ему только что доверили один из самых важных секретов из жизни Пак Чанеля. – Итак, замечательные пределы – это… И понеслось. Спустя пять минут Сехун зевнул. Спустя еще пару минут Сехун зевнул еще раз. Спустя пятнадцать минут Сехун проникся офигенностью замысловатого узора из трещин на парте. Спустя полчаса Сехун осознал: жизнь – тлен. А Чанель был в своей стихии. Выскочив из-за парты, он носился взад-вперед у доски, покрывая темную поверхность математическими значками и символами. Математика была его страстью, его дыханием, его океаном, и Чанель был свято уверен, что любой будет только рад погрузиться в ее глубины. Но в любых, даже придуманных самим собою правилах есть исключения, и одно из этих блондинистых исключений уже мирно посапывало, уложив голову на сложенные руки. – Тебе не интересно? – огорченно спросил Чанель. Сехун поднял голову и сонно поморгал. Ой блииин… Это ж надо было так облажаться. Но хрипловатый голос Чанеля так ласкал слух… Надо спасать ситуацию. – Эээ… Интересно, да. Переделы… боже, что же он говорил-то замечательные, самые классные в мире пределы… Судя по окончательно пригорюнившемуся Чанелю, выкрутиться не удалось. Вот блин. Будем брать откровенностью. – Чанель, – решительно начал Сехун, – ну не дается мне математика, понимаешь? Не понимаю я ее, и все тут. А ты бог математики, ты ее так любишь, так горишь этим, и я… – Сехун запнулся на секунду, – я даже ревную тебя к ней… иногда. Провокационный выпад, кажется, удался. Чанель удивленно вытаращил глаза, расцвел улыбкой «32 – не норма» и даже покраснел немного. – Ты… ты… Ну, давай, скажи это! – Ты правда считаешь меня богом математики? Сехун мысленно шлепнул себя ладонью по лбу. Да что ты будешь делать, а. А Чанель уже понесся в новые математические дали. – Сехун, математика – это энергия, это буря, это шторм! Это… – Чанель на секунду умолк, подбирая слова, – это драма! – Чанель схватил Сехуна за руку, выволок из-за парты и заставил ошеломленного парня встать посреди комнаты. – Смотри, – Чанель развел руки парня в стороны, – твои руки – это отрезок. Сехун тупо кивнул, ибо что творит этот сумасшедший? – Теперь кружись, – Чанель принялся подталкивать Сехуна за плечи, заставляя его поворачиваться вокруг своей оси. – Если откинуть погрешности и представить, что твои кулаки, локти и плечи находятся в одной плоскости, то прямо сейчас твой отрезок превратился в круг! Что. Он. Несет? –… а круг – это не просто круг! Круг – это целая история! Если круг обернется, чтобы посмотреть на самого себя, то он превратится в шар! Шар с богатой внутренней сферой! – Хорошо, хорошо, только можно мне остановиться? Голова кружится… – Сехун стоял, пошатываясь, потому что голова действительно шла кругом… от кругов, сфер и Чанеля. Сомнительный каламбур, ага. – Ой, да, прости, – Чанель обеспокоенно провел Сехуна к стулу и усадил замученного парня. – Не могу оставаться равнодушным, когда дело касается математики. Это любовь всей моей жизни, понимаешь? Любовь, значит. Держись, Сехун, не смей падать духом. – А любовь твоя математика может объяснить? Чанель нахмурил лоб. Кажется, вопрос его озадачил, потому что парень принялся расхаживать взад вперед по комнате, задумчиво потирая подбородок. Сехун неотрывно следил за ним, чувствуя, как в груди разливается предательская необъяснимая нежность. Чудак, ботаник и математический наркоман – но Сехун любит его даже таким, черт возьми. – Любовь – это как уравнение с двумя неизвестными, – неуверенно начал Чанель спустя несколько минут сосредоточенной тишины и усиленных раздумий. Чанель так погрузился в свои мысли, что даже и не заметил, как Сехун подошел к нему и встал рядом. То есть совсем рядом. То есть очень-очень рядом. То есть почти сталкиваясь лбами и выдыхая на щеки. – Да, точно, – прошептал Чанель, зачарованно глядя Сехуну в глаза. – Два неизвестных, и ни один не знает, что на уме у другого. – Так давай решим это уравнение, – промурлыкал Сехун, поглаживая Чанеля по плечу. Хотя ему глубоко плевать на все уравнения на свете, потому что огосподибожеда Чанель так близко, и будь он проклят всеми математиками на свете, если облажается сейчас. – Сехун, твои губы находятся почти в полусантиметре от моих… эээ, миллиметров семь, если быть точным, и… ой… Кажется, где-то в мире доказали теорему Ферма. Взорвали адронный коллайдер. Изобрели машину времени. Или все одновременно. И это не имеет никакого значения. Потому что Сехун целует Чанеля. О-фи-геть. В голове скачут цифры, плюсики и минусики сталкиваются и взрываются, и вообще. Сехун целует Чанеля. Это ж умереть не встать. – Ну как? – выдохнул Сехун, оторвавшись от покрасневших губ Чанеля. – Замечательно, – послышалось в ответ, а в следующую секунду Сехуна сгребли в охапку и прижали к себе так крепко, что затрещали ребра. – Замечательнее, чем самые замечательные пределы на свете! ~~~~ – Ты такой же нереальный, как квадратный корень из минус одного, – тянет Чанель, пока Сехун извивается у него на бедрах и стягивает с себя майку. – Заниматься с тобой любовью – это как делить на ноль, – проходясь поцелуями по выпирающим сехуновским ключицам. – Ты выгибаешься так же соблазнительно, как косинусоида, – жарко шепчет в шею, а Сехун сходит с ума. Чанель – математик. Чанель – чудак. Чанель – повернутый немножечко, если честно. Но Сехун не отдаст своего чудака ни за что на свете, потому что математики – дофига романтики, чтоб его.