Разбей мне губы, заставь улыбнуться

Теперь друзья смотрят не так, как раньше, а странно - на него, на сгибы его запястий, когда рукава закатаны, - стараясь не таращиться в открытую, но он всё равно обращает внимание, не может не замечать. Теперь все притворяются, будто не считают его другим человеком. Скотт молчит в тот первый раз, когда Стайлз, оттягивая ворот рубашки, лениво чешет ключицу; Скотт молчит, глядя на оставленные пальцами отметины, украшающие шею, словно дешёвое ожерелье, сделанное не из бисера, из синяков, фиолетовых до голубизны, жёлтых, из алых царапин, кричащих следах от ногтей (когтей). Скотт молчит, ведь лучший друг есть лучший друг, и с ним не делятся переживаниями о том, что в сражениях с кошмарами в ночи и с монстрами в шкафу, у этого друга, скорее всего, нарушилось что-то в голове, перепуталось местами до неприглядности. Будто и так уже страшная детская сказка стала ещё отвратительнее. Когда Стайлз переодевается после игры, трудно не заметить рубцы на его рёбрах, ясно очерченных на его бледности (он, наконец-то, вырос, и сколько не ест, всё равно не толстеет и его крепкие, юношеские кости выпирают из-под одежды). Кожа его теперь украшена прелестными багровыми припухлостями, где-то лопнувшая, где-то треснувшая, огрубевшая по краям, и на лопатках это смотрится так, будто у него оторвали крылья. Трудно не заметить ужасные синяки, потемневшую кожу, выглядывающую из-под его шорт, на бёдрах сзади - идеально-округлые отпечатки, будто кто-то изо всех сил давил туда коленом, по животному требуя подчинения. Скотт молчит. Лучшему другу положено всё понимать, не считать своего друга-почти-брата ненормальным (психом), ведь теперь Стайлз улыбается искренней, не так, будто лишь это представление для других, маска искусного актёра. Он обнажает зубы в ухмылке, и уголок его рта смешно дёргается – нижняя губа разбита, опухла от чьего-то кулака. – Собираешься вечером к Дереку? – спрашивает Скотт, и при упоминании имени в глазах его друга зажигается легко узнаваемый огонёк оживления. Стайлз языком розовым, мягким, блестящим, слизывает навернувшуюся на треснувших губах капельку крови. – Ага. И когда он тянет руку, вытаскивая из шкафа ключи от машины, следы укусов, словно веснушки, красуются на костяшках пальцев. *** Во вторник Стайлз у Скотта, они играют в видео-игры, развалившись на полу. Проходит время, и он, естественно, оказывается в позе, которая не всем людям по плечу. Голову кладёт толи на одну ногу Скотта, то ли сразу на обе, пока тот, в конце концов, не начинает жаловаться, что у него всё затекло. Хотя даже не пытается столкнуть… Как-то раз он уже пытался. Слишком сильно и не там, из-за всей этой многослойной одежды просмотрев, что тело его друга - сплошной синяк. Просто в шутку ткнул Стайлза в живот и едва-едва не сблевал, услышав сдавленный крик боли, увидев, как ткань рубашки намокает от крови. Разве должен лучший друг кровить от всего лишь прикосновения? И уж тем более улыбаться всякий раз, прикасаясь к этому тёмному пятну… ------------------------------------ Вечера по вторникам посвящены отцу. По вторникам Cтайлз готовит грудку цыплёнка, овощное ассорти, и ухмыляется, глядя как папа слишком поспешно съедает мясо, а потом неохотно всё, что осталось от зелени на тарелке. Старший Стилински молчит, когда Стайлз, собирая посуду со стола, морщится и прихрамывает на левую ногу. ------------------------------------- Выходные принадлежат Дереку. И понедельники. Никому не нравится смотреть на Стайлза после его выходных у Дерека. --------------------------------- – Причинишь мне боль? Если я попрошу? – говорит Стайлз тихо, не отрывая глаз от книги, которую он облокотил на левое колено, правой стопой зарываясь под длинные ноги Дерека. Оборотень поднимает голову. Они оба сидят, развалившись, на дурацком, цвета морской волны диване. Один опирается спиной на одну ручку, другой – на другую, Стайлз чувствует, как пяткой оборотень гладит его между ног. Дерек читает что-то об английской литературе. Но Стайлз не уверен, он слишком занят, притворяясь, будто его занимает школьный учебник. – Что? – спрашивает Дерек мягко, на губах играет лёгкое удивление. На лице – та редкая открытость, которая появляется лишь в присутствии Стайлза. Она делает его моложе. Подростком под всей этой взрослой небритостью и тёмными кругами, что залегли под глазами. Стайлз прикусывает щёку, гадая, как это, когда она припухает. Будет ли металлический привкус собственной крови приятен в реальности так же, как в воображении. Когда его отделал Джерард, для Стайлза приятного было мало: лишь разбитое лицо и головная боль по ночам. Но однажды Дерек позабыл, какие люди хрупкие существа, и когда трахал Стайлза (тот дрожал под его весом, от его стонов), высвободил когти из их человеческой оболочки. Потом извинялся. От жёсткой хватки, когда он пришпилил руки Стайлза у него над головой, надолго остались порезы. *** Стайлз никому не рассказал, но оказавшись в своей комнате, дрочил под звуки, что издавали его пальцы, скользя по члену; выгибался, толкаясь в свой плотно сжатый кулак, лизал поцарапанную кожу на руке, кусал, сдирая корочку на ране. И вот она, кровь на языке, его собственная кровь, его собственные, сдавленные стоны. И да, пускай извращение, но он так возбуждается, кончает от этого вкуса во рту так сильно, как не кончал давно. Может быть, это неправильно. Может, будет гораздо лучше, если Дерек будет тем, кто раззажёт огонь боли под его кожей, пропитает им кости так, что чувствоваться это будет ещё долго. Стайлз поводит плечами, будто это ничего не значит, хотя это неправда, внезапно это как раз значит многое – всё! – и биение сердца отражается в его ушах так, что даже трудно сказать, говорит ли что-нибудь альфа. Стайлз дёргается, когда чувствует прикосновение к своей руке, Дерек обхватывает его запястье именно там, где когда-то были синяки и дёргает, стараясь привлечь внимание, и теперь он наклонился ближе, и эта близость заставляет Стайлза отвлечься от книги. – Ты этого хочешь? – спрашивает Дерек. Он смотрит ласково, но Стайлзу знаком этот взгляд. Знакома та серьёзность, что спрятана в уголках глаз оборотня, то беспокойство в его нацелено-напряжённых бровях. Стайлз кивает. – Почему? Стайлз тут же отводит взгляд. Гадает, как это будет звучать, как облечь чувства в слова, придать им смысл и, наверное, как раз с ним что-то не так, а с Дереком всё нормально. – Я хочу боли. И именно от тебя. По моему желанию. И ты остановишься, когда я попрошу… – Я не сделаю ничего, чего ты не хочешь, - говорит ему Дерек. И Стайлз чувствует, как дёргается рот, как наползает на лицо улыбка, ведь эй, возможно, не только с ним что-то не так, возможно, Дерека это тоже возбуждает, возможно, они смогут с этим вместе как-нибудь справиться. Стайлз ухмыляется и, шевельнув той рукой, которую сжал Дерек, тоже обхватывает его за запястье. – Знаю. *** Сначала всё идёт со скрипом. Они оба неуверенно, нерешительно кружат вокруг проблемы, Стайлз не знает, как правильно попросить бойфренда ударить тебя по лицу или оттрахать на сухую, когда одна лишь мысль об этом заставляет тебя дрочить в кровати, беспорядочно, бесстыдно, заливаясь собственной спермой, так желая… И, наверное, Дерек тоже не знает, как спросить. Спросить, готов ли его партнёр, подходящее ли время, ведь кто знает, возможно, Стайлз забирается к нему в кровать посреди ночи лишь из-за того, что отвык спать в одиночку. Возможно, в таком деле инициативу положено проявлять вовсе не Дереку. Но как-то получается, они оба чуть притормаживают, потому что две недели спустя в город забредает охотник, решивший, будто Айзек – помеха, угроза, оборотень, которого следует привязать к дереву и выпотрошить как животное. А раз Дерек совсем тупой, да ещё и альфа, он решает действовать в одиночку. Охотник, пускай ему и восемнадцать, гораздо, мать вашу, умнее, чем кажется. И там есть ловушка, естественно, всегда есть, в которую во весь опор мчится Дерек, как всегда не задумываясь, когда чья-то жизнь на кону. И хоть он и встречается со Стайлзом уже как год и пять месяцев, похоже, по-прежнему забывает, что теперь уже принадлежит кому-то, теперь кому-то не всё равно, живой он или труп на самом дне леса. И раз Стайлз любит Дерека, всегда любил (неразумно, без оглядки), он идёт следом, и появляется Скотт, ведь Скотт – хороший лучший друг, и он знает, Стайлз порою так же глуп, как и Дерек. Они вызволяют Айзека, Дерека находят неподалёку: железные колья, окроплённые аконитом, насквозь проткнули ему живот, локти, лодыжки, пришпилили его к земле. Вместо одежды какое-то месиво, и Стайлз плачет, упав на колени, пальцы, скользкие от крови, скользят по железу, и ему не вытащить, не вытащить, ведь он человек, он слаб, и сейчас почти что не в себе. Дерек пытается успокоить его, пускай даже голосом звучащим так, будто его раздирают на клочки, пускай даже он с трудом поднимает голову с сырой, холодной земли, и Стайлз вбирает воздух с таким трудом, что каждый его вздох – сплошная ярость, обжигающая лёгкие. Айзек кладёт руку ему на плечо; Бойд выдирает металл из тела своего альфы, злобно рыча на аконит, брызжущий ему на ладони. Охотник кричит, когда Скотт вонзает клыки ему в глотку и всё остальное – сплошная кровь, взвизгивающее бульканье в тёмном лесу, но Дерек в безопасности, чёрт, Дерек, какой идиот… Стайлз не успокаивается даже когда они оказываются у Дерка в лофте, выплёвывает оскорбления ему в лицо, бросается на него прежде, чем успевает подумать как глупо и абсурдно он поступает. Дерек рычит, в глазах по-прежнему багрянец, и Стайлз оказывается на полу, кости его буквально звенят от удара, и Дерек засовывает в его рот два скользких от крови пальца, скорее всего, чтобы заткнуть, и вот тогда в мозгу у Стайлза всё взрывается кипельно-белым, в венах – безумство, и внезапно вокруг одна чёткость и яркость, и Дерек стонет так, будто вновь на краю… Он рвёт штаны Стайлза даже не пытаясь их расстегнуть, и Стайлз дёргает бёдрами вверх, закатывает глаза, чувствуя прикосновение руки Дерека к своему члену уже почти налитому, уже пульсирующему от острого предвкушения, особенно когда Дерек царапает его ногтями по коже, когда спускает его нижнее бельё до колен, а сам нависает сверху. Стайлз дышит через нос – часто, с трудом, - когда Дерек загоняет пальцы ещё дальше, и Стайлз какое-как перебарывает рвотный рефлекс, слюна течёт из уголков его рта, растянутые губы горят от этого всего и сразу, и Дерек трахает его двумя пальцами, тремя, и их толщина, длина… Стайлзу большего и не надо. – Не вздумай недооценивать то, что я делаю ради безопасности стаи, – говорит Дерек напряжённо, твёрдо, и голос у него по-прежнему звучит хрипло и ужасно, и Стайлз дрожит под ним, смотрит на него сквозь ресницы, липкие и влажные из-за солёных слёз, и видит, каким сосредоточенным, почти диким и одновременно таким разбитым выглядит Дерек. И Стайлз бы почувствовал вину от того, как сильно это его возбуждает, но сейчас это не имеет значения, ведь Дерек сует руку ему между ног и нет никакой смазки, но рука Дерека скользкая от крови, его собственной, а может даже Стайлза. И когда Дерек проталкивает два пальца в задницу Стайлза, Стайлз вскрикивает, но приглушённо – другая рука Дерека по-прежнему у него в глотке. Всё слишком быстро, всего слишком много, но все его тело буквально гудит удовольствием, и как же приятна эта боль, то чувство, будто Дерек пытается разнести его в щепки, и Стайлз стонет, сомкнув зубы на пальцах Дерека, и он чувствует тот металлический привкус, что путешествует вниз по горлу, и его желание разгорается… И нет ни одной свободной секунды, чтобы подумать, правильно ли это, верно ли это, не против ли Стайлз, и он не против, и Дерек понимает, правда, и, может быть, даже сходит с ума от того, как Стайлз давится его пальцами, как извивается от жёсткого вторжения в задницу, и именно тогда Дерек добавляет к пальцам член, и на этот раз Стайлз правда кричит, все его тело дёргается, словно от шока, выгибаясь в позвоночнике, a Дерек врубается в него изо всех сил, борясь с натянутыми жилами глотки Стайлза. – Так хорошо, так хорошо… – резко выдыхает оборотень, и Стайлз вцепляется ему в плечи, в волосы, в порванную рубашку, во всё, за что можно держаться, когда Дерек толкается в него и Стайлз скользит по жёсткому полу от этой силы, он чувствует, как кожа на спине кровит от щепок, но он и не думает жаловаться, особенно когда Дерек так беспомощно стонет. Особенно когда так льнёт к нему и так кровоточит, размазывая багрянец и чернильную тьму по скользкой от пота коже Стайлза, когда толкается в него так, будто и правда может забраться туда целиком. И он пытается, бешено дрожа, дыхание – отрывистое, резкое, телом его напряжено так, будто это драка, и Стайлз даже не думает возражать. Лишь старается поспеть за неумолимыми толчками в его задницу, в его рот, и как же ему больно, невыносимо, в голове – одно сплошное пульсирующее месиво, а Дерек вновь и вновь вбивает его в доски пола. Снова и снова, пока у Стайлза в глазах всё не плывёт. И, чёрт, большего и желать нельзя: собственная кожа будто ходит ходуном, будто пытается избежать этой наэлектризованной, острой агонии, которая хоть и не должна, но всё равно так необходима Стайлзу. И именно Дерек, Дерек исполняет его желание, и член у Стайлза стоит стоймя, в плену между их животами. Из отверстия капает предсемя, смешивается с потемневшей кровью, блестящей на коже, и Стайлз уверен, что сойдёт с ума, ему не сдержаться… А потом зубы вонзаются ему в глотку, и тело от потрясения, когда Дерек, толкнувшись в него последний раз, кончает с недо-криком, от которого долго звенит в ушах. И Стайлзу кажется, он уже не вмещается в собственное тело, ведь там теперь не только Стайлз, теперь ещё есть и Дерек, и это Дерек наполняет его рот, и это дерекова тяжесть в нём толкается внутрь, обволакивает кости. Внутри всё распухло, и Стайлз слишком под кайфом, не может понять, что есть что; боль словно жжёт на костре, лижет позвоночник пламя, вьётся по горлу…. И он кончает со стоном, в горле три пальца Дерека, два – в заднице, растягивают всё шире и шире, пока Стайлз от накрывающих волн оргазма. Рука Стайлза обессиленно падает, костяшки тихо стукаются о пол, но эхо звучит до ужасного громко в этом внезапном безмолвии лофта. Кто-то их них дышит так, словно у него нет лёгких, но Стайлз не может точно сказать кто, в голове звенит, руки и ноги то ли как-то вообще отвалились от тела, то ли полностью потеряли чувствительность. Он тонет, вокруг всё туманно, тепло и очень громко, даже если вода, подобравшаяся к голове, многое заглушила. Кто-то скулит, и Стайлзу кажется, что, наверное, это он сам, ведь Дерек движется на нём, точнее, отстраняется, и тело Стайлза дрожит, трепещет, больше не чувствуя прикосновений, не чувствуя той давящей сверху силы, которая не давала разлететься вдребезги. Дерек замирает, даёт Стайлзу время привыкнуть, понять, что вновь придётся ощутить пустоту внутри, и Стайлз хлопает ресницами, соглашаясь, слишком устав, слишком измучившись, не в силах на что-то большее. Не в силах просить чего-то большего. Он ахает с отчаянием, когда оборотень медленно вытаскивает пальцы из его глотки, задевая губы – опухшие, словно увеличившиеся в размере, донельзя горячие, а по краям кожа пылает от долгого растяжения. Стайлз пытается сглотнуть; морщится, когда горло отказывается нормально работать. Стайлз чувствует губы Дерека на своей щеке, лёгкие прикосновения к векам, там, где крохотные голубые вены видимы сквозь покрасневшую кожу; чувствует как языком Дерек слизывает языком дорожки слёз, размазанные по его лицу. – Теперь полегче,– шепчет оборотень, успокаивающе гладя раздражённую кожу вокруг ануса Стайлза. Прижимает большой палец к ней, такой влажной, и не держит крепко, пока вытаскивает член. Останавливается, когда Стайлз стонет, вздрагивая, приподнимает вяло бёдра вслед движениям оборотня. A потом Дерек вытаскивает и пальцы, скользкие от собственного семени, капающего из дырки Стайлза, красной, натёртой, раскрытой, и Дерек не может сдержаться, шепчет: «Как же красиво», не отводя глаз от припухлой кожи, блестящей от крови и спермы. «Дерек», - пытается сказать Стайлз, но язык кажется ему неподъёмным и слишком большим, слишком большим для собственного рта. Дерек – размытая фигура в темноте комнаты, кровоточащие туманные очертания в тусклом свете окна позади них. Где-то на задворках сознания Стайлз помнит, у оборотня так и не было шанса исцелиться, и что последние несколько часов его организм пытался вывести аконит… Дереку нужно поспать, нельзя Стайлзу его мучить, но… Слышится стон, рука Дерека на груди Стайлза – воплощение теплоты, спокойствия, но, как оказывается, ненадолго. - Прости, - шепчет оборотень, и падает на пол рядом, и Стайлз хочет сказать: «Ничего страшного, всё нормально», и так оно и есть, Дереку нечего беспокоиться, ему нужно поспать. Но Стайлз не в силах вымолвить хоть одно понятное слово. Он весь липкий; высыхающий пот и кровь словно холодит кожу. Стайлз целиком и полностью – тупая, пульсирующая боль, но он знает, даже если Дерек рухнул возле него, даже если они оба лежат на холодном, жёстком полу все в синяках и ранах, завтра… Да, да, завтра наступит. -------- Когда Стайлз просыпается на следующее утро, просыпается он не на холодном полу, вокруг него одна лишь теплота и мягкость, постельное бельё пахнет свежестью, чистотой и таким знакомым запахом оборотня. Хотя кроме него в кровати больше никого нет, а он одет в пару тех старых штанов, которые он держит тут «на всякий случай» и которые всё равно почему-то больше пахнут Дереком, чем им самим. Стайлз дышит спокойно, неспешно, уставившись в потолок, лежит недвижимо и страх медленно расползается у него в груди. Прошлой ночью Дерек делал то, что, скорее всего, нормальным не назовёшь, и Стайлзу нравилось, нравилось, и это тоже, наверное, ненормально. Может, даже хуже. Может, Дерек проснулся и вспомнил, как всё было прошлой ночью, как Стайлз молил продолжать, как кричал от силы вторгающихся пальцев, как кончал от этого всего. Mожет, Стайлз – как раз тот, кто Дереку сейчас не нужен и не будет нужен никогда. Но потом он понимает, что когда-то в течение ночи Дерек его искупал, и теперь от него пахнет любимым мылом Дерека, любимым шампунем Дерека, и Дерек не стал его прогонять, заботливо обработал все раны. В общем, надежда есть, есть надежда. Мальчик в отражении выглядит ужасно даже для самого Стайлза: синяки по бёдрам до самой груди, рот слишком красен на фоне бледной кожи лица, глаза воспалённые, веки опухли. - Придётся купить тебе тональник, если у нас это было не в последний раз. Стайлз улыбается, пальцы его прекращают своё неспешное путешествие по изгибам ключицы. Он наклоняет голову и останавливает ленивое движение собственных пальцев, смотрит, как они замирают на неразберихе лопнувших капилляров, и кожа в этом месте горит сильнее всего. - Неужели? – задумчиво спрашивает Стайлз. Дерек приобнимает его, пальцами проскальзывая под пояс его штанов, туда, где всё ещё тепло и всё ещё приятно болит. - Это войдёт у нас в привычку, - шепчет оборотень Стайлзу на ухо, дыхание у него невесомое, чуть влажное, и когда он прижимается ближе, Стайлз чувствует расползающийся у него по лопаткам жар. – Хочу, чтобы на тебе ещё было где оставлять мои метки. Стайлз улыбается вновь. Каждый мускул в его теле напряжён и сильно ноет, нормально и не повернуться. Любое движение вызывает такую дикую боль в пояснице, что приходится, прикусив губу, подавить улыбку и сделать это с большим трудом. - Значит, не в последний раз? – спрашивает он, ведь прошлой ночью всё случилось внезапно и так замечательно, но ему нужно знать… – Это же не запретная тема, да? Я ведь не хочу на этом останавливаться. Вся прошлая ночь была просто прекрасна, очень, просто хочется знать, согласен ли ты, не против ли ты моих желаний. Если против – фигово, но не надо пытаться меня осчастливить за счёт себя самого. Дерек вздыхает ему в шею, на секунду навалившись на Стайлза всем своим весом, а потом: - Я не против. Мне не нравится причинять тебе боль, но раз тебе так хочется, раз тебя она так возбуждает, я… - он медлит, и кто знает, может Стайлзу тоже нужно затаить дыхание, но что если… - Мне тоже это нравится. Нравится твоя реакция. Стайлз ухмыляется от уха до уха, всё внутри у него итак трепещет, а теперь ещё и по коже дрожью идёт возбуждение. - Да? – шепчет он, облизывая губы. Дерек кивает, чуть наклоняет голову, глядя на Стайлза сквозь ресницы, и их взгляды встречаются в отражении зеркала. - Поцелуй меня, - просит Стайлз и даже для него самого это звучит глупо, сопливо и слишком романтично. Не в его стиле. Стайлз, похоже, из той породы людей, что просят своего парня оставить синяки на шее, царапины от когтей во время секса, и Стайлзу нравится что больно глотать, что его голос звучит так хрипло, так непристойно. Хотя, быть может, в нём не только чёрное и белое, может, там ещё примешены и оттенки серого, ведь когда ему больно двигаться и порой даже идёт кровь, Дереку нравится целовать его нежно и невесомо. Стайлзу тоже это нравится. - Ты не целовал меня прошлой ночью, - объясняет он, хотя тогда им было явно не до поцелуев. Особенно когда Дерек засунул пальцы ему в рот, особенно когда Стайлз давился от них и собственной слюны, умоляя о большем, большем. Уголки рта Дерека дёргаются, словно он и сам знает, словно сам об этом думал. Оборотень берёт Стайлза за подбородок (кожа тёплая и слегка шершавая), большим пальцем прикасаясь к правому уголку его губ, ведёт нежно по коже, раскрасневшейся и слегка раздражённой. - Болит? Стайлз слегка пожимает плечами, кивает чуть заметно, ведь он не хочет, чтобы оборотень убрал руку, не хочет напугать его и остаться без поцелуев. Дерек eдва уловимо повторяет за ним движения, взглядом скользя вниз, и вот внезапно есть только он, а всё остальное расплывается, и Стайлз прикрывает глаза, пытается не улыбаться слишком широко навстречу поцелую - мягкому, спокойному, такому, как и положено, и трудно не любить его чуточку увлажняющее дыхание, мятный привкус зубной пасты. Стайлз знает, у него самого дыхание не очень-то приятное, и хотя в этом мало сексуального, оборотень, похоже, не против. – Укуси меня, – шепчет Стайлз, когда Дерек начинает отстраняться, и приходится запустить пальцы в петли для ремня его джинсов, притягивая ближе, крепко, уверенно вжимаясь в него. - Останется след, – шепчет оборотень в рот Стайлзу. – Знаю. И вновь эта знакомая, пронзающая боль в распухшей губе где-то около уголка, укус скорее не человека – зверя, - и возбуждение накрывает Стайлза с головой. Да, он явно ебанулся, ебанулся не раз, этот мальчик, который слишком часто играл с битами ночью, слишком часто натыкался на скрытые тропинки и монстров в темноте. Наверное, следовало бы держаться от волков подальше, подальше от огромного, злого существа, маячившего за деревом, а может, как раз Дереку нужно было держаться от Стайлза подальше. Не важно, вместе они обнажат зубы, вместе станут чьим-то кошмаром. – Да, останется отметина, – бормочет Дерек, пальцем размазывая кровь, засовывая его в рот Стайлза, даря новые ощущения, и, давя на лопнувшую кожу, такую боль, которую можно по-настоящему почувствовать. И судя по звукам, Дереку хорошо. Стайлз улыбается: ему - тоже.