Ты не Баки

Джеймс, я уже час наблюдаю за тобой. За твоей неподвижной фигурой в смешных домашних тапочках с ушками и неизменным стаканом виски в руке. Зачем? Мы уже давно устали смеяться над своей невосприимчивостью к алкоголю. Но все это оставшиеся человеческие привычки, это приближает нас к обычным людям. И я знаю, что ты хочешь быть одним из них. Отчаянно хочешь уйти в отставку, потому что устал за эти семьдесят с лишним лет от войны. Ты хочешь мира, но не можешь в нем жить. Остается только подражать, держа стакан в руке, отпивая думать, что заливаешь тоску. Я это вижу, Бак… Джеймс… извини. Старая кличка тебя очень смущает, и я давно зарекся окликать тебя ею. Да, она помогла мне вернуть тебя, освободить от Зимнего Солдата и это у тебя получилось. Но ты больше не Баки. И знаешь… я с этим смирился. Ты – Джеймс Барнс. Осталось только постоянное имя, которое не изменишь, которое не отражает толком ничего. И виноват вовсе не Зимний, виновато время. Ты больше не тот наивный юноша, который смотрел на жизнь широко раскрытыми счастливыми и восторженными глазами, смеялся и подыгрывал невинным шуточкам нью-йоркских девушек и поддался на армейский призыв, даже не смотря на то, что сам же уговаривал меня от подобной глупости. Тот юноша давно исчез, и его уже не вернуть. Война научила тебя тому, что жизнь слишком жестока, чтобы наивно радоваться ей, внимая её соблазнительным обещаниям. Ты теперь знаешь, что убеждения, что все в твоих руках, не более чем умный ход, превращающий тебя в той или иной мере в марионетку. Ты уже не ждешь ее сюрпризов, зная, какими ужасными они могут быть. Ты жаждешь покоя, хотя он для тебя не достижим. Джим, я сам только недавно смог почувствовать вкус жизнь, когда ты вернулся в неё вновь, но я не знаю, как помочь его почувствовать тебе. Ведь я вижу, как ты пытаешься стать прежним. Для меня. Пытаешься вспомнить прошлое и наверстать упущенное так же, как когда-то сбегал от меня и неизвестности этого прошлого. От безысходности ты вернулся ко мне и теперь убегаешь в свои мысли, стараясь вспомнить все привычки Баки, его любимые вещи и даже день рожденье тети Маргарет. Признаться, я сам забыл дату, но когда ты мне сказал, что припоминаешь десятое апреля, я тут же подтвердил, что все верно. Ведь теперь это неважно. Никакие воспоминания не смогут смыть последствия ада, в котором ты жил почти век. Но ты все равно пытаешься, периодически напарываясь на кошмары, где много зеленоватого раствора, маска с кисловатым газом, холод, причиняющий боль и ничего. Стараешься уцепиться за прошлое. И я тебе не мешаю. Ты подносишь стакан к губам, но так и не отпиваешь. Все равно не поможет сбежать от реальности. Смерив его тоскливым взглядом, толкаешь его вдоль столешницы, попадая прямо в ведро, стоящее рядом, и неожиданно произносишь: – Я вспомнил… Ты неуверенно оборачиваешься ко мне, и я поднимаюсь с кресла, чтобы сесть рядом с тобой. – Что? – Как-то я затащил тебя на русские горки… Я внезапно забываю, как дышать. Ты говорил уже это раньше, за несколько минут до того, как я тебя потерял. Ты смотришь на меня и слегка хмуришься – видимо, мой страх слишком очевиден, и я пытаюсь расслабиться, хотя это плохо получается. В тот раз ты умер. А что будет теперь? Ты закусываешь губу и вновь уходишь в себя, а я практически неосознанно обхватываю твои ладони, готовый удержать в любую секунду. Глупо – мы всего лишь сидим за барной стойкой, но ассоциация с тем разговором слишком сильна. Я рядом, Джеймс. Я держу. И жду, пока ты снова вернешься ко мне. – Я бы хотел прокатиться на них вновь, – наконец, произносишь ты, и я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что, наконец, ты не сомневаешься в своем желании. А в глазах не читается просьбы о подсказке, в них зажегся огонек с малюсенькой хитринкой. В них отразился Баки. Быть может, поэтому я согласно киваю? Целую, как обычно, и иду собираться. Потому что если горки вдохнут в тебя жажду жизни, то я готов кататься хоть целую вечность. Для того, чтобы услышать твой смех, чтобы увидеть блеск в глазах и уничтожить ту дрянную ассоциацию. Я забуду о том, что до сих пор боюсь на них кататься.