Дом для волчонка

Франко посмотрел на пустую бутылку. Пиво кончилось внезапно. Ну, примерно так же, как и его собственная связь с Гильермо Грациани. Ну или это для него — внезапно, а для Грациани-то как раз нет. «Ты всегда все замечаешь в последний момент», — любила говорить Карола. Франко было восемь, и он не досмотрел за подарком отца — африканским карликовым ежиком-альбиносом. Кароле было пятнадцать, и, произнеся вышеупомянутую фразу, она закатила глаза и со вздохом отнесла на помойку трупик его несчастного любимца, придушенного собакой. Вообще Карола много чего говорила. Например, что он ни разу за свою жизнь не связался с правильным человеком. И это она еще не знала про его партнеров и пятую часть! Он представил, что бы Карола могла сказать про Гильермо. Что-нибудь в духе «я — сеньор самомнение», а может быть, «я бы этого старого козла-сердцееда и на порог не пустила!» Про порог — это в ее речи проскальзывало постоянно. Потому, наверное, и замуж вышла в сорок два. Франко уже давно перестал надеяться, как вдруг Карола вернулась из поездки в Европу похорошевшая и посвежевшая, вместе с невесть как подцепленным женихом. Черноглазый красавчик с явными еврейскими корнями Сантьяго Мартин великолепно танцевал танго, отчаянно картавил, а также был моложе избранницы на пять лет. Франко долгое время всерьез полагал, что того, скорее, интересует недавно полученное ею наследство, и был искренне изумлен, обнаружив, что все-таки не наследство, а Карола. Да, про Гильермо она бы точно много всего наговорила… Франко и сам иногда не мог остановиться. Сколько раз набрасывался на него с жестокими упреками, цепляясь попутно ко всему, что находил. Безошибочно чувствовал самое уязвимое место — сомнения Гильермо в собственной манере преподавания — и ядовито высмеивал, движимый одной мыслью, нет, даже не мыслью, инстинктом: в ответ на пренебрежение ударить с удвоенной силой, сделать как можно больней. Понимал прекрасно, что такое поведение не может не отталкивать, но изо всех сил продолжал кидаться, как раненый зверь. Потом сидел вечером в темной квартире один, в кресле, пил то же пиво и смотрел на пустую постель. — Волчонок. Ты настоящий волчонок, Франко, вот кто ты. Не хотел бы я быть на месте твоего парня. А теперь даже уже не постель, потому что в квартиру вообще идти не хочется. Потому что там, на факультете, за его спиной осталось: «Не приставай, иначе будет хуже». Только Гильермо ошибся, хуже уже быть не может, ибо — черта. И какой, в конце концов, смысл обвинять кого-то, если сам себе мудак?.. Видел же, с кем связывался. Но — ринулся, не оглядываясь, в атаку: слишком желанной была на этот раз добыча, сильно разборчивый нос чуял, чуть ли не впервые за все время, достойную пару. Ринулся и получил. Во всех смыслах этого слова. Потому что завоевывать Гильермо — это с самого начала означало идти против себя. И… повторять давнюю, стоившую ему всей прежней жизни ошибку. Переспать с понравившимся человеком Франко всегда было легко, но он, еще когда только осознал свою ориентацию, взял за правило: не связываться с теми, кто часто меняет партнеров, не связываться с женатыми, не связываться с только что разведенными и теми, кто только что потерял свою любовь. И, пока он придерживался этих пунктов, ему везло. А потом появился Гильермо, и Франко разом нарушил три пункта из четырех. Или это как раз везение прекратилось и появился Гильермо? Впрочем, везти ему явно перестало годом раньше, и Гильермо тут был уже ни при чем. Франко покосился на пустую бутылку, на барную стойку, по которой лениво водил тряпкой бармен, которому не было ни до кого дела, на бутылку, на стойку вновь. Конечно, он знал, что это было глупо — пытаться утопить боль в алкоголе. Боль все равно перехлестывала, и чем больше он будет пить, тем сильнее будет ее чувствовать. Так уж он устроен, в отличие от остальных. Карола всегда говорила, что он особенный и что, наверное, Бог создал его, когда был навеселе. Оттого Франко и получился такой улыбчивый и раскрепощенный. Раскрепощенность свою он действительно ценил. Секс был единственным, что давало возможность забыться. За год, до появления Грациани, он сменил, наверное, партнеров двадцать. Знакомился без разбору — на улице, в барах, в любых мало-мальски подходящих для этого местах. Как-то подцепил библиотекаря в библиотеке, а через неделю уже летел в Монтевидео с его бывшим дружком. Единственным местом, на котором лежало строжайшее табу, был университет. До появления все того же Грациани, конечно. Нет, Франко не кривился по утрам от отвращения, вглядываясь в очередное почти не знакомое лицо, не презирал себя за распутство, но всегда четко понимал, что это — временное, и столь же четко всегда хотел другого. Пока же — забывался как мог, в компании таких же, как и он сам, не связывающих себя никакими обязательствами парней. А потом появился Гильермо, и все встало на свои места. Чтобы через какой-нибудь месяц снова полететь ко всем чертям. И теперь… теперь, кажется, уже нет пути назад. Потому что он не может теперь так забывать еще и Гильермо. Гильермо, который плевать на него хотел. Но это, по большому счету, уже неважно. Франко впервые в жизни спал с кем-то, в кого был влюблен, и это кардинально отличалось от всего, что он переживал прежде. Карола, как всегда, оказалась права. До Сантьяго у нее лет десять никого не было, и она отмахивалась от всех слов Франко, который уговаривал ее развлечься и просто жить. «Есть разница», — говорила она. И да, теперь он очень хорошо понимал, что есть разница. Конечно, он ожидал, что природа рано или поздно возьмет свое, и в конце концов, просто нравились ему люди гораздо чаще, чем он влюблялся, но… В сексе на переспать было слишком много неустроенности и неуюта, а этого ему и так хватило с тех пор, как он ушел из дома. Ушел практически в никуда, да что там ушел — сбежал, как последний вор, которого едва не застали с награбленными пожитками. Франко очень хорошо помнил ту ночь. Была первая весенняя гроза, ужасный и совершенно неожиданный ливень. Во всем доме вырубило электричество, свечей не было, и он жег бумагу в чашке, чтобы рассмотреть, правильные ли документы берет с собой. Потом запихал в сумку кое-какие вещи, прихватил часы отца, которые все еще, спустя два года после его смерти, планировал починить, и аккуратно вылез из окна на скользкую после дождя крышу сарая, а потом зашагал к автобусной остановке, чтобы не возвращаться уже никогда. Кароле он, конечно, написал на следующий же день, сообщил, что хочет попробовать пожить самостоятельной жизнью, что ему надоело мешать ей и Сантьяго, и еще тонну всякой чепухи. Ответа так и не получил, но периодически подавал весточки о себе, а на Каролу ездил смотреть к офису компании, где та работала, — наблюдал из окна такси, как она уходит вечером домой. Карола всегда была точна, как часы, так что никакого труда это не составляло. По счастью, кроме места жительства, поменять ему пришлось только работу. Круг общения у них всегда был разный. Впрочем, он бы даже и страну поменял, если бы знал право еще какой-нибудь страны. И, если быть честным, так ему было вполне хорошо. Почти хорошо. Пока не появился Гильермо. Как тогда сказала Карола? «Сомневаюсь, что тебе с такими замашками когда-нибудь повезет в любви, братец. Ты никогда не выбираешь тех, кто будет заботиться о тебе. Тебе не хватает заботы, но ты ее терпеть не можешь»… Кажется, она опять оказалась права. Про заботу — это она заметила за неделю до того, как он ушел. Они тогда в очередной раз поссорились. Карола постирала его рубашки, а он закатил ей скандал, потому что с детства терпеть не мог, когда она трогала его вещи. Он вообще многое в ее отношении к нему терпеть не мог. Но сейчас ему отчаянно не хватало дома. Вдвойне не хватало после тех наивных, нелепых фантазий, которыми он обзавелся, добиваясь Гильермо. На несколько коротких дней казалось — привалила удача, но нет, как был бездомной дворнягой, таков и есть. Волчонок… А-а-а, хуже уже не будет! Франко швырнул купюру — чаевые — на стол, схватил сумку и вышел. Машину поймал легко, а потом всю дорогу — час с четвертью — думал, зачем это делает. Что он найдет там, кроме того, что новую боль? Он отпустил машину на окраине и пошел пешком через деревню, чтобы убедиться — за год здесь ничего не изменилось. Только то, что владелец автомастерской, шумный итальянец Монтони, купил еще один Шевроле, а его сосед старик Гутьеррес выкрасил забор на этот раз в отвратительный розовый, прямо поверх не менее отвратительного голубого, а в остальном — ничего. Перед домом он все-таки дрогнул: не повернуть ли назад, но потом убедил себя, что только повидается с Каролой и уедет. В конце концов, какое ему дело до Сантьяго? Тот всего лишь муж его сестры. И, поскольку дом покупался на троих, он, Франко, имеет полное право быть здесь. Впрочем, Сантьяго в это время еще не должен был вернуться с работы… Он владел небольшим бизнесом по продаже подержанных автомобилей и, надеясь улучшить свое материальное положение, почти всегда оставался допоздна на своей фирме со вторника по четверг. Франко подошел к калитке и привычно толкнул ее. Та не открылась. Громкий стук и пинки ничего не дали. Досадуя на то, что не сохранил ключи, Франко отступил и пошел вокруг дома, приглядывая возможность перелезть через увитый плющом забор. Но крайние меры не понадобились — дверь гаража оказалось открытой. Мгновение поколебавшись, Франко вошел внутрь. В гараже никого не было. Посреди него, занимая непривычное место, стоял старенький джип Сантьяго. Тот самый джип. Франко на секунду даже показалось, что на его колесах сохранилась грязь годичной давности. Сердце екнуло. Машина Каролы отсутствовала, значит, дома был Сантьяго и только он. Вот дерьмо, какого черта он так трусит?! Франко решительно обошел машину и пересек гараж. И замер, захваченный мыслью: Карола. А что, если Сантьяго ей все рассказал? Что, если она именно поэтому не отвечала на письма? Что ж, хотя бы все выяснится. В конце концов, лучше знать правду, чем врать самому себе. Что такого может случиться? Ну, выставят его, ну побьют (Сантьяго, несмотря на хрупкое телосложение, дрался куда лучше него)? Что, это сильно что-то изменит? Он толкнул тяжелую дверь и вышел во двор. После полутемного гаража даже приглушенные в честь вечера летние краски ошеломили его. Франко огляделся, с наслаждением отмечая привычные приметы дома. Скрытое от глаз крыльцо оплетал виноград — большая слабость Каролы. Одуряюще пахли лилии. Разулыбавшись, Франко свернул к крыльцу, но тут же отступил: — посреди дорожки стоял Сантьяго, в одних только шортах, с перемазанным лицом, в руках у него были какая-то автомобильная деталь и гаечный ключ. — Ты?! При виде его Франко почувствовал себя так, словно только что засунул пальцы в розетку и получил ожидаемый результат. Он хотел сказать, что пришел к Кароле, он хотел с независимым видом пройти мимо, но ничего из этого ему бы не удалось. Спасение было только там, в Буэнос-Айресе, в объятиях Гильермо Грациани, а поскольку в его жизни уже не было Гильермо Грациани, то, кажется, спасения не было вообще. Поэтому Франко, ощущая, как плавятся ноги, молча обошел Сантьяго и так же молча сел на крыльцо. Тот посмотрел на него так, будто увидел привидение. Причем совсем не долгожданное привидение. А потом отвернулся и зашагал в сторону гаража. Франко проводил его взглядом, переживая нечто вроде дежа вю. В последний раз, когда они встречались, он тоже вот так под взглядом Сантьяго шел по этой дорожке, только в другом направлении — из гаража к крыльцу — и в голове его была единственная мысль: удрать отсюда как можно скорее. Мысль, которая не покидала его голову с той секунды, как Сантьяго его поцеловал. А первый или десятый раз поцеловал, Франко уже не помнил. Была гроза, было поле, на краю которого они застряли из-за речки, вышедшей из берегов, ужасный холод, и нелепые попытки согреться. И внезапное безумие короткой, ошеломляющей близости, превосходящей все. Поцелуи, ничего больше, но и — ничего важнее, кажется, за всю его жизнь… Не прошло и минуты, как Сантьяго вернулся. В руках его была тряпка, и он сосредоточенно вытирал ею пальцы, один за другим. Пальцы были длинные, красивые, как и сам Сантьяго, и каждое их движение словно в очередной раз подчеркивало его хрупкость. Одновременно уязвимость и превосходство, которые непонятно как уживались в нем. Может быть, поэтому и хотелось всегда побеждать, как и с Грациани. Провоцировать и побеждать. Вот он как раз и допровоцировался год назад. — Ты надолго? — поинтересовался Сантьяго. Франко пожал плечами: — Что Карола? — Карола как Карола, — неопределенно отозвался тот. — Значит, блудный сын вернулся. — Это мое место так же, как и твое, — вздергивая подбородок, с вызовом сказал Франко. — Я когда-нибудь с этим спорил? — неожиданно жестко спросил Сантьяго. — И что же, теперь собираешься и своего лысого кабальеро здесь поселить? — Какого кабальеро? — ошеломленно переспросил Франко. — Назарре, ты, что же, полагаешь, что я, проработав десять лет в спецслужбах, не нашел тебя через пару дней? Он слегка заикался (он всегда чуть-чуть заикался от волнения, и Франко еще и поэтому поначалу не воспринимал его всерьез), но от сочетания металла в голосе и заикания веяло угрозой. Во всяком случае, у Франко мурашки побежали по коже. А еще внезапно почему-то стало стыдно. Не из-за Грациани — из-за всех остальных. Значит, Сантьяго знал… Он опустил голову, в очередной раз понимая, как же это все глупо. Победителем быть не получалось, кажется, только проигравшим. — Можешь порадоваться, мы с ним расстались, — с горечью бросил он. — Я порадуюсь, — пообещал Сантьяго. Он бросил тряпку и сел на ступеньку рядом с Франко. — Значит, заменить меня у тебя не вышло… — Нет, не вышло. Сейчас он еще скажет что-нибудь в духе: «Не вышло, и приполз назад». Сантьяго мог быть каким угодно жестким, Франко знал. Выглядеть доброжелательным, а потом приложить так, что ты почувствуешь себя последним ничтожеством — это было вполне в его духе. Так он и сделал в первый же раз, когда Франко пристал к нему со своими подозрениями про охоту за наследством. Наверное, именно это тогда и завело. Перевернуть ситуацию, доказать что-то. И в общем-то это удалось, Сантьяго быстро перевел его в разряд «своих» и стал относиться бережно, чуть ли не так, как к Кароле. Но не всегда. — Волчонок, посмотри на меня! — вдруг потребовал тот. Франко поднял голову и повернулся. — Ох, Волчонок, какой же ты дурак! — Сантьяго улыбался и смотрел на него так — будто не мог насмотреться. И Франко вмиг совершенно растерялся, то ли от этих слов, сказанных мягко и ласково, так, как с ним не говорил никто и никогда. То ли от этого удивительного — любовного — взгляда. — Мы с Каролой расстались еще год назад, — продолжил, между тем, тот. — Пока ты совершал свой героический поступок, удирая отсюда, я объяснял ей, что обнаружил в себе склонность к мужчинам, точнее, к определенному мужчине, и не собираюсь портить ей жизнь. А потом я заглянул в чью-то комнату, — он мрачно посмотрел на Франко, — и обнаружил, что кое-кто подложил мне большую свинью. — Черт, ну а что бы ты сделал на моем месте? — воскликнул Франко. — Поговорил? — предположил Сантьяго. — Люди в семьях, и если уж на то пошло, в парах решают проблемы вдвоем. — Но мы не были парой… — Нет. Но ты был влюблен в меня, я это видел. — И давно ты это видел? — поинтересовался Франко. — С первых дней, когда мы стали жить здесь. Если бы я знал это раньше, я бы не стал покупать дом на троих. — Ты знал об этом целый год! — Конечно. И с какого-то момента я начал понимать, что это только вопрос времени, что однажды произойдет взрыв. И я был к нему готов. Франко помолчал, переваривая эту новость. Кажется, он действительно все замечает в самый последний момент. — Но… если ты меня нашел, то почему?.. — Почему я не предложил тебе вернуться? — Сантьяго невесело усмехнулся. — Сначала не мог оставить Каролу — она пила несколько дней. — Ты сказал ей, что я?.. — Нет конечно, но, по-моему, надо было быть сильно обиженным интеллектом, чтобы не догадаться. — Как она? — Нормально. Встречается с каким-то итальянцем, чтобы отвлечься. По выходным иногда приезжает отдохнуть. Зла на тебя не держит — все-таки брат, куда деваться. Поговоришь с ней сам. Франко кивнул. — Сначала ты не мог оставить Каролу. А потом что? — Потом? Потом у тебя появился футболист. Потом продавец мороженого. Потом тот парень с банданой на голове. Я все ждал, когда ты перебесишься, а ты взял и влюбился, — хмуро закончил Сантьяго. Губы Франко неудержимо растягивались в улыбке. — Что? — спросил Сантьяго. — Опять сбежишь, перелетное четвероногое? Франко покачал головой и прислонился к его плечу. Тот неловко обхватил его, стараясь не задеть грязной рукой. Мысль о Грациани все еще отдавалась тупой болью в середине груди. Но в объятиях Сантьяго было слишком уютно, чтобы долго думать о ком-то другом. По вечернему небу, цепляясь друг за друга, лениво плыли редкие облачка.