***
Берёшь меня за руку и говоришь «Пойдём». И я знаю: что бы это ни было, мне оно понравится. Ведь это так интересно, получить за обедом тайное послание – вы только подумайте! - от самой королевы, сидящей, впрочем, в полуметре с непроницаемым лицом. Так интересно, встретиться ночью в условленное время в условленном месте, так любопытно, куда ты меня поведёшь. Ты ни на секунду меня не отпускаешь – и я рада этому, рада, что ты больше не боишься прикоснуться ко мне, держать меня, обнимать меня - поверь, после стольких лет и того, что мы пережили, это очень много значит. Спасибо. За то, что могу быть рядом. Кожа рук твоих такая бледная, почти прозрачная, она чувствительна и нежна, и я не удерживаюсь от соблазна: провожу пальцем по тыльной стороне твоей ладони, а сама не отвожу взгляда от твоего лица, и жду чего-то, хочу увидеть нечто: подсказку ли, знак ли? Ты моргаешь – чуть медленнее, чем обычно опускаешь и поднимаешь веки, и на губах твоих я вижу улыбку. У тебя невероятно, сказочно, неповторимо прекрасная улыбка. За эту улыбку хочется ринуться в бой и погибнуть, за неё можно воскреснуть и биться снова. Эту улыбку хочется поцеловать. Я отвожу взгляд от твоих розовых губ и сама улыбаюсь себе. Мы выходим во внутренний двор замка, на залитую тонким льдом площадь, куда завтра придут горожане славить и поздравлять с днём рождения свою королеву и, конечно же, кататься на коньках. Взмах ладони – и вот я уже скольжу на тонких лезвиях, не падая лишь потому что ты держишь меня под локти. Держи меня. И ни за что не отпускай. Ты можешь скользить спиной вперёд, можешь ехать на одной ноге, можешь разогнаться и внезапно остановиться, обдав меня снопом искрящегося снега, вырвавшегося из-под конька, – уж совершенно не по-королевски, но так весело! Но нет, в этот раз ты, непрестанно глядя мне в глаза и улыбаясь, берёшь мою ладонь в свою, другую опускаешь мне на талию, прижимая к себе (я, нервно сглатывая, кладу руку тебе на плечо) и – р-раз - два - три… Такое чувство, что я лечу – глупо, да? Но ты так плавно ведёшь под звуки воображаемого вальса, что я даже не чувствую движения вперёд – только куда-то вверх, до головокружения, до опьянения. Тела легко соприкасаются, я отчаянно краснею и, кажется, сейчас задохнусь, потому что дышать нет сил. Откуда-то сверху падают невесомые снежинки – и я закрываю глаза, стараясь поймать их губами, тянусь немного вперёд, чувствуя холодное прикосновение, – и только сейчас понимаю, как это выглядит. Испуганно дёргаюсь, поскальзываюсь – ох, и упасть бы мне больно, - но ты не выпускаешь меня, мгновенно прижимаешь к себе ещё сильнее… Не отпускай никогда. …и я уже сомневаюсь, а снежинки ли это коснулись моих губ? Мы стоим в объятиях и смотрим друг на друга целую вечность, а потом ты поднимаешь ладонь и стряхиваешь снег с моих волос, а я задыхаюсь на секунду, облизываю в мгновение пересохшие губы и как-то, наверное, неестественно, нервно улыбаюсь и выдыхаю. И я понять не могу: что же это между нами?***
Шепчешь мне на ухо «Пойдём», легко обнимая меня одной рукой за талию, «я хочу тебе кое-что показать», а я вздрагиваю и медленно перевожу на тебя взгляд. А как же званый вечер, гости? Куда? Приглашённые уже высыпали на балконы и мансарды, дабы полюбоваться восточными фейерверками, а ты настойчиво берёшь в другую руку мою ладонь, и как-то незаметно и для гостей, и для меня уводишь прочь из бального зала. «Я покажу тебе кое-что», - говоришь и ведёшь за собой, а в глазах такой огонь, что никаких фейерверков не надо. Мы поднимаемся по винтовой лестнице самой высокой башни, ты едва не бежишь вверх по ступеням, утягивая меня за собой, и когда мы оказываемся на чердаке, голова уже порядком кружится. Ты распахиваешь створки небольшого окошка, глубоко и шумно вдыхаешь хлынувший внутрь ночной воздух и, скинув туфли, как есть, в платье лезешь на почти пологую черепичную крышу, так, что я только ахнуть и успеваю. Твоя мордашка тут же появляется в проёме, ты протягиваешь ко мне руки: «Давай, Эльза, это стоит увидеть». С поистине некоролевским кряхтеньем я выбираюсь наружу вслед за тобой и – о, Господи!... Ночная столица горит огнями, шумит толпой гуляющих под уличный аккомпанемент горожан, и в этот же миг с земли срывается и со свистом взмывает в ночное небо первый залп – и распускается в небе прекрасным искрящимся цветком, а люди ликуют, хлопают в ладоши, сажают детей к себе на плечи, просто и искренне радуясь. В небо поднимаются всё новые разноцветные огни, с грохотом взрывающиеся в вышине, освещая замок, улочки города, отражаясь в водах фьорда, а я стою, заворожённая, тоже мне – королева, что понятия не имела, как же прекрасно её королевство. Твои руки обхватывают меня за талию, ты прижимаешься ко мне сзади, кладя подбородок мне на плечо, наверное, чтобы удобнее было смотреть в небо, а я стою, вся обмирая, ни в силах моргнуть, не способная вдохнуть. Я чувствую жар твоего тела – и самой становится до неприличия жарко, и фейерверки распускаются уже внутри, там, в животе, где касаются меня твои ладони. И к чёрту! Я заставляю себя медленно обернуться и, наконец, упоённо вдыхаю твой запах. Ты не размыкаешь объятий, лишь переводишь восторженный взгляд на меня – и вспышки в твоих глазах сменяются моим отражением. Как бы я хотела знать, о чём ты сейчас думаешь, что чувствуешь, чего хочешь… Как же хочется хранить молчание и надеяться, что всё разрешится само собой. Я не трусиха, Анна. Я просто слишком боюсь снова тебя потерять. А посему я просто обнимаю тебя, прижимая к себе, только чтобы не видеть этих глаз. Я готова подавиться своими чувствами и своей любовью, ненужной и неуместной, только чтобы быть с тобой. Я готова молчать о них, только чтобы ты не переставала говорить со мной, смеяться со мной, держать меня за руку и, обнимая, никогда не отпускать. Но ты отстраняешься, так, чтобы заглянуть мне в лицо, и отчего-то становится страшно, будто ты можешь знать, о чём я думаю – и тебе это не понравится. Смотришь пристально, что ни глаз не отвести, ни моргнуть, секунда – и твои губы касаются моих, мягко, долгожданно, с опаской. Я зажмуриваюсь, что есть сил, тело готово взорваться от стольких ощущений. Не зная зачем, пытаюсь ещё придумать оправдание этому, потому что поверить в реальность происходящего просто невозможно, а потом я чувствую, как кончик языка скользит по моим губам, заставляя их поддаться, проникает внутрь, окончательно превращая поцелуй любящей сестры во что-то неправильное, пугающее и прекрасное. И я не могу вспомнить, доводилось ли мне прежде плакать от счастья?***
«Пойдём?» - спрашиваешь ты, а сама сонно потягиваешься и, зевая, натягиваешь одеяло по самые уши. Я усмехаюсь и прижимаюсь к тебе плотнее, к такой мягкой, тёплой, любимой. Обнажённые тела тесно соприкасаются, но это не смущает, это дарит какое-то удивительное спокойствие и лёгкость, и хочется прижать тебя к себе ещё сильнее, слиться в единое существо, когда сердца бьются в унисон и дыхание одно на двоих. Да ты, кажется, и не собираешься просыпаться, солнце моё. Мы легли поздно, а уснули ещё позже, и сейчас, похоже, проспим завтрак, но твоё «пойдём?» я оставлю без ответа и, поправив одеяло, обниму тебя крепко-крепко, ведь я обещала никогда тебя не отпускать. Ты не сдерживаешься и улыбаешься в подушку – хитрюга, и вовсе ты не спишь. Обнимаешь меня в ответ, перекатываешься – и вот я уже лежу на спине, а ты – поверх меня, и мы упоённо целуемся, пальцы твои скользят по коже, возбуждая и успокаивая одновременно, зарываются в волосы, оттягивая голову назад, подставляя беззащитное горло под поцелуи. Неведомая сила заставляет меня выгибаться тебе навстречу, льнуть каждым сантиметром, пока горячий язык щекочет кожу, слизывает капельки пота - и я пьянею и смеюсь, когда острые зубы прикусывают затвердевшие до боли соски. Всё, что я чувствую, – это ты, моя Анна; всё, чего я хочу, - принадлежать тебе, чтобы ты никогда не размыкала объятий, чтобы держала меня что есть сил; я задыхаюсь, я тону в твоих прикосновениях, я кричу и зову тебя «моё счастье». С тобой я могу позволить себе быть беззащитной, слабой, искренней. Не королевой, а просто женщиной. Самой счастливой женщиной на свете. И я с ужасом понимаю, что за такое счастье мне вовек не расплатиться.***
«Пойдём», - говорит он и обнимает тебя за талию – так фамильярно, так раздражающе и так естественно. Народ ликует, кидает цветы и ленты вам вслед, пока вы выходите из церкви и направляетесь к карете. Ты – в восхитительном белоснежном платье, инкрустированном льдинками и снежным узором, он – в военной форме и при шпаге, с достоинством обнимает тебя, я – стою чуть поодаль, как предписывает этикет, на сей раз по-настоящему ощущая себя ледяной статуей, одно движение – и рассыплюсь на осколки. Он добрый, честный, умный, даже хорош собой, и, быть может, он любит тебя. Самый настоящий прекрасный принц, такой прекрасный, что аж тошно делается. Но отныне он твой супруг, отец твоих будущих детей, ради которых всё это и затевалось. Эренделлу необходим наследник престола, королеве необходим король – всё верно, всё по правилам. Только вот мне теперь необходимо новое сердце. Ты боишься поднять глаза, чтобы не столкнуться со мной взглядом – этот виноватый взгляд за последние полгода маской прирос к твоему лицу, сколько бы я ни говорила, что справлюсь. Перетерплю. Что это не конец, и мы можем позволить себе быть вместе. Иногда. Глупо, да? Подними голову, королева Эльза, это же день твоей свадьбы, а значит, люди ждут от тебя счастливой улыбки, как ждут маленького принца или принцессу. Ты мудрая правительница, а посему честно играешь по их правилам, и никого не волнует, что во время свадебной церемонии принцесса Анна плачет вовсе не от великой радости за сестру. Что от одного взгляда на целующуюся пару хочется выть от боли, хочется бежать прочь, быстрее, дальше, не важно куда, - прочь. Потому что сейчас вы поедете обратно во дворец и на балу ты, прекрасная и трепетная, подаришь ему первый танец, а затем вы удалитесь в брачные покои, где ты разденешься перед ним и отдашься ему. Никого не волнует, что королева потом беззвучно проплачет остаток ночи - утром ты всё равно проснёшься в объятиях супруга, и отныне его объятия – не холодные и не горячие, не равнодушные и не страстные – н и к а к и е объятия станут для тебя единственными. Пока через девять с лишним месяцев не появится на свет белокурая девочка, которую ты недвусмысленно наречёшь Марианной. И я очень постараюсь вынести это и жить дальше. Пускай я уже ненавижу этого ребёнка, пускай мне неприятен сам факт существования твоего супруга, пускай мне хочется, чтобы так – «щёлк» пальцами – и их никогда не было, а ты никогда не покидала бы меня, и мы могли бы остаться вместе: просыпаться и засыпать в объятиях друг друга, танцевать посреди ночи на коньках, целоваться под вспышками фейерверков, заботиться, и беречь, и любить... Не отпускать. Я честно стараюсь понять тебя, хотя королевский долг всегда оставался для меня необъяснимым понятием. Я пытаюсь поставить себя на твоё место и злюсь ещё больше, потому что уверена, что поступила бы иначе. Потому что ты тоже обещала меня не отпускать – и обещание своё сдержала.***
Настаёт миг, когда понимаешь, что все переживания, мучения, вся боль настолько мелочны и ничтожны, что трудно представить, как вообще можно было страдать и злиться. Когда происходит самое страшное, когда камердинер стучится в дверь: «Пойдёмте, Ваше Высочество», и я опускаю на глаза чёрную вуаль и на подгибающихся ногах иду в пустой тронный зал, чтобы проститься с почившими королевой и королём. Хочется лечь рядом и умереть. Знак истинной любви способен растопить волшебный лёд, но не способен побороть реальную смерть. Ему не по силам вдохнуть жизнь в сломанную куклу, в которую ты превратилась после падения с оборвавшегося подвесного моста. В логичной и жестокой реальности поцелуй любимого человека не может пробудить от вечного сна – так зачем оно вообще всё нужно, если самое прекрасное и сильное, что может испытывать человек, не может исправить самого страшного, что может произойти в его жизни? Я склоняюсь над гробом и беру твоё холодное лицо в ладони, целую бледные губы в последний раз, замираю, будто ещё секунда – и ты ответишь мне, будто всё это лишь кошмарный сон, и не было ни смертей, ни боли, ни слёз. Из горла вырывается нечеловеческий вой, колени подгибаются, и я падаю на паркетный пол, бью по нему кулаками из последних сил, не переставая рыдать. Колючая боль разрывает грудную клетку, так, что хочется орать. Сколько же всего недосказанного, несделанного, несбывшегося! Не защитила, недолюбила, недообнимала… Я ничего не сделала, чтобы ты оставалась со мной. Я вздрагиваю, когда тоненькие детские ручки обвивают меня за шею и притягивают к себе, поднимаю глаза и сквозь пелену сначала не могу понять, на мгновение обмираю – я только сейчас вижу, как же она похожа на тебя, твоя дочка. Марианна обнимает меня, хныкая тихонько в плечо и стараясь не заплакать, из всех своих детских силёнок прижимая к себе – и я не могу пошевелиться, я не знаю, что мне делать, потому что мне никогда не было так страшно: если меня эта боль раздирает на части, режет глаза, душит и сдавливает горло - что же тогда чувствует она? Я отстраняюсь и заглядываю в такое знакомое личико, а малышка протягивает ко мне ладошки и маленькими пальчиками вытирает мне слёзы. Постаменты, на которых находятся гробы, слишком высокие для Марианны, она стоит, задрав голову, и тянет ручки, поджимает губы, силясь не плакать, она у тебя такая сильная и гордая – ты научила, верно? И я не думая поднимаюсь и беру её на руки, чтобы маленькая принцесса могла проститься с мамой, дотронуться и обнять её в последний раз. Она всё-таки не может сдержать слёз, и маленькие капли падают на твои холодные руки. Пускай. Это правильно. Когда-нибудь я расскажу ей, что быть сильной не значит быть бездушной. И я сама постараюсь быть сильной. Эта малышка – твоя плоть и кровь – всё, что осталось у меня от тебя. А я обещала, что никогда тебя не отпущу, даже такую частичку тебя. Притягиваю её к себе, обнимаю. Ведь мы с тобой знаем, каково это, да, Эльза? Я оплакиваю тебя одну, мою любимую, родную, единственную. А Марианна сегодня оплакивает обоих своих родителей. Нас в своё время не было друг у друга, чтобы обняться и, скорбя, выплакаться, и твердить, что всё будет хорошо, раз мы вместе. Нет, у нас всё сложилось иначе, а закончилось оборвавшимся тросом и рухнувшими в расщелину, словно безвольные шахматные фигуры, королевой, королём и дюжиной стражников с лошадьми. Мне, наверное, в каком-то роде повезло, раз я могу обнять тебя сейчас, - супруг твой лежит в закрытом гробу, и маленькая принцесса даже не может попрощаться с папой. Я смотрю на тебя, такую родную, такую любимую – в последний раз, и понимаю, что это будет преследовать меня до конца моих дней. Что бы я ни делала, куда бы я ни отправилась – ты будешь со мной, и это будет очень больно и очень необходимо. Я ещё долго буду скорбеть по самой себе, потому что – я точно знаю – у тебя там всё будет хорошо, иначе и быть не может, иначе зачем всё это? Ты поцелуй от меня маму с папой, обними их, скажи, что у нас тоже всё будет хорошо, что мы ещё увидимся. Только не сейчас, ладно? Кажется, мне ещё есть, для чего жить. Я беру совсем крошечную ладошку Марианны в свою руку, улыбаюсь и медленно, чтобы маленькие ножки поспевали, веду за собой. «Пойдём, - говорю. – Я хочу тебе кое-что показать. Тебе понравится».