***
Дело обстояло днём и, собственно, состояло в том, чтобы найти для крыши подходящую древесину. Но не успели поиски начаться, как тут же настало время перекура. — Сегодня так тепло, — мягко улыбаясь, сказал Иккинг. — Неплохо бы искупаться, а, Беззубик? Дракон дёрнул головой на обращение и медленно моргнул, словно невербально говоря: «Да, похоже, ты прав». Местечко их первой встречи с первых же дней приобрело некий статус, и сейчас являлось их личной, никому не известной площадкой для игр, купания и прочей весёлой ерунды. Солнце палило так, словно собиралось сжечь весь Олух и его окрестности ко всем чертям. Что было странно, ведь ясная погода и безоблачное небо являлись на этом одиноком острове угрюмости и прозябания таким же редким зрелищем, как, скажем, добропорядочность здешних жителей. Иккинг погрузился в прозрачную, искрящуюся солнечными бликами воду озерца и сразу же поплыл по волнам блаженства. Прохлада тут же обволокла его обмяклое, лоснящееся от грубой одежды тело, смыла грязь, пот и назойливые волнения по поводу крыши, точнее, её отсутствия. Суета, предварительно цепко охватившая его сознание, отступила и растворилась в водяных кругах, что стремительно росли по зеркальной поверхности воды. — О, что может быть прекраснее купания в такую дикую жару? — проворковал молодой викинг, закрывая от наслаждения глаза. — Ну, разве что ты, Беззубик. Дракон, что всё это время наблюдал за своим хозяином с каменистого бережка, как-то сразу воодушевился, высунул кончик языка, словно довольный пёс; видя блеск в больших зелёных глазах, Иккинг уже в который раз удостоверился, что драконы прекрасно понимают человеческую речь. — Конечно, в ответ на комплимент обязательно нужно обрызгать! — тут же заворчал он, когда на его голову посыпались градины крупных брызг. — Ты такой обходительный, Беззубик! Беззубик, который в свою очередь принял иронию за восхищение, уже вовсю разошёлся от столь приятных слов в свою честь. Хоть у Иккинга и было довольно солидное прозвище, но каким Кровожадным не был бы Карасик, перед Грозой Всех Рыб, что в страхе расплывались кто куда, стоило лишь этому беззубому чудовищу появится на горизонте, он был бессилен. Вот ещё одно замечание владельцам драконов: какой бы благой не была та услуга, что оказал вам ваш питомец, не захваливайте его чрезмерно, иначе он зазвездится и с милой улыбчивой мордочкой начнёт вытворять беспредел. Иккинг это понял, когда его чуть не утопили, обрушившись на него всей своей чёрной увесистой тушей. — Ладно, Беззубик, хватит баловаться! — попытался утихомирить он своего друга, который взбаламутил в озере всю воду и заставил всех рыб трепетать в ужасе и молиться своим рыбьим богам. Но Ночная Фурия не была бы Фурией, если её можно было бы так просто укротить. Старый филин смотрел на них с дубовой ветки, и уже в который раз говорил своё ворчливое «Уху», что, наверное, на его птичьем языке означало: «Как же надоели эти два идиота». Лишь одному Одину известно, сколько бы ещё длились эти нелепые крики и брызги, если бы не одно обстоятельство. Внезапная тишина накрыла овраг так же быстро, как тучи покрывают небо в ветреную погоду. Обстоятельство это было в пристальном взгляде, непривычном и долгом. Иккинг всегда считал себя некрасивой, нескладной развалюхой. Тонкие руки, тонкие ноги, тонкая шея, сколиоз и ни грамма мышц. Гадкий утёнок, как любил величать его отец. «Быть зелёной соплёй тоже неплохо. Глядишь, и прилипнешь к кому-нибудь под конец жизни», — с ухмылкой говорил Плевака. Не сказать, что Иккинга воодушевляло подобное пророчество. И он никогда, вот прямо никогда-никогда не думал, что способен вызвать у кого-либо такое неподдельное восхищение. Беззубик смотрел, нет, любовался им, вдохновлённо рассматривал каждую веснушку, которыми мальчишечья кожа была усеяна часто-часто, будто звёздами. Иккинг мог видеть припавшие к драконьему затылку в порыве повиновения маленькие чёрные ушки, мог видеть преданную покорность и собственное отражение в больших изумрудных глазах. — Ох, Беззубик, я никогда не замечал, насколько… красивы твои глаза… — ладонь, ведомая некой необъяснимой силой, потянулась к острой, покрытой чешуёй скуле. — Точнее, я замечал… просто… — пальцы коснулись мокрых пластинок, покрывающих рептилью мордочку, и Беззубик подался навстречу. — Просто почему-то… не говорил… — теперь лишь тихий шёпот слетал с пересохших губ. Иккинга захлестнуло странное полузабытьё, оно выключило сознание, лишило власти над телом, медленно и томно опустило веки. В тот же миг на щеке почувствовалось прикосновение. Иккинг зажмурился и открыл рот. Широкий и мокрый язык вдруг скользнул в него, мазнув по подбородку, обвёл внутреннюю сторону щёк и прижался к нёбу. Сотни электрических разрядов прошлись по каждому нерву, словно тело облепили кровожадные электрические угри, питающиеся чужим блаженством, и юноша не мог остаться в бездействии. Этот поцелуй был таким, каким только может быть поцелуй. Нежность, робость и мягкость то внезапно вспыхивали искренней страстью, неподдельным вожделением, сбивая дыхание, то вновь остывали до ласковой аккуратности. Иккинг был в абсолютной прострации, его руки безвольно сновали по широкой и длинной шее Беззубика, пока язык очерчивал нежные драконьи дёсны, таившие в себе смертоносные белые клычки. Наверное, подобный поцелуй между драконом и подростком, каким бы чувственным он ни был, мог бы показаться странным. Таким бы он показался любому, кого не спроси, но только не Иккингу. Что вспыхнуло тогда между ними, и каково его название, этого мальчик не знал. Но зато отчётливо чувствовал и, кажется, понимал. — Ах, Беззубик! — только и смог выкрикнуть Иккинг, когда крылатый глухо рыкнул и плотно обхватил его своими передними массивными лапами. Небо на мгновение поменялось местами с утёсом и водной гладью озерца, и парнишка очнулся лишь тогда, когда оказался распластанным на берегу в махровой короткой траве. В тот же миг ослепительное солнце, бившее лучами прямо в глаза, загородила большая голова со сплюснутым носом. — Нельзя быть таким проворным. Я ведь и понять толком ничего не успел, а… Толком Иккинг не успел и договорить, потому что дальше обстоятельства просто вынудили его замолчать. Точнее, не совсем замолчать, а лишь забыть обо всём сущем и вымышленном, позволив кроткому стону слететь с приоткрытых губ. Нежный и большой язык медленно прошёлся по скуле, пёстро усыпанной веснушками, лизнул висок и нырнул в ушную раковинку, плавно блуждая по её изгибам и играя с мягкой подушечкой мочки. Такой смелой и необычной ласки юноша от своего дракона не ожидал. Сейчас Иккинг чувствовал себя не Иккингом, а тающим ванильным мороженым, которое сладко и тягуче лишали жизни. К сожалению или к счастью, о происходящем ведали лишь безучастные небеса, и некому было избавить его от столь хоть и вожделенной, но мучительной пытки. — Беззубик… ну… перестань… — чуть слышно пролепетал Иккинг под монотонное утробное урчание. Увлёкшийся Беззубик ещё раз лизнул его лоб, выдохнул и перестал. Он вновь навис над смятым мальчишеским лицом, и Иккинг вдруг осознал, в каком положении сейчас пребывает. Обнажённый, мокрый, беззащитный, растянутый на песке и траве под когтистыми лапами Ночной Фурии. Подумай он об этом месяцем ранее, его сознание бы охватил благоговейный ужас. «Нос к носу с драконом, да ещё и каким? Кошмар!» Но сейчас совершенно не страх и не паника лишили его всяких объективных мыслей. Чувство, совсем иное, приятное, горячее, наполняло собой каждый его капилляр, раскалённой лавой текло по венам, заставляло его желать и изнывать от своего желания. Дракон, с каким ему удалось за какой-то жалкий обрывок времени сродниться настолько, что даже сердца стучали в унисон, терпеливо слушал его сбитое дыхание. Сквозь зефирную паволоку, что покрыла взгляд, Иккинг смог различить изумрудный цвет драконьих глаз и ощутить себя под их созерцанием не бесформенным жалким человечком, а чем-то очень весомым, желанным, соблазнительным. Возможно, для Беззубика он был такой же, как и тот, Ночной Фурией, просто немного другой. И томное, сладкое блуждание языка от живота к ключицам дало понять, что различия в их телах — сущий пустяк. Главное — их одинаковые, стремящиеся друг к дружке души. А точнее, одна душа на двоих. — Нет, Беззубик, нам пора опомниться… — сказал Иккинг с какой-то смутной надеждой, которая прекрасно была понятна дракону. Надежда не на то, что не упустили они ещё возможность прийти в себя, а на то, что слова эти будут сказаны и тут же канут в забвение, неуслышанные, непонятые, проигнорированные. Иккинг никогда прежде не знал подобной ласки — она была стократно слаще даже того незабываемо вкусного заморского пряника, который однажды в гостинец привёз ему отец. И прекратить, выскользнуть из этой несравненной неги — последнее, что хотелось совершить. — Пожалуйста, Беззубик, остановись… — всё же было сказано вопреки. Наверное, Иккинг просто боялся. Да, боялся неизвестности, боялся, что его дракон может сорваться, причинить ему боль, хоть сам и слабо в это верил. Но тихое поскуливание вдруг прервало его суетливые мысли, и парень понял, что был несравненно глуп. Как можно было сомневаться в этой преданности, в этой самоотверженности, в этом совершенстве линий и этих глазах, в которых читается величайшее понимание? «Ты мой хозяин, и я люблю тебя больше всего на свете, — говорил ему дракон, не раскрывая рта. Мысленно, молчаливо и глубоко. — Просто хочу, чтобы ты ощутил со мной то, что не почувствуешь ни с кем другим, хочу доказать свою любовь и подарить тебе самые счастливые воспоминания». Солнечный свет стекал по горному склону, играл на воде, небо, большое и далёкое, висело над головой, как великий щит самого Одина, а Иккинг был счастливым пленником этой темницы, выстроенной из нежных взглядов, обхвативших его тело лап и жаркого забвения. — Пожалуйста, друг, сделай так, чтобы я никогда не забыл сегодняшний день… — сказал он и впоследствии понял, что не обменяет эти мгновения ни на какие богатства. Приглушённый стон спугнул двух жёлтых чижов, что тут же спорхнули с ветки, оставив после себя тихий шелест листвы. Драгоценны те моменты, когда наслаждение разливается по твоему телу, будто раскалённый металл, и ты не знаешь, куда деться от него, потому что весь ты превратился в комок из сплошной чувствительности и вожделения. Иккинг чувствовал себя точно так же — он метался и запрокидывал голову, ёрзал сведёнными судорогой пальцами по гладкой драконьей голове, которая неторопливо то поднималась, то опускалась в районе между его ног. Теперь это и вправду было похоже на пытку. Дракон был совершенно спокоен и непоколебимо продолжал заниматься тем, чем занимался; его глаза были закрыты, шея расслаблена. — Боже мой… да… да, ещё… — сгорал в огне страсти Иккинг, и даже холод кожаных крыльев не мог остудить его пыл. Мягкие драконьи губы ласкали его член, сочащийся и твёрдый, медленно, мучительно. Тёплые влажные дёсны массировали плоть, язык неторопливо скользил, обминая то ствол, то чувствительную головку. Иккингу оставалось лишь наслаждённо мычать и время от времени вскрикивать от ярких вспышек новых ощущений. Капли горячего пота набухали на его теле, замирали и медленно скатывались по смуглой коже, похожие на блестящие прозрачные жемчужинки. Огромное раскалённое солнце зажглось где-то в груди, пронизало лучами рёбра и разогрело кровь багряной пульсирующей эйфорией. Всё, что сейчас окружало Иккинга: хмурый утёс, пещерка, озеро, скалистый берег и частокол древесных стволов — всё куда-то исчезло, испарилось, растворилось в невероятном удовольствии, которое душило паренька, словно большая, набитая лепестками и пухом подушка. Весь мир вдруг преобразился и сосредоточил себя в грациозном существе, чёрном, как ночь, что делало Иккингу жизнь светлой и ясной, как день. Дракон зарылся своим гладким носом в пушок, что мягкой порослью покрывал собой юношеский лобок, напряг язык, прижал им вздрагивающий член к своему нёбу и тихо зарычал. В ту же минуту глаза, застекленевшие мгновенье назад, словно Иккинг был манекеном, куклой, на лице которой застыла маска высшего блаженства, широко распахнулись, зрачки стремительно сузились, и всё тело охватила крупная судорожная дрожь. Беззубик отстранился, аккуратно выпуская влажную порозовевшую плоть из своего рта, и сыто облизнулся. Румянец удовольствия на лице Иккинга непременно вспыхнул ярче и превратился в насыщенный красный цвет стыда. — О, Беззубик, прости, я… я нечаянно, я не знаю, как так вышло… — начал сбито оправдываться юноша, запинаясь. Его горло душила одышка, руки всё ещё дрожали, как хрупкие осиновые листья. Дракон в ответ лишь чувственно и размашисто лизнул его шею и лицо. Такой тёплый доверчивый жест был отличным завершением их порочной прелюдии. Иккинг вдруг почувствовал, что ужасно замёрз, а острые камушки расцарапали спину. Дракон, будто прочитав его мысли, сделал так, чтобы им двоим было удобно. Сев на задние лапы, словно просящая рыбью головку кошка, он прижал к себе своего юного хозяина, что робко забрался ему на колени. Длинный хвост осторожно обвил тоненькую талию, и кожаный задний плавничок мягко накрыл собой онемевшие ноги. Массивные крылья спрятали от всего света, как прячет нас сон от неприятной дневной суеты и душевных невзгод. Иккинг опустил веки, пытаясь понять, отчего же ему так хорошо… и осознал, что сидя так, окутываемый лишь объятиями Беззубика, он испытывает абсолютное счастье. Багровый солнечный круг постепенно сползал за горизонт, закат густым светом оседал на листве и травах. Вечерело. Сколько они так просидели, он и его верный дракон, Иккинг не помнил. Помнил только то, что такого уюта, такого искреннего тепла не смог бы дать ему ни один камин и ни один вечерний костёр с потрескивающими поленьями. — Беззубик, послушай… — глаза Ночной Фурии медленно раскрылись; кажется, забывшись, дракон задремал. — Спасибо тебе за такой… подарок. Это было замечательно, правда! — чёрные ушки настороженно встопорщились, уловив неловкое смущение в мальчишеских словах. — Просто… просто я не хочу показаться неблагодарным. «Ах, чего только стоит эта мольба в его глазах», — определённо подумал Беззубик, и Иккинг тут же заметил, что дракон его прекрасно понял. Откинувшаяся на спину Ночная Фурия выглядела совсем как гигантский довольный кролик, распластанный по чёрному коврику из кожистых крыльев. Иккинг, сидящий на упругом рептильем животе, сглотнул, зажмурился, собрался с духом и завёл правую руку назад. Пальцы тут же наткнулись на что-то мягкое и гладкое, а затем ладонь нащупала полуобмякшую драконью плоть. Мог ли он знать, насколько это будет незабываемое ощущение — столь интимно прикасаться к таким возвышенным животным, как драконы? Отогнав мысли о страхе, как нечто мешающее и ненужное, парень полностью отдал себя тому, что очень походило на благодарность. Запах мускуса одурманил, заволок разум плотным непроницаемым покрывалом. Иккинг полностью отдавался своему занятию: руки устали от старательной работы, а под кожей ладоней явственно чувствовалась нарастающая пульсация вен. Вскоре из чёрного кожаного чехла показалась растущая ярко-красная головка. Возбуждение накатило вновь, как тёплая кисельная волна, и теперь он тёрся о драконий член всем своим телом, обличая страстное, почти животное желание. Предмет его живого интереса напоминал по размеру слоновий бивень. Иккинг с каким-то смутным необъяснимым сожалением подумал о том, что в него это явно не поместится. И в то же время он был благодарен Беззубику за его показательное безучастие и терпимость. Обхватить и сжать бёдрами широкое основание, провести руками по стволу, немного сжимая, и лёгкого наклона головы хватит, чтобы дотронуться язычком до алой головки. Блестящий, бархатистый, липкий и большой, как если бы Беззубик являлся диким жеребцом, на вкус этот член был, будто талый лёд с берега океана. Иккинг тихонько застонал и попробовал полностью обхватить его кончик губами. Но не смог, как бы не пытался открыть рот. Ночная Фурия блаженно зарычала, и её задние лапки легко задёргались от пряного удовольствия. Иккинг помнил, как от наслаждения, что дарил ему Беззубик, у него отнимались ступни, поэтому старался выразить свои чувства изо всех сил. Изумрудного цвета глаза немного закатились, и лёгкий ветерок, создаваемый бесконтрольно машущими крыльями, потревожил каштановые волосы юноши. Кажется, дракону нравилось то, что с ним делал этот непоседа-мальчишка. «Боже, никогда не думал… что нарушать правила бывает настолько приятно… — отрывочно думал Иккинг, старательно работая своим языком. Дракону было видно, как подскакивает и опускается его макушка, и это зрелище порядком заводило и будило в его сознании нечто хищное и плотоядное. — Сколько табу я умудрился нарушить за несколько месяцев? Так сблизиться с тем, кого наш народ такое долгое время считал своим злейшим врагом… как это мне удалось? Может, я сплю? — хвост юркой змеёй обвился вокруг поясницы и тесно сдавил, прижимая. — Да, так хорошо… я точно сплю!» Сердце набатом заухало в ушах, подчиняя всё сущее собственному торопливому жаркому ритму. Иккинг сквозь его громоподобные удары слышал, как страстно вздыхает его обласканный дракон, и стонал сам, уже не в силах сдерживать собственный нрав. Ещё несколько спешных интимных движений, и всё закончилось так резко, что он не сумел сделать и вдоха. Натужная струя ударила ему в лицо, обильно залила горячим семенем лоб, щёки, подбородок, зажмуренные глаза, наполнила приоткрытый рот, и несколько белых капелек застыли на высунутом язычке. Иккинг замер на пару мгновений, не смея пошевелить и пальцем, а затем осторожно сомкнул губы и сглотнул. «Терпкая… щиплется… — думал он, нервно облизываясь. — Так вот, каков ты на вкус, Беззубик… Как же я боюсь того, что мне это нравится…» Четыре рыбки у поверхности охотились за шныряющими водомерками. Тишину прохладных сумерек нарушил довольный драконий рокот, тихий плеск воды и беспокойное: «Боже, Беззубик, из чего ты сделан?! Оно не отмывается!»***
— Иккинг! — А! Ой, ё моё… Да чтоб меня шибануло молотом Тора. Папа! Ты хочешь, чтобы твой единственный сын остался заикой? — Где брёвна? — Какие такие брёвна? — Ты сказал, что отправляешься с Беззубиком в лес за брёвнами для стропил и даже взял топор. Где брёвна и, главное, куда ты дел топор? — А… о… топор я нечаянно сломал. — Как? Как ты умудрился это сделать? Ты ведь его и поднять не смог с первого раза! Да ладно, чёрт с этим топором, а брёвна-то где? — Понимаешь, пап… мы столько брёвен напилили, что ого-го — на постройку целой ратуши хватит. Сидим мы с Беззубиком, значит, в сторонке довольные. Отдыхаем. Но когда мы вернулись из… из этой самой… сторонки… брёвен — оп! — и как не бывало. Наверное, это сделал лесной тролль… — Но ведь тролли живут под кроватью и воруют носки, ты сам говорил… — Леший! Да, это был старый угрюмый леший. Он украл у нас все брёвна, что мы нарубили, и был таков. Наверное, возвращал себе лесное имущество. — Так, из твоего рассказа я смог сделать вывод, что из тебя и строитель, как из индюка невеста, и врун не ахти. За то, что целый день валял балбеса, сегодня спишь в курятнике, а Беззубика на ночь оставим за дверью. — Но папа, ты ведь знаешь, он не переносит ночные холода! — Сын, у тебя дракон породы Ночная Фурия. Ночная! И это дракон. Огнедышащий! И ты мне что-то говоришь о замерзании? — Тогда я пойду спать вместе с ним! На улице! На холоде! — Вот ты ж Один бородатый, какой мятежный. Ладно, можешь взять Беззубика к себе в курятник. А завтра переберёшься домой. Хотя, теперь без разницы: что дома спать, что на улице. Крыши-то нет… — Зато можно любоваться ночным небом… — Грозовыми тучами, ты хотел сказать. Так! Оптимист какой нашёлся, ты смотри. Чтобы к завтрашнему вечеру натягал под порог брёвна! И питомца своего запряги, чтобы не прохлаждался. А потом, когда крышу достроим, в дом его не впускать! Ни в коем случае! — Пап, ты слишком строг. Плевака говорил, чтобы ты старался быть более обходительным. — Да вам всем не угодишь! — Может, хотя бы на ночлег? Ну пожа-алуйста. Он хороший! И больше так не будет. — Ну смотри… ответственность на тебе. Когда крышу достроили, Беззубику было разрешено оставаться на ночь в доме. Через неделю сгоревшая дотла крыша обрушилась снова.