Хранить тебя

- След, - вдруг произносит Финьо. - Где? - выпрямляюсь я в седле и оглядываюсь. - Не вижу. И ч... На лице Финьо появляется напряженное выражение, и я мгновенно все понимаю. - Orokar? - Да. - Он тоже смотрит вперед, но не совсем на снег - взгляд Финьо словно скользит над безупречно-белой поверхностью. Я слегка теряюсь. - Финьо, где? - не сговариваясь мы продолжаем разговаривать вполголоса. - Под снегом, я чую его. Я не такой хороший разведчик. А Финьо - очень хороший, и уже прославлен за этот свой дар. Я чую только запахи кожи, лошадей, хвои и иногда - когда мы съезжаемся совсем близко - пряный запах его волос, которые, непокрытые капюшоном или шапкой, свободно спадают ниже талии. - Нечасто они осмеливаются заходить так далеко, - задумчиво говорит Финьо, словно разговаривая сам с собой, хотя его слова очевидно обращены и ко мне. Лицо у него становится все более суровым и внимательным. - Ты можешь определить, насколько они далеко? - привычным жестом я кладу руку на рукоять меча. - Мне кажется, что след довольно старый, но снег может обмануть, он глушит запахи. - Финьо трогает коня с места. - Давай проедем немного, может, разберусь получше. В молчании мы едем сквозь сверкающее великолепие зимнего дня, в одночасье потускневшее от зримого напоминания о присутствии врагов. Даже наши кони ступают более мягко и осторожно - хотя непонятно, чуют они Орков или только наше напряжение. Мы пересекаем поля, лощины и островки спящих деревьев в холодном море снега - но не видим ничьих иных отпечатков, кроме следов лисы и косули. Птицы чирикают среди ветвей весело и беззаботно, и солнце в небесах сияет высоко и ярко. Наконец Финьо натягивает поводья. - Я потерял его, - вздыхает он, и, хотя он слегка раздосадован, мне чудится облегчение в его вздохе, и, по правде говоря, я тоже совсем не обрадуюсь, если какие-то мерзкие твари испортят мне радость совместной прогулки с моим otoronya. - И, кроме того, это явно разведчики, они передвигаются быстро и, в любом случае, сейчас уже далеко отсюда. - Может, мы поищем ближайший разъезд и накажем им быть настороже? - Конечно, давай попробуем, может повезет встретиться с каким-нибудь. Финьо легко стукает каблуками бока своего коня и мы неспешно едем дальше - хотя о прежней безмятежности можно забыть, и мне очень не нравится это чувство. Мне казалось, что Барад-Эйтель хорошо охраняется и стоит далеко от пограничья; все те разы, что я приезжал в гости к Финьо, мне было тут так покойно, что я почти забывал об опасностях войны. И вот теперь война, тревога и опасность добрались до меня даже здесь. Теплые руки охватывают мое сердце, словно чашу; нежный и ясный золотой свет просачивается каплями сквозь панцирь из камня и стали, одевающий мою душу, и ставший от моих невеселых мыслей еще тверже и непроницаемее. И от прикосновения этого света темное, грубое, шипастое облачение неудержимо превращается в сияющий, прозрачный и несокрушимый доспех. В ответ на эту незримую перемену лицо Финьо проясняется, и его теплая улыбка в мгновение ока согревает морозный день. Нам везет - вернее, Финьо везет - и через каких-то полчаса мы встречаем дозор и сообщаем им о следе. Пограничники отвечают, что свежих следов не видели, а если были какие-то старые, то слишком затертые, и они их не заметили. С лица Финьо наконец-то окончательно пропадает голодное и целеустремленное выражение гончей, идущей по следу, и последняя тень покидает его улыбку, когда он желает удачи дозорным. - Ты не устал? - спрашивает он, когда мы поворачиваем лошадей и начинаем огибать опушку огромного леса. Будь на месте Финьо кто-то еще, помимо моих toronyar и совсем нескольких близких друзей, я бы велел ему перестать изображать моего старшего брата или вообще ограничился бы надменным фырканьем. Но в ответ на слова Финьо я могу только улыбнуться и покачать головой. - Нисколько, мой милый. Да и в любом случае, - я гордо и хитро подмигиваю, - разве могу я допустить, чтобы меня переплюнул какой-то Втородомец? Финьо хмыкает - и легко смеется, и среди бледного неба, белого снега и прозрачного воздуха его смех звучит как никогда похоже на серебряный колокол. Смех Финьо неизменно радует мое сердце. Серые облака затягивают солнце и небо, но воздух остается очень ясным; огромные, мягкие, как перья, снежинки плывут и опускаются на землю, и эта тихая красота трогает душу сильнее, чем сверкающая роскошь озаренного солнцем заснеженного простора. Через считанные минуты волосы Финьо оказываются унизаны мимолетным драгоценным убором, который на темных прядях смотрится особенно чудесно. Я так откровенно любуюсь этим зрелищем, что Финьо прерывает рассказ о зимней охоте с Арэльде и подозрительно смотрит на меня. - Что такое? - вопрошает он со слегка растерянной улыбкой. - Ничего-ничего, - я напускаю на себя самый непроницаемый и загадочный вид. - Я не рассказывал тебе о Тьелко и двух вОронах? Ну конечно, не рассказывал, я специально упомянул эту историю, чтобы сбить Финьо с толку. - Так вот, как-то Тьелко отправился охотиться - совсем один и даже без Хуана. Он подстрелил косулю, но, разделав ее, понял, что незаметно собрался буран, а он не совсем уверен в направлении. Тут мимо пролетали два ворона, и Тьелко попросил их отвести его к ближайшему эльфийскому укрывищу. Они согласились - за часть его добычи; Тьелко располовинил тушу, взвалил на плечо и последовал за воронами. Спустя какое-то время они дошли до огромных куч бурелома, вокруг которых возвышались могучие деревья, утыканные вороньими гнездами. - Буря близко, а это - ближайшее эльфийское укрывище, - заявляют вороны. - Благодарю вас, - отвечает Тьелко с ошарашенным смешком и, поскольку делать больше нечего, отдает воронам причитающуюся часть мяса, разжигает костер, готовит себе ужин и благополучно проводит ночь в буреломе. А наутро, с помощью все тех же воронов, находит дорогу домой. "Эти чернохвостые разбойники, - бурчал он по возвращении домой, - они бы еще предложили переночевать в самом большом гнезде - оно было как раз размером под Эльда". С губ Финьо срывается смешок. - Представляю, как Турко взбирается на дерево - очень вежливо ругаясь, - и уютно сворачивается под каким-нибудь крылышком. Но про эту картину я ему, пожалуй, не буду говорить, - сверкает он лукавой улыбкой в ответ на мой смех. - А еще я все думаю... - начинает он снова после короткого молчания, и улыбка на его лице становится мягкой и мечтательной. - Все пытаюсь представить, как чудесно белые снежинки будут смотреться на твоих ярких кудрях. Без дальнейших разговоров я отстегиваю капюшон и нацепляю его на луку седла; расправляю волосы по плечам и гляжу на Финьо. Нежность в его глазах - как снегопад вокруг нас. - Так? - негромко спрашиваю я. - Да, - почти нараспев отвечает Финьо, - так красиво. Поток звездной меди. Эти простые слова дороже и слаще для меня, чем вся музыка Белерианда. Лицо Финьо исполнено такой теплоты, и внутри меня так тепло, что не понимаю, как снег вокруг еще не тает... И все-таки я замечаю их первым. Да, Финьо разведчик, но я - страж. Я - старший. Вождь. Не успеваю понять, подстерегали ли они нас, или наоборот - от нас прятались, но какая разница? Я молча пришпориваю Ласселанта, и мы устремляемся вперед... Их и в самом деле немного - хотя это не обязательно та же самая шайка, и к тому же они сокрушены не только массой нашего напора, но и нашей яростью. Нам с конем хватает пяти или шести ударов, чтобы покончить со всеми. Я спрыгиваю на землю, чтобы очистить меч, и наконец оборачиваюсь к Финьо. Он так и застыл верхом, на середине движения, и лицо его полно ужаса, потрясения и изумления. Я не сразу понимаю, что до сих пор Финьо ни разу не случалось видеть меня в битве так близко, и более того - он не успел нанести ни одного удара! Неожиданно и неудержимо сквозь его ужас проступает такая мучительная боль, такое глубокое осознание, такая всепоглощающая забота, что мое сердце, ни капли не сбившееся с ритма во время стычки, начинает колотиться тревожно и неровно. Финьо спешивается, подходит ко мне и обнимает - и хотя он на голову меня ниже, ощущение, словно я, ребенок, оказался в надежных родительских руках. - И подумать только, это Я в самой сокровенной глубине души давал обещание всегда защищать тебя, - говорит он тихим напряженным голосом, и глаза его полнятся болью и печалью. - Майтимо... прости меня, - он прижимает кончики пальцев к моим губам, останавливая слова, - прости, что не уберег тебя... что ты стал тем, кто ты теперь есть. И вот тут я наконец все понимаю. Огромная слабость охватывает меня, огромная печаль и любовь. Я крепко обнимаю Финьо. - Финьо, не смей. Давай мы никогда больше не заговорим о вине. ТЫ не смей говорить о СВОЕЙ вине. Теперь моя очередь прижать пальцы к его упрямым губам и попытаться растворить его тревогу и отчаяние в безумном пламени моего слабого сердца. Финьо целует мою ладонь и обнимает меня, пряча лицо на груди - и одновременно словно пытаясь спрятать меня от всех печалей и горестей этого мира. А меня озаряет, словно во вспышке молнии, что так ужасен и безудержен был мой натиск, потому что я не могу допустить, чтобы хоть один мерзкий клинок, стрела или рука коснулись, даже прошли близко от моего otorno. Поэтому ... никогда, indo ninya, - говорю я душой и сердцем - никогда моя мысль, моя рука или меч не будут так скоры, страшны или смертельны, как в тот миг, когда я буду защищать тебя...