Неизбежность

В их первую встречу была гроза. Дождь лил нескончаемым потоком, а небеса почернели настолько, что казалось, будто наступила ночь. Семилетний Шинтаро не боялся грозы, вовсе нет. Он даже любил дожди, особенно летние, и часто выбегал из дома босиком, чтобы попрыгать по лужам, а потом, вымокнув с ног до головы, вернуться обратно и принять горячую ванну под укоризненные причитания матери. Но сейчас… Этот дождь ему совсем не нравился, а раскаты грома невдалеке пугали, и мальчик каждый раз вздрагивал, едва заслышав их. Гроза была жуткой, и Шинтаро из последних сил сдерживался, чтобы не зареветь, шепотом повторяя: — Настоящие мужчины должны быть сильными. Мальчики не плачут. Ему было ужасно страшно, очень-очень одиноко и холодно. Мама с папой, наверное, сейчас спокойно пили чай в теплой гостиной и не представляли, какие ужасы вынужден переживать их сын. Они-то были уверены, что он остался на празднике у друга. Да и сам Шинтаро теперь уже думал, что сбегать с праздника было не самой лучшей идеей. С другой стороны, откуда ему было знать, что ливень застанет его на полпути к дому? В прогнозах говорилось о том, что погода весь день будет солнечная. Возможно, с небольшой облачностью. А теперь Шинтаро прятался от дождя на детской площадке и с тоской вспоминал целый кусок праздничного пирога, от которого он отказался. Уходить точно не стоило. Лучше бы он остался… Шинтаро не знал сколько прошло времени с тех пор, как началась гроза, но прекращаться она явно не собиралась. Лужи на земле становились все больше и, видимо, стремились к тому, чтобы превратить площадку в одно гигантское озеро. С детской горки, под которой Шинтаро пережидал дождь, капала вода, стекая ему прямо за шиворот всякий раз. От слишком долгого стояния на одном месте ноги затекли и подкашивались, но присесть было некуда. Как бы Шинтаро хотел сейчас оказаться в родном доме, пообедать вместе с родителями и — впервые за последние полгода — добровольно согласиться на дневной сон! При мысли о еде живот заурчал, напоминая о том, что неплохо было бы и подкрепиться чем-нибудь, желательно горячим и в очень больших порциях. Уставший, продрогший, промокший и ужасно голодный… Шинтаро стало так жалко самого себя, что слезы навернулись на глаза, и сил сдерживать их уже не оставалось. — Чего ревешь? — неожиданно спросил кто-то, и Шинтаро, наскоро вытерев слезы руками, с опаской обернулся на голос. Рядом с ним стоял такой же вымокший до нитки мальчишка. И улыбался чуть надменной, но приветливой улыбкой. — Ведешь себя как девчонка! — Я не реву, — обиженно возразил Шинтаро и шмыгнул носом, окончательно успокаиваясь: он уже не один, а значит, все самое страшное осталось позади. Больше можно не бояться. — Я вижу, — не стал спорить мальчишка и, на секунду облокотившись на деревянную поверхность, с воплем отпрыгнул назад, неожиданно пожаловавшись случайному товарищу по несчастью: — Мокро. — Холодно, — подхватил Шинтаро, грустно улыбнувшись. — И кушать хочется. — Это да… — мечтательно устремив взгляд к грозовым тучам, протянул незнакомец. — Ужасная погода. — Обещали солнце. — Не верю в прогнозы, — задрав нос, будто это был повод для гордости, заявил мальчик. — Ой, точно! Я забыл представиться: меня зовут Акаши Сейджуро. — Мидорима Шинтаро, — Шинтаро с чувством пожал протянутую руку. — Приятно познакомиться. — Мне тоже. С Акаши было легко и весело, а время летело так незаметно, что в равной степени могли пройти и несколько секунд, и целая вечность. Мальчики говорили обо всем на свете, с жаром споря насчет пользы от тех же прогнозов погоды и делясь рецептами «самого вкусного» домашнего мороженного. Рядом с Сейджуро Шинтаро чувствовал себя в безопасности, он даже на время забыл про грозу, холод и собственный голод. Будто бы и не он продрог до костей, прячась под детской горкой, с которой давно облупилась красная краска. — Слушай, а ты альбинос? — с интересом спросил Шинтаро. — Да нет, — пожал плечами Сейджуро. — С чего ты взял? — У тебя глаза красные. И кожа бледная. — Тогда уж я, скорее, вампир, — предположил мальчик и криво усмехнулся, когда собеседник отступил назад. — Эй-эй, возвращайся обратно, иначе снова дождем зальет, а мы только-только сохнуть начали. Знаешь, у альбиносов не только глаза красные, но и волосы белые. Я об этом в энциклопедии читал, — все с той же гордостью похвастался Акаши. — Никогда не видел настоящего альбиноса, — нахмурившись, сказал Шинтаро, вспоминая всех своих знакомых. — Так странно… — Я видел: у папы один из прошлых помощников альбиносом был. Зрелище, поверь мне, странное. Он действительно был очень бледным, будто мертвец. Ты мертвецов боишься? — Только если они вдруг решат ожить, — с видом знатока ответил Шинтаро. Сейджуро много говорил, настолько много, что Шинтаро подумал, что до этого дня тот вообще никогда никому и ничего не рассказывал, а информации у него накопилось слишком много, чтобы он мог и дальше держать ее в себе. Вот и изливает душу («Папа, вроде бы, это так называет…») теперь первому встречному мальчишке. — Мой отец меня не любит, ругает постоянно, наказывает, говорит, что я ошибка и не достоин быть его сыном, — рассказывал Акаши так просто, словно они все еще обсуждали погоду и неверные предсказания синоптиков, а не говорили о проблеме с родителями. Семья Шинтаро тоже не была идеальной: владея сетью клиник по всей Японии, родители были весьма успешными и известными людьми и от единственного сына требовали оправдания всех своих надежд, поэтому Шинтаро давно привык, что для них и для всех остальных он должен быть идеальным ребенком, одаренным и эрудированным. Образцовым сыном. Судя по словам Акаши, его родители от него требовали того же, что и семья Мидоримы, только… Никто не называл Шинтаро «ошибкой». — Но это же ужасно! — воскликнул мальчик и сжал кулаки. — Твой папа не должен был так говорить! — Ага, — кивнул Акаши. — Не должен был. Потому я и сбежал сегодня из дома. Сейджуро говорил и говорил, а Шинтаро все больше терялся, слушая его. Он не мог понять, почему чьи-либо родители могут так поступать с собственным ребенком, он не мог представить, как сильно нужно было довести Акаши, чтобы тот хотя бы подумал о побеге из дома, не говоря уже о том, чтобы в самом деле сбежать. «Что же там случилось такого, что здесь, на детской площадке, под дождем и в моей компании ему находиться приятнее, чем в родном доме?» — А оставайся со мной, — неожиданно предложил Шинтаро и сам удивился, почему эта идея не пришла ему в голову раньше. — Родители удочерят… нет, усыновят… тебя, и мы с тобой будем братьями. Разве не здорово? — Я подумаю. — Акаши не стал сразу отвергать его предложение, но по изменившемуся тону Шинтаро понял, что со словами про брата он все-таки погорячился. Потом их разговор перетек на любимые увлечения, на этой теме они и остановились: Шинтаро делился впечатлениями о том, как он учится собирать модели самолетов вместе с дядей и мечтает в будущем стать пилотом или инженером, а Сейджуро, в свою очередь, рассказывал, как отец лично по вечерам учит его играть в сёги. — У меня даже немного получается. Правда, до уровня отца мне все равно еще очень далеко. — Ну, а я никогда не стану ни пилотом, ни инженером и вообще не смогу заниматься настоящими самолетами. Когда я вырасту, то займу место папы в семейном деле и возглавлю нашу сеть клиник. — Понимаю, у меня тоже не будет особого выбора в том, чем заняться после учебы: папа… отец собирается передать в будущем мне свой бизнес. — Не везет нам. — Да. Они с Акаши только-только познакомились, но Шинтаро казалось, что они знают друг друга уже очень долгое время. А еще в груди зарождалось странное, ничем не объяснимое чувство собственной защищенности, как будто рядом с новым другом он мог не бояться абсолютно ничего на свете. Присутствие рядом знакомого человека вселяло в Шинтаро уверенность, что теперь все точно будет хорошо. Даже если страшная гроза никогда не закончится! Однако всему рано или поздно приходит конец: дождь начал понемногу затихать, и тучи рассеялись. Только светлее от этого не стало, ведь к тому времени день успел благополучно смениться вечером. Теперь Шинтаро если что и пугало, так только перспектива возвращаться домой в темноте. И снова — в одиночестве. — Может, все-таки переночуешь сегодня у меня? — предложил он, вылезая из-под горки, и потянулся, разминая затекшую спину. — Родители не будут против, я тебе футон в своей комнате расстелю. А завтра вместе гулять пойдем. — Нет… — после минутной заминки покачал головой мальчик. — Прости, не могу. Думаю, мне уже тоже пора вернуться домой. Да и мама, может быть, немного волнуется. Пока, Шинтаро. — Еще увидимся, Сейджуро. — Ну, это вряд ли, — улыбнулся Акаши и махнул на прощание рукой. Новый друг, легко перепрыгнув через бордюр у дороги, исчез в вечерних сумерках так же незаметно, как и появился перед Шинтаро несколько часов назад. Вопреки предсказаниям, новая встреча все же состоялась — только не на следующий день, не через неделю и не через месяц, а много позднее, когда оба уже давным-давно думать друг о друге забыли и вряд смогли бы вспомнить, как вместе пережидали грозу одним летним днем. Они встретились снова, когда оба подавали заявления на вступление в баскетбольный клуб средней школы Тейко. И не узнали друг друга. Они встретились в баскетбольном клубе средней школы Тейко, где оба были только первогодками. Впрочем, весьма одаренными и потому вскоре заслужившими места в основном составе команды. Но сначала они были обычными, мало чем отличающимися от остальных мальчишками, в обязанности которых входило следить за инвентарем, подавать мячи играющим ребятам и приводить зал после тренировок в надлежащий вид. В тот год новичков было много, и Мидорима с Акаши с трудом смогли разглядеть друг друга среди прочих незнакомых ребят, влюбленных в баскетбол и жаждущих играть. Все они просто потонули в сиянии не в меру активного и восторженного Аомине Дайки, каждую тренировку воспринимавшего как праздник. Казалось, ему для полного счастья не нужно было ничего, кроме баскетбольного мяча да кольца повыше, куда этот мяч можно было бы забрасывать. «Такой простой и открытый ребенок», — не раз пренебрежительно фыркал в мыслях Мидорима, с некоторой завистью глядя на счастливую улыбку раздражающего мальчишки. И даже не подозревал, что точно такие же мысли бродят и в чужой голове: Акаши, видя улыбку Дайки, тоже не раз жалел, что не может пока что полюбить баскетбол всем сердцем, как этот радостный игрок, буквально летающий по площадке. Акаши нравилось наблюдать. Еще больше — ему нравилось наблюдать за странным нелюдимым парнем, без особого рвения учащимся забивать мяч в кольцо. По неизвестной причине именно к его зеленой макушке то и дело возвращался взгляд Сейджуро. Он казался необъяснимо знакомым, хотя Акаши готов был поклясться, что до встречи в баскетбольном клубе ни разу не видел его. Какая-то ностальгия поселялась в сердце каждый раз, когда он встречался взглядом с глазами этого парня, Мидоримы Шинтаро. — Мы никогда не встречались? — порой вслух задавался этим вопросом Акаши, отчасти надеясь, что кто-то даст ему правдивый ответ. — Могли ли мы когда-то видеться? Могли — почему нет? Однако вспомнить не получалось. Раз за разом они проходили мимо друг друга, на короткий миг встречаясь взглядами, приветственно кивали и расходились каждый своей дорогой. Отчаянно желали подавить в себе чувство ностальгии и грусти об упущенном и не менее страстно желали вспомнить наконец друг друга. Будто это было чем-то важным. Но они проходили мимо. До тех пор, пока не начали при встречах в коридорах школы или за ее пределами молча кивать друг другу в знак уважения, а после и вовсе стали осторожно прощупывать почву, заводя ничего не значащие беседы, вроде разговоров о погоде или о выматывающих тренировках в клубе. На вопрос о том, почему они любят баскетбол, никто из них не смог дать внятного ответа, и, пожалуй, именно это обстоятельство сблизило их сильнее всего прочего. Позже они нашли друг в друге неплохих оппонентов для игры в сёги, что и подтолкнуло к единогласному решению: им определенно нравилось проводить вместе свободное время. Пусть даже от этого горечь ностальгии только усиливалась. Но действительно хороший противник был слишком большой редкостью, чтобы его упускать. — Если пойти сюда, то… — То ты, разумеется, проиграешь, Мидорима, — перебивал Сейджуро. — Зато если я пойду сюда… — То сам же об этом через пару ходов пожалеешь, Акаши, — в тон ему отвечал Шинтаро. Тогда они не были идеальными игроками, зато превратились в достойных соперников, понимающих друг друга с полуслова и дающих друг другу дельные советы для того, чтобы следующая игра стала еще интереснее. — Не люблю, когда интуиция оглушительно кричит — это слишком пафосно, — рассуждал Сейджуро под неодобрительное хмыканье Мидоримы, отвлекшись от игры. Или просто надеясь таким образом отвлечь противника. — Пусть лучше она… шепчет мне на ухо, так будет намного приятнее. — Предпочту и дальше верить в удачу, — невозмутимо произнес Мидорима, сознательно отправляя на сторону врага одну незначительную фигуру. Если бы все пошло, как он рассчитывал, то, благодаря этой небольшой жертве, победа была бы уже у него в кармане. — А вот сейчас интуиция мне… ну, допустим, все же нашептывает, что кто-то из нас двоих пытается схитрить. Этот ход слишком очевиден, Мидорима. — С тонкой улыбкой на губах Акаши легким движением руки разрушил все его планы на победу в этой партии, и Мидорима сам не заметил, как засмеялся в ответ — искренне и счастливо. Он терпеть не мог проигрывать и все же всем сердцем любил играть с Акаши Сейджуро уже потому, что с ним никогда нельзя было до конца быть уверенным как в собственном проигрыше, так и в победе. Игры с Акаши были непредсказуемыми, и просчитать заранее ход игры оказывалось невозможно. Это делало Шинтаро счастливым: не знать что-либо оказалось чертовски здорово и увлекательно. И в этом Сейджуро был с ним абсолютно солидарен. Потому они проводили практически каждый вечер вдвоем, разделенные доской для сёги с расставленными на ней фигурами. Это были хорошие вечера, и годы спустя именно о них Мидорима жалел сильнее всего, вспоминая свою учебу в средней школе Тейко. Потом в баскетбольный клуб вступил Кисэ Рёта, перевернув привычные устои ребят и сделав их всех на краткий миг времени практически неразлучными. Кисэ был ярким, жизнерадостным, добрым, и мир словно бы наполнялся красками, стоило ему только переступить порог спортивного зала. Мурасакибара, меланхолично, в тайне от прописавших ему строгую диету Акаши и Момои жуя сладкие батончики, приветливо кивал своему однокласснику, а тот заходился в радостном смехе при виде заспанной физиономии Аомине. Казалось, в такие моменты он не замечал никого вокруг, кроме человека, «открывшего для него баскетбол». Кисэ смеялся, Аомине привычно хмурился от слишком громкого голоса приятеля и раз за разом соглашался сыграть с ним один-на-один. Как ни странно, в своей победе в играх с Кисэ Аомине тоже никогда не был до конца уверен. Об их влюбленности друг в друга, наверное, во всей школе не догадывался только Мурасакибара, да и то — потому лишь, что подобный аспект отношений его вообще мало интересовал. Мидорима проявил несвойственную самому себе наблюдательность, распознав верные оттенки отношений друзей задолго до того момента, как по школе пробежалась волна компрометирующих фотографий и поползли соответствующие слухи. Обычно нечуткий в таких делах, Шинтаро смог разглядеть за дружескими перебранками, веселым смехом и по-настоящему счастливыми улыбками сокомандников глубокое и искреннее чувство. Чувство, чем-то похожее на то, что ему самому доводилось испытывать, находясь наедине с Акаши, до сих пор отдающееся в груди необъяснимым бризом ностальгии. — Где мы виделись? Когда? Почему теперь это кажется таким существенным? Шинтаро уже и не помнил, когда симпатия к капитану превратилась в привязанность, не помнил, когда между ними появилась связь настолько крепкая, что иногда становилось страшно от понимания того, насколько Сейджуро стал ему дорог. А он был очень дорог. Бесценен. Даже в мыслях у Мидоримы не было повода называть эмоциональную привязанность к Акаши как-то иначе, но отражение собственной радости от встреч с Сейджуро и вечерних партий в сёги он находил в сияющих глазах Кисэ и Аомине, когда они видели друг друга. Они тоже были просто счастливы от возможности проводить вместе хотя бы немного времени. В этом Мидорима их прекрасно понимал, а замечая иногда задумчивый взгляд Акаши, провожающий смеющуюся парочку, осознавал, что понимает не он один: у Сейджуро тоже были слишком похожие на влюбленность чувства. Мидорима не искал правильных названий и не жаждал оправдания, он просто знал, что рядом с Акаши он счастлив, а когда они находятся порознь, он живет только тем, чтобы снова оказаться возле него. Наверное, похожие мысли посещали и Сейджуро, но в этом Шинтаро не был уверен. Самым важным казалось то, чтобы быть вместе как можно дольше. В идеале — вечность. Хотя для них двоих это было бы многовато. И все же… Это Кисэ с Аомине могли однажды решиться бросить вызов если не всему миру, то, как минимум, всей школе и собственным семьям в борьбе за свое счастье и не столкнуться с презрением и ненавистью окружающих. Они — могли. Потому что были Кисэ Рётой и Аомине Дайки, готовыми наплевать на весь остальной мир и дышать только друг другом, не чувствуя никакого дискомфорта от этого. А Мидорима ощущал, как задыхается всякий раз от одной мысли о том, чтобы как-то обозначить свои неправильные мысли. У них с Акаши все было гораздо сложнее, и слова любви в их устоявшуюся картину жизни никак не вписывались. Они оба об этом знали, потому и могли лишь наблюдать за влюбленными по уши друзьями, завидуя тому, насколько открытыми те могут быть. Они не имели права любить друг друга. И тем более рассчитывать на понимание и принятие окружающих. Потому что у них никогда не бывало «все просто». — Хотел бы я быть, как эти двое, — признался Акаши, когда Аомине с Кисэ, на ходу то ли переругиваясь, то ли выясняя, кто будет в этот вечер платить в пиццерии, покинули тренировочную площадку. — Балбесы. — Идиоты, — фыркнул Мидорима и, подумав, добавил: — Но забавные. — Ты слишком критичен, Мидорима, — рассмеялся Сейджуро и собрался было похлопать его по плечу, но вместо этого рука плавно соскользнула с плеча, опустившись на локоть Шинтаро и задержавшись там на пару мгновений. Неискренний смех оборвался, а Шинтаро, вмиг окаменел, замирая и, казалось, вовсе не дыша. — Прости, — неловко пробормотал Сейджуро, на всякий случай отступая на несколько шагов назад. Чтобы не было желания продлить случайное прикосновение еще ненадолго. — Ничего, — выдохнул сквозь сжатые зубы Мидорима. — Все в порядке. В тот день в друзьях пустили корни ростки сомнений, и откуда-то сам собой взялся запрет на прикосновения, на вечера, проводимые наедине, на совместные прогулки от школы до станции метро… Негласный запрет на все, что невольно могло сделать их связь сильнее. Им нельзя было поддаваться зарождающимся между ними чувствам. Исключено. Им было никогда не стать такими же балбесами, отдающимися целиком на волю своим симпатиям, как Аомине и Кисэ. А семьи Акаши и Мидоримы были слишком известны и влиятельны, чтобы хотя бы подумать всерьез о возможности бросить тень на их безукоризненную репутацию в обществе. Это был единственный раз, когда Шинтаро в самом деле жалел о том, что не может так просто закрыть глаза на чужое мнение. Их «история любви» была обречена закончиться, толком не начавшись, и в то время это казалось самым правильным решением — с молчаливого одобрения старавшегося как можно реже встречаться с ним взглядом Сейджуро. А в день, когда Акаши впервые не предложил ему сыграть одну партию после занятий, Мидорима понял, что страшно завидует и Аомине, и Кисэ. Он бы действительно многое отдал, чтобы стать таким же безалаберным подростком: ответственность, чересчур большая для него одного, давила на плечи, мешая нормально жить и радоваться жизни. Мидорима чувствовал, что надолго его не хватит — вскоре он не выдержит и сломается окончательно под этим неподъемным грузом. Он лишился своей главной отдушины — времени, проводимого с Акаши. «Жаль, что так вышло. Мне будет немного не хватать… нас». Впрочем, вскоре это уже перестало казаться таким уж значительным: в то время, на последнем году учебы в средней школе, все ребята из команды начали меняться. И Шинтаро не был исключением. Мидорима оказался, наверное, одним из первых, кто обратил внимание на изменившееся поведение Акаши: из обычного, простого мальчишки, которому не чуждо было бурное проявление своих чувств, который мог спокойно посмеяться в компании друзей и не скрывал за семью замками собственное веселье от посторонних глаз, Акаши Сейджуро стал… Императором, холодным, эгоистичным, не признающим ничего, кроме собственной победы, и слишком далеким, чтобы Мидорима сумел докричаться до него. И он не кричал. Он со спокойным видом принял слова Акаши о том, что тот теперь будет занят по вечерам сильнее, чем раньше, и партии в сёги придется отложить на неопределенный срок. Навсегда. Хладнокровно кивал головой всякий раз, когда Акаши отдалялся от ребят из баскетбольного клуба, предпочитая проводить больше времени наедине с самим собой. Мидорима его в чем-то даже понимал: к окончанию средней школы все они были настолько загружены своими проблемами и недосказанностями, что обращать внимание на душевное состояние других уже не было ни сил, ни желания. Никто и не обращал. Наверное. Хотел бы и сам Шинтаро перестать замечать, как в их некогда дружной компании, почти ставшей семьей за время учебы, наступил разлад. Но он наступил, и мелькающая где-то на горизонте будущая взрослая жизнь манила каждого из них, затмевая собой то, что еще оставалось от них в настоящем. Время средней школы Тейко подходило к концу, и впереди ребят ждали новые школы, новые команды и новые знакомства. Старым привязанностям там уже вряд ли хватило бы места, да никто и не собирался забирать с собой в будущее груз прошлого. В конце концов, они смогли продержаться вместе до печального недолго. И не успели расстаться друг с другом хорошими друзьями. На их выпускной из средней школы все улицы были усыпаны бледно-розовыми лепестками цветущей вишни. Мидорима и Акаши сидели на траве возле пруда в парке недалеко от школы и молча созерцали покачивающиеся на спокойной водной глади маленькие кораблики-лепестки. Корабли… — Знаешь, я в детстве обожал воду, — сказал Акаши, и Мидорима скосил взгляд на собеседника. Вместо того, чтобы присутствовать на церемонии окончания школы, они сбежали в парк и ни слова не проронили за минувшие два часа. Казалось, им не о чем разговаривать в их последний день. — И поэтому мечтал стать рыбаком, — продолжил Сейджуро, не поднимая взгляд на товарища. — Глупые мечты, конечно, я и сам это сейчас понимаю. — А я хотел пилотом быть, — откровенно поделился Мидорима. — Как Кисэ? — прищурившись, по-прежнему глядя на пруд, уточнил Акаши. — Как Кисэ. Задолго до знакомства с ним мечтал выучиться на инженера или пилота. Я… всегда любил небо. — Вот как. Они снова замолчали, думая каждый о своем. Шинтаро вспоминал, что в детстве небо казалось ему намного ближе, чем сейчас, и было, если его не подводила память, ощутимо ярче. Такое небо невозможно было не полюбить всем сердцем. Сейджуро размышлял о том, что времени у них становится все меньше и тратить его на разговор о детских мечтах довольно глупо. Но все равно приятно, будто именно об этом им и следовало говорить в последний день, когда они еще могут называться друзьями. Ни Акаши, ни Мидорима не сомневались, что перестанут поддерживать общение уже на следующий день. Иначе чувства в самом деле захлестнут их с головой. Есть вещи, которые лучше никогда не произносить вслух. — Шинтаро, — тихо позвал Акаши, впервые за этот день смотря Мидориме прямо в глаза. Они казались сегодня слишком зелеными. Слишком. — Да? — В них читалось удивление, разбавленное малой толикой… надежды? — Никому не проигрывай… Шинтаро. — Никогда не проигрывай, Сейджуро, — приоткрыл губы в печальной, какой-то даже испуганной улыбке Мидорима. Завтра для них обоих начнется новая жизнь, где не будет никаких «нас» и «вместе», и Шинтаро не был уверен, что окажется способен снова раскрыть кому-то душу так же широко, как это было с Сейджуро. Акаши не сомневался, что в этот день он окончательно и бесповоротно передал свое сердце в руки Мидориме. И это было его единственной слабостью. Они разошлись, толком не попрощавшись, не высказав всего того, что накопилось в душе за эти годы. Возможно, у них просто не нашлось для этого подходящих слов. Так и не озвученное «прощай» раскаленными углями обжигало горло. В Шутоку, за школьными делами, повседневными мелочами и баскетболом, Мидорима надеялся забыть свои так и не вспыхнувшие чувства годовалой давности. Вспоминать или сожалеть о чем-то было бессмысленно, да он и не вспоминал, только, задумавшись, не раз возвращался мыслями к тейковским временам, заново смеялся над чудачествами Аомине и Кисэ, и на губах расплывалась мечтательная улыбка при воспоминаниях о легенде про «призрака средней школы Тейко», из-за которой даже учителя старались не задерживаться по вечерам допоздна, чтобы не услышать таинственный стук мяча в одном из пустующих залов. Веселые были времена, да. Но они прошли. Как прошло еще много чего: совместные игры и одуряющий вкус победы, улыбки того — прежнего — Акаши и вечера, когда казалось, что ничего в целом мире больше не существует, кроме них двоих, что они вместе — и есть весь мир. Множество веселых, забавных, грустных и до сих пор режущих по сердцу моментов, которые и хорошо бы забыть, да все как-то не получается. И не особо хочется. Всего было много: и грусти, и радости, и слез, и смеха. Поначалу Мидорима не представлял, как будет справляться без этих, ставших такими привычными и нужными вещей: как обойдется без поддержки друзей, вечной назойливой болтовни Кисэ, ворчания Аомине, молчаливой преданности Акаши, саркастических замечаний Куроко и бестолкового Мурасакибары, который непонятно каким образом умудрялся учиться лучше тех же Аомине и Кисэ. Мидориме вряд ли хватило бы сил или смелости признаться себе в этой слабости, но он действительно скучал по ним. Не по таким, какими они стали к окончанию школы, нет, а по тому Поколению Чудес, которое и в голову никому не приходило так называть, по обычным ребятам, у каждого из которых были свои слабости и недостатки. По тем ним, которые еще не забыли, что значит — любить баскетбол. Отчасти, Мидорима потому и не забросил спорт в старшей школе, что где-то в глубине души продолжал надеяться и верить, что игра рано или поздно вернет им всем то, что посмела отнять у них. Причин для подобных надежд не было никаких, но Шинтаро все равно верил — и в них самих, и в великую Судьбу, которая, конечно, непременно будет на их стороне. Так что в Шутоку Мидорима Шинтаро продолжил играть в баскетбол, посещать тренировки и… чудить еще больше, чем в средней школе, почувствовав после распада прежней команды некую вседозволенность и безнаказанность, граничащие порой с всесилием: теперь он был асом, а значит — лучшим из лучших, невероятным, прекрасным и божественным. Чудесный игрок из Поколения Чудес. Ха! Мидорима хотел послать все к черту в первый же месяц и наплевать на желаемое будущее, но после игры с Сейрин, за которых, к удивлению Шинтаро, играл и его бывший товарищ по команде Куроко Тецуя, что-то в нем изменилось; оборвалось желание стать лучшим. — Ты сильный, Мидорима. Но не стоит зазнаваться, кто знает, кем будет твой следующий противник. Вдруг он окажется сильнее? — Ты проницателен, Акаши, однако не думаю, что когда-нибудь смогу найти кого-то сильнее тебя. Сейчас мой единственный настоящий противник — ты. Словно короля сбросили с его законного трона, показав, что на самом деле он ничего не стоит. Никому не проигрывай, Шинтаро. Мидорима обещал, что никогда никому не проиграет до тех пор, пока не представится возможность снова сразиться со своим соперником. И все же он проиграл Куроко и этому… как там его звали?.. Кагами Тайге. Шинтаро чувствовал, что после первого поражения он парадоксальным образом стал на шаг ближе к исполнению своего обещания, как будто проигрыш вдруг обернулся неожиданной победой, а остатки разочарования смыл почему-то очень соленый дождь, зарядивший из вечернего неба. «Я стану лучше. Я стану лучшим ради тебя. Потому что хочу, чтобы и ты узнал, что такое поражение, Акаши. Поверь мне, это чувство ты не забудешь никогда». Холод в душе начал понемногу исчезать, а льды, сковавшие сердце, оттаивали, оставляя после себя влажный след. Напоследок. А потом Куроко в паре с новым «светом» так же легко разгромил и Акаши, и все остальное Поколение. Сейджуро… Акаши улыбался, и Шинтаро только тогда осознал, насколько сильно ему в действительности не хватало бывшего капитана и его улыбки. Она ведь, и правда, была самой чудесной из всего того, что Мидорима когда-либо видел. И по ней он скучал больше всего: по невероятной улыбке Акаши Сейджуро и теплой нежности в его глазах. Но поражение остается поражением. Возле Шинтаро все время был оптимистичный, радостный и никогда не унывающий Такао, ставший для него за время их знакомства то ли близким другом, то ли верным оруженосцем, который таскал следом, случалось, неподъемные талисманы на день, возил в самодельной рикше, каждый раз удивляясь, что снова проиграл удаче Мидоримы. Он всегда проигрывал, и Шинтаро не вспомнил бы ни единого случая, когда они с Такао менялись местами в «повозке»: всегда крутил педали Такао, а Мидорима с самодовольной улыбкой прихлебывал свой любимый напиток из красной фасоли, который Казунари называл не иначе, чем «несусветная гадость». А еще Казунари Такао действительно был рядом — все время. Наверное, только благодаря его поддержке и искренней вере в способности приятеля Шинтаро смог справиться с болью от своего самого первого поражения и быть уже морально готовым ко второму. В конце концов, именно Такао показал Шинтаро, что и от проигрыша может быть польза, что проигрывать бывает даже приятно. У Мидоримы был Такао, поэтому Шинтаро, видя умиротворенно-радостную улыбку Акаши после матча с Сейрин, невольно задался вопросом о том, что будет потом — когда спадут первые впечатления и придет наконец осознание собственного не-всесилия. На чьем плече будет не-плакать Сейджуро этим вечером? С кем он будет не-делиться своими чувствами теперь, когда привычная броня спокойствия дала трещину? Кто станет для Акаши его «Такао»? И есть ли у него такой человек? — Эй! Акаши, погоди! — Шинтаро нагнал товарища в коридоре и, высокомерно задрав нос кверху, не терпящим возражений тоном произнес в ответ на озадаченный взгляд Сейджуро: — Если хочешь… Можешь поплакать у меня на плече. — А могу я отказаться от столь… заманчивого предложения, Мидорима? — насмешливо уточнил Сейджуро под отрицательно-укоризненное мотание головой Шинтаро. — Нет, не можешь. Второй раз пытаться тебя утешить я не собираюсь, — безапелляционно возразил Мидорима. — И не мечтай. — Значит, у меня просто не остается иного выбора, верно? — Так и есть. — Иногда ты бываешь неоправданно-настойчивым. И я бы не сказал, что это хорошее качество. — Неважно. — Но тебе лучше было бы исправиться, Мидорима. Серьезно, в будущем тебе это очень пригодится. Поражение стало именно той встряской, которая была необходима всему Поколению Чудес. Как будто только после нее каждый из них смог вспомнить, что значит жить, и проветрил наконец голову от слишком сильно запутавшихся мыслей. Ради этого стоило и подождать. Точно стоило. Это Мидорима понял, когда — впервые с окончания Тейко — услышал в телефонной трубке немного сонный голос Сейджуро и заветные слова: — Здравствуй, Мидорима. У меня выдался свободный вечер… Не хочешь сыграть? Ответ был очевиден. Шинтаро поверил, что теперь все снова будет хорошо, как раньше. Поверил буквально на какое-то мгновение, но этого хватило, чтобы почувствовать, как его подхватывают, унося куда-то за собой, громадные крылья всепоглощающей радости. В его жизнь постепенно, один за другим, вернулись старые друзья: и вот уже Кисэ срывает вечерние тренировки, эмоционально рассказывая, как прошел день, и объясняет свое присутствие тем, что съемочная площадка находится как раз недалеко от школы Мидоримы; Аомине, отводя взгляд в сторону и, кажется, еле сдерживаясь, чтобы не начать нервно переминаться с ноги на ногу, просит Шинтаро «подтянуть» его к началу экзаменов; Мурасакибара, разумеется, поддавшийся общему настрою «напомнить Шинтаро о своем существовании», исправно отправляет ему смс-ки раз в сутки; Куроко и Кагами повадились обедать в семейном ресторанчике, где часто бывали Мидорима и Такао; вечера, проведенные вместе с Акаши за обсуждением стратегий в игре, и вечера, плавно перетекающие для них же в раннее утро и спешные прощания, чтобы не опоздать на занятия; ну, а Сацуки и так всегда старалась оставаться в курсе того, что происходит в жизни дорогих ей людей. На третьем году обучения в старшей школе отношения ребят окрепли, и они часто собирались вместе в суши-баре, куда повадились ходить полтора года назад, и, весело переговариваясь и подшучивая друг над другом, однажды выбрали темой обсуждения планы на будущее. В стороне от них беззлобно переругивались уже закончившие школу Имаёши Шоичи и Касамацу Юкио, как делали всякий раз, стоило им только увидеть друг друга. Потому, наверное, компания Поколения Чудес, изрядно разросшаяся за это время, и приглашала их, чтобы насладиться «зрелищем». Или надеясь, что рано или поздно взаимная антипатия перерастет между ними во что-то существенно большее. Мелькали у Мидоримы подозрения, что ссоры и препирательства Имаёши и Касамацу на протяжении последних трех лет — лишь вершина айсберга. Хотя Мидориму, пусть он порой и называл их теперь своими друзьями, это мало волновало: собственные невыраженные чувства беспокоили его куда сильнее. Хьюга поглаживал под столом руку Рико и вещал под аккомпанемент из беззаботного смеха Киёши, ради такого случая взявшего отгул со своей подработки в автосалоне, о пользе правильных решений и необходимости раздумий о будущей карьере. К его словам никто особо не прислушивался, но нравоучения создавали хороший настрой к предстоящему серьезному разговору. Химуро, морщась от излишне импульсивных речей своего названного брата, пил зеленый чай и без особого интереса приценивался к меню бара, невпопад соглашаясь со словам Тайги и периодически горестно качая головой, когда встречался с понимающе-сочувствующим взглядом голубых глаз, обладатель которых тоже перестал следить за развитием мыслей Кагами относительно того, как правильно нужно готовить суши. Однако обещание Тайги когда-нибудь накормить их всех роллами собственного приготовления Куроко с Химуро запомнили: готовил Тайга действительно божественно. Рядом с Акаши и Кисэ сидел Мурасакибара, поедая вторую порцию суши под болтовню Рёты о девушках-моделях. Тема не слишком интересная, зато вполне соответствующая вкусам семнадцатилетних парней. Впрочем, нет — тема совершенно перестала быть интересной после того, как Кисэ, незаметно для себя, вместо обсуждения прекрасного пола провел друзьям краткий обзор моды в этом году, попутно просветив их насчет творчества современных модельеров и пообещав «потом как-нибудь» показать им пару полезных статей по этому вопросу. Аомине с Мидоримой, отставшие от общего весело-расслабленного состояния, буравили друг друга мрачными взглядами. — Скоро вступительные экзамены будут, — наконец подал голос Шинтаро, сделавшись еще мрачнее. — Да готовлюсь я, готовлюсь! — мгновенно вспылил Аомине, гневно глядя на своего добровольного репетитора. — Хватит об этом напоминать каждый день, Мидорима. Шинтаро, второй год по выходным дополнительно занимающийся с Аомине, помня о его низком уровне успеваемости, выразительно приподнял брови в ответ на это. — Да неужели? Дайки рассерженно фыркнул, напомнив Мидориме кошку, которой на хвост наступили, и выплюнул презрительное: — Доконал! Сказал же, делаю все, что в моих силах. — Ты меня тоже жутко бесишь, Аомине. С тех пор, как Мидорима взвалил на свои плечи неподъемную ношу в виде успеваемости Дайки, они уже раз сто успели друг друга искренне возненавидеть, разочароваться в самой идее этих занятий, а потом все равно снова сойтись и продолжить ненавистные занятия. Потому что одно желание у них все же было общим: оба хотели, чтобы Аомине благополучно сдал экзамены и поступил в университет. Не зря же Шинтаро на это столько времени и сил убил? Хотя иногда убить хотелось кое-кого другого. — А куда ты поступать-то собираешься? — вспомнил Шинтаро, и шум вокруг них стих. — Куда-куда? — нервно оглядевшись на притихших друзей, пробормотал Аомине, а затем его взгляд остановился на внимательно наблюдавшим за ним с другого конца стола Кисэ, и Дайки самоуверенно хмыкнул: — В пилотную академию, само собой. Золотистые глаза удивленно распахнулись, Шинтаро не обратил на это внимания, поскольку сидел к Кисэ вполоборота, зато заметил, как расширились зрачки Дайки, когда он смотрел на Кисэ. И, в общем-то, сомневаться в отношениях этих двоих не приходилось. Их влюбленность друг в друга было сложно не увидеть; пусть Шинтаро и сомневался, что эти чувства продержатся до старшей школы, они все равно сохранились. Возможно, даже стали сильнее, чем были раньше. — Почему, Мине-чин? — спросил Мурасакибара. — Ты же высоты боишься, нет? — Потому что… — Аомине замешкался с ответом, несколько секунд помолчав перед тем, как продолжить: — Потому что я тоже хочу летать. Было в этих простых словах что-то такое, что разом пресекло все дальнейшие расспросы. Вместо этого ребята, объединившись, стали обсуждать свои собственные планы на будущее. В обсуждении не участвовали разве что выпускники и Аомине с Кисэ, вскоре покинувшие дружную компанию, сказав, что у них еще остались важные дела на сегодня. Им определенно было, о чем поговорить наедине. Химуро собирался вернуться в Америку, к отцу, и уже там получить высшее образование. Вроде как он в будущем хотел стать адвокатом и весь преступный мир держать в панике одним только звучанием своего имени. Ребята посмеялись над ним, но, в конечном счете, пришли к мысли, что планы у него очень даже неплохие. А Мурасакибара признался, что переедет в Штаты вместе с Химуро и будет обучаться кондитерскому искусству в кофейне его мачехи, которая только рада новому смышленому помощнику. Это было неожиданно, но все понимали, что Мурасакибара ни за что не смог бы оставить «грозу преступного мира» одного, без своей поддержки; такой уж была их дружба, что они ни дня друг без друга прожить не могли. Куроко сообщил про свое желание работать с детьми, о чем все и так знали, а Такао, радостно подскакивая на месте, сказал, что обязательно станет учителем: «Хочу, чтобы детские, школьные годы молодые поколения вспоминали исключительно с улыбкой на лице, как что-то хорошее и праздничное». Мидорима с детства готовился к тому, что станет врачом и займет место отца в одной из семейных клиник, а на плечах Акаши лежала ответственность за будущее бизнеса своей семьи. Кагами поделился подростковой мечтой — работать в пожарной службе и спасать человеческие жизни, заявив напоследок, что все равно никогда не проиграет «чертовому Ахомине», и никто не решился ему напомнить, что вот уже год Кагами не может выиграть у Аомине ни единого матча, что командного, что один-на-один. А Момои, положив голову на плечо Тайги, прервала его монолог новостью о том, что они с Кагами поженятся, когда станут совершеннолетними, и добавила, что «Дай-чан» об этом еще не знает. Как эти двое сошлись, не представлял, наверное, даже Куроко, лучше всех осведомленный о жизни Тайги, но возможно, это было как-то связано с чуть ли не каждодневным соревнованием Аомине и Кагами, благодаря которому Тайга и сблизился с Сацуки. — Раз у тебя нет выбора, я мог бы вместе с тобой поступить в медицинский, Мидорима, — как-то потеряно произнес Акаши, словно сам не до конца осознавая, что говорит. — Выучусь на врача, это всегда слыло хорошей специальностью, и… — Твой отец будет против? — Куда ж он денется, — проворчал Сейджуро. — Я бы хотел, чтобы мы учились в университете вместе, одной профессии. — Я ценю твое предложение. Но не думаю, что это будет хорошей идеей. — Ты всегда слишком сильно всего боишься! Разве не ты говорил прежде, что вместе мы что угодно можем преодолеть? — Кто-то же из нас должен бояться, — справедливо заметил Шинтаро. — Прости, Акаши. Были ошеломляющие признания, вроде слов Аомине или Мурасакибары, были практически прописные истины, которые Куроко или Мидорима только что озвучили, но в тот вечер все собравшиеся ребята чувствовали, что становятся ближе друг к другу. Прощаясь со старшей школой. Шинтаро ощущал, что теперь не боится собственного будущего, наоборот, он был уверен, что впереди его ждет еще много счастливых моментов. И это было, пожалуй, самым главным. После старшей школы настало время университетов. Обсуждая с ним планы на будущее, Акаши как-то обмолвился, что не отказался бы связать свою жизнь с медициной, раз уж у Мидоримы особо выбора не было, и Шинтаро, не до конца определившись, чувствует ли радость, смущение или недовольство таким ответом друга, в первый учебный день с замиранием сердца высматривал Акаши среди прочих одногруппников. Он сам не знал, чего хочет больше: увидеть знакомый силуэт на одной из лекций, к примеру, по анатомии или, неизменно выискивая взглядом огненно-алые глаза, раз за разом не находить их. В любом случае, своего обещания Акаши, по понятным обоим причинам, не сдержал, приняв, как и планировал с детства, бизнес отца в свои руки. И, все так же следуя советам-повелениям отца, стал осваивать для себя профессию юриста. Ведь это могло оказаться довольно полезным навыком, что для семьи Сейджуро всегда являлось основным критерием. Для Шинтаро и Сейджуро просто не оставалось иного пути, чем соответствовать ожиданиям родителей. И надеяться, что когда-нибудь и для их мечтаний будет место в этой жизни. После поступления в университеты от «их» жизни осталось немного: редкие встречи раз в несколько месяцев, тихие, под аккомпанемент доносящегося с улицы шума и гомона людских голосов, разговоры за очередной партией в сёги, неторопливый стук фигур во время их передвижения по доске. А воздух в полумраке квартиры Мидоримы, где проходили их встречи, казалось, трещал от скопившегося напряжения, которое почему-то до сих пор оставалось незамеченным для излишне увлеченных игроков. — Если бы я мог, то хотел бы послать все к черту и уехать в деревню к бабушке с дедушкой, рыбачить бы начал, — откровенно сказал однажды Акаши, запрокидывая голову на спинку кресла и закрывая глаза. По губам его блуждала мечтательная полуулыбка. — Так пошли, — с невысказанной горечью усмехнувшись, посоветовал Мидорима. — Пошли к черту — и поезжай на пару-тройку недель в деревню. Отдохни, пока есть такая возможность. — Тогда я вряд ли захочу возвращаться обратно. — Значит, не возвращайся. В такие вечера Мидорима, сам порой того не замечая, страстно ловил каждое слово, каждое движение и каждый взгляд собеседника, не пытаясь понять, почему для него стало теперь настолько важно помнить Сейджуро и чувствовать его присутствие, ощущать, знать, что хотя бы сейчас он находится рядом. И никуда не пропадет. Слышать чужое дыхание и впитывать его в себя, будто… Когда за Акаши закрывается дверь, Мидорима опускается на пол в прихожей и дышит глубоко и жадно, как если бы не дышал весь вечер. А потом надолго запирается в душе и яростно, до красных пятен трет губкой кожу, потому что ему кажется, что запах Акаши, он сам, насквозь пропитали и его самого, и весь дом. И, уже выйдя из душа, начинает глобальную уборку квартиры, выветривая все то напряжение и недосказанные чувства, что оставались в доме после ухода Сейджуро. Позднее Мидорима боялся самому себе объяснить, что на него нашло, но убеждал себя, что в этом нет ничего необычного или выходящего за рамки нормальности. Осознание того, что еще совсем недавно здесь был Акаши Сейджуро, сидел в этом кресле, дотрагивался до этого стола, передвигал эти фигуры или, обуваясь, опирался на этот дверной косяк в прихожей, сводило Шинтаро с ума. Тогда это вовсе не казалось ни правильным, ни нормальным. Полный провал. Это было ужасно, отвратительно. И совсем не по-дружески. Хотелось выть от тоски, а осознание причин этой тоски по-прежнему не приходило. Словно его и вовсе не существовало. Не-вы-но-си-мо. На втором курсе университета неопределенная многозначность их отношений достигла своего пика и случилось то, чего в равной степени предпочли бы избежать и Акаши, и Мидорима: им пришлось поговорить, честно и откровенно, без утайки и увиливаний от скользких тем. Достаточно оказалось просто сесть друг напротив друга, как они это делали множество раз в прошлом, и, передвигая по доске фигуры, спокойно и логически разложить по полочкам собственные отношения. Не спрашивая, не рассуждая, всего лишь констатируя и так очевидные факты. Весь разговор, последствий которого Шинтаро в тайне побаивался, занял не более пятнадцати минут, гораздо меньше времени их обычной партии в сёги. Тогда же выяснилось, что бояться было абсолютно нечего, в искренности сомневаться не приходилось, да Шинтаро и не сомневался, как данность приняв слова Акаши о том, что все-таки их связывает нечто большее, чем хорошая дружба. — Я люблю тебя, Мидорима, и знаю, что ты тоже меня любишь. — Не думаю, что такие чувства в нашем случае могут быть уместными. — Согласен, — кивнул Акаши и, помолчав, добавил: — Но ты раньше постоянно говорил, что вместе мы способны с чем угодно справиться. — Это были твои слова, Акаши, а я отвечал, что ты неоправданно самонадеян. Да и… стоит ли? — тоскливо вздохнул Мидорима. С чем-то справляться, что-то преодолевать, быть сильными и готовыми выступить против всего света, если понадобится… Но зачем? Ведь можно просто не давать волю собственным чувствам и жить дальше, в относительной гармонии с самими собой. — Стоит, — решительно подтвердил Сейджуро, и глаза его задорно блеснули. — Или ты боишься, Мидорима-ку-у-н, — насмешливо спросил он, сладко растягивая гласные, и Мидорима раздраженно скрипнул зубами. — Я не боюсь. — Но все равно не хочешь об этом говорить, — подытожил Акаши. — Сам знаешь, что наши семьи будут не в восторге, — выложил свой главный аргумент Мидорима, надеясь на благоразумие друга. — Да… Однако они и увлечение баскетболом не разделяли, — неожиданно весело заметил Сейджуро, и Шинтаро почувствовал, как губы расползаются в глупой, абсолютно счастливой улыбке. Сегодняшний день был, определенно, не создан для серьезности. — Не сравнивай, это слишком разные вещи. Слишком. Они продолжали буднично, словно бы погоду на завтра, обсуждать собственные отношения, споря без малейшего запала и не стремясь убедить друг друга в своей точке зрения. Это даже спором не было, так — обычный переброс словами. Потому что оба уже совершенно точно знали: несмотря ни на что, они будут вместе. В общем-то, так и вышло. И родители Мидоримы, и родители Акаши были против, казалось, весь мир был против их отношений. Но, до последнего оставаясь верны своему обещанию, они были вместе. Несмотря ни на что. Они были вместе, когда семья заставила Сейджуро забрать документы из Токийского университета и уехать на учебу за границу на долгих четыре года. — Уезжаешь? — Мидорима чувствовал, будто земля уходит у него из-под ног, а на осознание попросту не хватает сил, и, разомкнув отчего-то разом пересохшие губы, он вымолвил: — Куда? — Понятия не имею, — голос Акаши дрогнул. — Ты же знаешь, моя семья думает, что ты… Попытаешься поехать за мной. — Да, — коротко кивнул Мидорима, то ли соглашаясь с тем, что непременно бы поехал, то ли говоря, что знает об этих — конечно же! — глупых домыслах семьи Акаши. Разве он поехал бы за ним? Надолго? Навсегда? Мидорима не хотел этого признавать, но да — он бы обязательно поехал следом за Сейджуро: куда угодно, когда угодно, и меньше всего его волновало бы, сколько времени, недель, месяцев, лет займет эта поездка. Он бы поехал за ним на край света и был бы счастлив уже от одного того, что Акаши — вот он, совсем рядом, стоит только руку протянуть, чтобы почувствовать тепло его кожи. Потому что любил. И, наверное, больше не представлял своей жизни без него. Это пугало. — Ты мог бы не уезжать. — Нет, — мотнул головой Акаши. — Не могу. Иначе отец окончательно убедится, что воспитал полнейшего слабака. — Но ты не слабак. — Он думает иначе. Отец Сейджуро был, по мнению Мидоримы, тираном и деспотом, убивающим сына своим безразличием и выстроившим после смерти жены стену отчуждения между собой и мальчиком, однако… По причине, неведомой Шинтаро, он вполне благосклонно принял новость о первом серьезном романтическом увлечении Сейджуро. Правда, поставил условие: Акаши должен получить высшее образование в Европе. Один. Без Шинтаро. Вроде как — проверка на прочность, своеобразная такая. После этого отец Сейджуро обещал серьезнее подумать над тем, как ему лучше относиться к влюбленности единственного наследника. Акаши в ответ пообещал дождаться решения родителя и с достоинством преодолеть все испытания. Сам Шинтаро узнал об этом на следующий день со слов Акаши. А через неделю Сейджуро улетел, и любая связь между ними оборвалась на четыре года: не было ни звонков, ни писем, ни сообщений. Ничего. И все же, пусть не физически, но они продолжали чувствовать тепло друг друга через расстояния. Шинтаро плохо помнил то время: дни слились в беспросветную вереницу черных будней, похожих друг на друга, будто сделанные под копирку. Жизнь поглотила глухая, неизбежная и нескончаемая тоска. В то время Мидорима постоянно грезил их прошлыми встречами, вспоминал прикосновения Сейджуро, его жар, запах, его голос с кошачьими, ленивыми интонациями, от одного звучания которого тело била крупная дрожь. Но он жил — продолжал жить и ждать того дня, когда Акаши вернется обратно, отвоевав у семьи право на любовь, счастье и мизерную свободу. А до тех пор Шинтаро, чтобы прогнать слишком волнительные воспоминания, с головой погрузился в учебу, отдавая ей все свои силы и все свободное время. Просыпался, принимал душ, завтракал, попутно отвечая короткими смс-ками на тонны сообщений от Такао, занимавших почти всю память в телефоне, одевался и ехал в университет, из которого возвращался уже поздним вечером и ужинал едой быстрого приготовления, торопясь заснуть, чтобы снова проснуться с рассветом. Как-то незаметно он перешел на фастфуд, прельстившись тем, что не нужно затрачивать время, которого и без того было чрезвычайно мало, на приготовление пищи. Такао, пересекаясь с ним на выходных, каждый раз осуждающе корчил лицо и с притворным ужасом красочно описывал, насколько сильно Мидорима себя запустил с их предыдущей встречи. И Шинтаро вынужден был признать, что в его словах присутствовала крупица истины. Только это его совершенно не интересовало. Он не беспокоился. Шинтаро просто ждал дня, когда сможет снова заглянуть в глаза любимого человека и, возможно, отвесить ему хороший подзатыльник за то, что оставил в одиночестве так надолго. Оставалось надеяться, что «проверка на прочность» этого действительно стоила. А однажды ранним утром, когда Мидорима только успел провалиться в вязкий, беспокойный сон, в квартире раздался дверной звонок, и, открывая дверь перед незваным гостем, Шинтаро меньше всего думал о том, что им может оказаться Акаши. А потому замер, ошеломленно хлопая ресницами, не в силах выдавить из себя ни звука в ответ на приветствие Сейджуро. — Здравствуй, Шинтаро, — обескураженно повторил Акаши, окидывая любовника критическим взглядом. — Ты хуже выглядишь, — безрадостно заключил он. — Не заболел? — Ты тоже выглядишь довольно помятым, — вернул любезность Мидорима, рассматривая гостя столь же заинтересованно и будто бы даже не до конца веря, что это действительно он. — Совсем сегодня не спал, да? — сочувственно уточнил Шинтаро, заметив темные круги у него под глазами. — Да нет, выспался в пути, рейс-то ночным был. А как только приземлились, я сразу к тебе поехал: не хотел ни минуты лишней ждать. За чашкой крепкого, горького кофе Сейджуро объявил Шинтаро о том, что отец теперь не так уж и против их отношений: в конце концов, «родство» с семьей Мидоримы пошло бы бизнесу только на пользу. — Он неплохой человек, — под скептическое хмыканье Мидоримы сказал Акаши. — Ну, не совсем плохой. Отцом хорошим он мне не был, но… Выгоду для своего предприятия он увидит всегда и везде, не сомневайся. В тот день Сейджуро пообещал, что впредь они больше никогда — ни за что на свете — не разлучатся надолго. И он готов был приложить все свои усилия ради выполнения этого обещания. Они же, в конце концов, были Мидоримой Шинтаро и Акаши Сейджуро, которые просто не имеют права сдаваться и отступать перед трудностями внешнего мира. Тогда Шинтаро поверил, что темной полосе в их жизни пришел конец, уступив место такому долгожданному и головокружительному счастью. Теперь он действительно был спокоен. Потом много чего произошло: семья Мидоримы чуть было не отказалась от своего беспутного сына, а отец Сейджуро грозил оставить единственного наследника без наследства. Однако вскоре, по неизвестной Шинтаро причине, скандалы с обеих сторон как-то резко утихли сами собой. Впрочем, покров тайны с этого спал через несколько месяцев, когда во входную дверь дома Шинтаро в пригороде Токио постучал Акаши. — Ты не поверишь! — с ходу начал Сейджуро, ворвавшись в дом и чуть ли не приплясывая от возбуждения. — Они… они… Нет, ну такого я точно не ожидал! Умеют же наши предки удивлять! — Да что случилось-то? — без особого интереса приподнял брови Мидорима, не разделяя пока еще энтузиазма собеседника. — Тебя редко таким ошарашенным увидишь. — Ты просто не представляешь, что я сегодня увидел, пока к тебе ехал, — заговорщическим шепотом протянул Акаши. — Прохожу я, значит, мимо ресторана… Ну, помнишь, большой такой, престижный: окна в пол, официанты в бело-красных одеждах. Там еще столики забавные такие — с кружевными скатертями, ты еще смеешься постоянно, когда его видишь, что это сделано специально для того, чтобы «взрослые состоятельные дядечки почувствовали себя маленькими принцессами». — Ах, этот, — кивнул, припоминая, Мидорима. — Ага, есть такое. И что же произошло, когда ты проходил мимо этой забегаловки? — Я там… — Акаши сделал театральную паузу перед тем, как продолжить и поделиться наконец своей ошеломляющей новостью. — Я там наших с тобой отцов видел, Шинтаро. Они кофе пили и о чем-то довольно спокойно друг с другом беседовали. Вот я и подумал, а может, они из-за того, что подружились, на наши отношения согласились сквозь пальцы смотреть? Наши отношения… Для Шинтаро это до сих пор звучало слишком дико и непривычно, хотя прошло, казалось бы, уже достаточное количество времени, чтобы привыкнуть к тому, что из друзей они стали любовниками. Любимыми. И все равно это было чересчур непривычно и казалось таким… нереальным и неправдоподобным. Как они могли в самом деле любить друг друга? Как могли встречаться? Почему продолжали со всем светом бороться за возможность этих неправильных, вредных отношений? Почему, как, зачем — Мидорима не знал ответов на эти вопросы. Да и ему вполне хватало расплывчатой фразы: «Потому что так и должно быть», и он старался не задумываться над ее смыслом. Старался не сомневаться ни в самом себе, ни в Акаши, ни в том статусе, который приобрело их общение в последнее время. Любовники. Им было по двадцать три года, а они продолжали играть в каких-то чертовых Ромео и Джульетту, которые, видите ли, ненормально сильно друг друга любят, и из-за этого готовы наплевать на всех окружающих, собственные семьи и принципы. Как же это бесило! Раздражало. Злило. Мидорима чувствовал, что его в чем-то знатно надули с этими отношениями. Зато он каждый раз, не сдерживаясь, смеялся в полный голос, вспоминая, как только зарождалась в их отношениях романтика и Акаши, неловко переминаясь с ноги на ногу. протягивал Мидориме букет цветов в изрядно помятой оберточной бумаге или коробку шоколадных конфет, почему-то каждый раз забывая о том, что Шинтаро никогда не любил сладости. Не менее глупо вел себя и сам Мидорима, озвучивая перед Акаши какие-то дурацкие, найденные на просторах интернета монологи о любви и страсти, в которых пафоса было куда больше, чем здравого смысла. Выглядело это все ужасно глупо, но оба старались казаться довольными: так ведь делают все по-настоящему влюбленные пары. Разве они чем-то им уступают? Они же встречаются. Правда, ничего в любви не смыслят. А воспоминания об их «первом разе» вообще из раза в раз доводили Мидориму то ли до истерики, то ли до нервного тика. Они оба тогда ужасно нервничали и совершили, кажется, все ошибки, какие только могут совершать новички в этом деле. — Я не думаю, что это… — осторожно начал Мидорима, проводя рукой по оголенному торсу Сейджуро. Ощущение того, что они совершают самую непоправимую ошибку в своей жизни, его не покидало в тот день ни на минуту. И Акаши, судя по тому, как он нервно прикусывал нижнюю губу и постоянно отводил взгляд в сторону, избегая смотреть на своего партнера, происходящее тоже не сильно радовало. — Шинтаро, ты можешь хотя бы сейчас обойтись без своих комментариев? — со злостью в голосе процедил Сейджуро, наматывая на палец прядь отросших за последнее время зеленых волос Мидоримы. — И без тебя тошно. Вообще не радовало. Ни одного из них. Оба боялись, были напуганы до такой степени, что, разойдись они по домам в тот день, ни за что бы не согласились на новую встречу. Но они не разошлись, вместо этого они, обессилено упав на кровать не столько от самого процесса, сколько лишившись сил из-за всей нервотрепки, с ним связанной, проспали до полудня следующего дня, не разжимая во время сна своих объятий. А днем разошлись по разным делам, чтобы вновь встретиться ближе к ночи. Они верили, что со всем справятся и всегда будут вместе. Свое двадцативосьмилетие Шинтаро встретил вместе с Сейджуро в Канаде, где тот застал Мидориму врасплох, опустившись перед ним на одно колено и с убийственной серьезностью попросив выйти за него замуж. — Ты станешь моим мужем, Шинтаро? — проникновенным тоном спросил Акаши, не поднимаясь с земли и снизу вверх смотря на Мидориму. — Ты… Идиот! — выпалил Мидорима, отворачивая пылающее от смущения лицо. — Настоящий придурок! Сердце билось в груди, норовя выпрыгнуть оттуда, и Шинтаро потерянно хватал ртом воздух, чувствуя, как задыхается от охвативших его чувств. — Это была идиотская шутка, Сейджуро, — холодным тоном сказал он, переводя дыхание и отступая на шаг назад. Случись у этой сцены непрошенные свидетели, он бы, наверное, сквозь землю провалился. — И поднимись с колен, сегодня не такая теплая погода, чтобы можно было на земле сидеть. Заболеешь еще, будешь потом в нашей семейном клинике отлеживаться. Да поднимайся ты уже! — Ты не ответил на мой вопрос, Шинтаро, — преувеличенно спокойно возразил Акаши, даже пальцем не пошевелив. — Я не встану, пока ты мне не ответишь. — Да что отвечать-то? — взорвался было Мидорима, но после опустился на землю рядом с Акаши и, закрыв лицо руками, глухо прорычал: — Разумеется, я согласен, хотя и считаю это идиотской затеей. В принципе… — Не занудствуй, Шинтаро, — отмахнулся от бормотания любовника Акаши. — Все уже давным-давно решено. В том же месяце они на скорую руку получили по штампу в паспорт и улетели — подальше от Японии и семейных дел — в долгое путешествие по Европе. Обратно домой они вернулись только через год, когда увиливать и дальше от семейных обязательств им обоим стало попросту невозможно. Тот год остался в памяти Мидоримы, как самый счастливый в его жизни. И до него, и после было много хороших, позитивных и радостных моментов, но не находилось больше ничего, что могло бы сравниться с тем годом — годом их первого совместного путешествия. Одно большое приключение, которое они разделили между собой. Потом были первые трудности совместного быта, вроде забытых на столе носков, незапертых впопыхах дверей, потерянных где-то ключей, незаправленной постели или невыброшенного мусора. Прекрасно справляющиеся с домашними делами поодиночке, они оказались совершенно не приспособлены к жизни вдвоем. Их столкновения доходили порой до абсурда: Мидорима раньше и не подозревал даже, что способен разозлиться из-за того, что холодильнике почти не бывает мяса, зато весь он доверху забит зеленью и фруктами, а Акаши не понимал до того, как они съехались, что перестук клавиш ночью может раздражать его до такой степени. Однажды Акаши пролил чай на ноутбук Мидоримы, запоров этим работу, на которую Шинтаро потратил около недели. Мидорима в ответ выкинул из холодильника все овощи, из вредности накупив мяса и рыбы. Не раз Сейджуро демонстративно вываливал на кухонный стол содержимое мусорного ведра, «тонко напоминая» Мидориме о том, что он опять не выбросил мусор, и Шинтаро «по ошибке» загружал в стиральную машинку белые рубашки Сейджуро одновременно с цветными вещами, почему-то забывая поставить стирку на оптимальную для этих рубашек программу, и потом сочувственно кивал, когда разозленный Акаши выкидывал очередную испорченную рубашку, приобретшую после стирки нежно-розовый или голубой оттенок и заметно уменьшившуюся в размерах. Друзья, периодически навещавшие их, глядя на это, только смеялись. — Взрослые люди, а ведете себя как дети, — хмыкнул Аомине, лениво распластавшись на диване. Кисэ незаметно шикнул на него, выразительно кивая на окаменевшие лица Мидоримы и Акаши. — Докатились, — после ухода ребят вздохнул Сейджуро, закрывая входную дверь. — Нас уже Аомине поучает, как правильно жить. — Да уж… Кто бы мог подумать, что когда-нибудь он начнет нам делать замечания, — согласился Шинтаро. — Но опыта у него, как ни странно, больше нашего. Они с Кисэ сколько уже вместе живут? Лет шесть? — Типа того. Вроде бы, у них через несколько месяцев очередная годовщина будет. — И они по-прежнему не зарегистрировали свои отношения? — недоуменно спросил Шинтаро. — Ну, в чем-то, видимо, мы их все же обогнали, — рассмеялся Акаши. — У нас штампы уже есть. — А опыта совместной жизни — никакого, — резонно заметил Мидорима. — Ничего, наверстаем еще, — бодро ответил Сейджуро и хлопнул любовника по спине. — Не переживай, Шинтаро. У нас вся жизнь впереди, чтобы научиться друг с другом ладить и не ссориться из-за мусорных ведер. Сожители, придя к единому решению, на время снова вернулись к тихой и мирной жизни, без всяких военных действий в сторону друг друга. Когда им было по тридцать лет, они вместе ездили в аэропорт провожать решивших окончательно завязать с Японией Аомине и Кисэ — эти два «балбеса» уезжали на ПМЖ на один из островов Греции, торжественно объявив, что будут присылать друзьям открытки и — в случае с Кисэ — очень часто звонить. Как они к такой мысли пришли, Мидорима представлял весьма неубедительно, но Акаши рассказывал, что «корень зла» заключался в их поездке в Грецию два года назад. — Как ты мог об этом не слышать? — недоуменно пожимал плечами Акаши. — Кисэ только об этом последние два года и говорил. Его тогда так потрясла жизнь на острове, что он даже Аомине смог убедить в своей идее. — И какой в этом смысл, если они все равно почти целыми днями вне дома находятся? — с непонятно откуда появившейся досадой спорил Мидорима. Аомине и Кисэ, как и собирались, выучились на пилотов, однако летать вместе у них не получилось, из-за чего они теперь почти и не виделись друг с другом, пропадая во множестве длительных рейсов. А теперь они — так и не расписавшиеся, между прочим! — собирались махнуть на все рукой и переехать жить в другую страну. Шинтаро почему-то было немного обидно, что Кисэ с Аомине смогли так легко сделать то, о чем самому Мидориме оставалось только мечтать. Уехать бы прочь из Японии и просто наслаждаться присутствием рядом Акаши, пальмами и алкогольными коктейлями, распитыми вдвоем на берегу пляжа… Мидорима тоже хотел бы, чтобы для него во всем мире не существовало ничего, кроме Сейджуро, но для этого они оба были слишком рассудительными и правильными. — Вот бы и нам с тобой куда-нибудь переехать, — мечтательно протянул Акаши, и Шинтаро уже не удивился тому, насколько просто этот человек может читать его мысли. — Да, я бы этого очень хотел, — честно сознался Шинтаро. Но здесь были их родители, семейные дела, обязанности и долги, работа, которая являлась, естественно, важной частью их жизни. И все же… Прощаясь в аэропорту с выглядевшими абсолютно счастливыми Дайки и Рётой, а затем провожая взглядом отрывающийся от земли самолет, на котором насовсем улетала из страны пара, Мидорима и Акаши чувствовали зависть. Было такое странное ощущение, будто с тем же самолетом поднимаются в небо, за облака, и их собственные мечты и желания. Казалось, самыми большими балбесами сейчас были вовсе не Дайки с Рётой. — Я всегда любил рыбалку, — рассеянно обронил Акаши. — А я любил самолеты и ракеты, — так же притупленно ответил Мидорима. Их мечты терялись из виду где-то высоко над землей. Возможно ли было снова дотянуться до них? Полтора месяца спустя Шинтаро в который раз убедился, что нет ничего невозможного, когда в дело вмешивается Акаши Сейджуро. — Вот, — радостно оскалился Акаши, положив во время завтрака на газету Мидоримы нераспечатынный белый бумажный конверт. — Что это? — не притрагиваясь к конверту, Шинтаро перевел взгляд на собеседника. — Открытка от Кисэ и Аомине? Так быстро дошла? Кисэ только неделю назад рассказывал, как они с Аомине ее отправляли и чуть почтамт не сломали, на радостях. — Лучше! — улыбка Сейджуро стала еще шире, и Мидорима насторожено вгляделся в конверт, будто оттуда могла выползти змея или вылететь пара хлопушек. Конверт был сделан из шершавой твердой бумаги, и Шинтаро подумал, что такой конверт, наверное, не утонул бы в воде, если из него сделать бумажный кораблик, а поплыл бы дальше неуловимым лайнером, навстречу своей судьбе. Хороший конверт, добротный. Чувствовалось, что его содержимое может очень серьезно повлиять на судьбу Мидоримы. Внутри были обнаружены два билета на самолет. — И что это значит? — сложив руки на груди, спросил Мидорима, не спеша демонстрировать бурный восторг от увиденного. — Мы куда-то летим? — Да, — расплылся наконец в блаженной улыбке Акаши, игнорируя непонимание мужа. — Мы летим! Ну разумеется, мы летим. Ты же сам это предлагал, Шинтаро. — Что предлагал? — недоумение Мидоримы усиливалось. Сейджуро вел себя крайне непривычно. — Как что? — искренне удивился он. — Ты говорил, что хотел бы куда-нибудь уехать, вот я и… Организовал нам это. Кисэ с Аомине тоже немного помогли, у них там свои связи остались. Это долгая история, и не спрашивай. — Так что… — замирая от собственной догадки, подытожил Мидорима дрогнувшим голосом. — Значит, мы… — Улетаем из Японии! — с удовольствием, смакуя каждое слово, закончил Сейджуро. — Послезавтра. Думаю, лучше будет сначала нам самим съездить и все своими глазами увидеть, а потом уже наши вещи туда выписать, что скажешь? — Неплохая идея, — неожиданно для самого себя одобрил Мидорима, а в голове настойчиво билось: «Мы уедем отсюда. Мы уедем отсюда». В порыве чувств Мидорима обнял Акаши, уткнувшись носом в его затылок, и крепко сжал в правой руке белый прямоугольник конверта. Через день они наскоро побросали в чемоданы «самые необходимые» вещи, попутно подивившись их количеству, и чуть было не опоздали на собственный самолет. Спасло их лишь то, что рейс был перенесен на другое время из-за погодных условий. Акаши восхитился, как все у них удачно складывается, а Мидорима проворчал что-то насчет судьбы и неизбежности. Мидорима слабо представлял, как сложится их жизнь, что они будут делать, чем заниматься после такого безумного поступка, но… Он верил Акаши. И верил в Акаши, зная, что пока он рядом, у них все обязательно будет хорошо. Иначе и быть не могло. А сейчас они улетали из Японии, понимая, что вернутся обратно еще очень нескоро — они летели в Бразилию, и Акаши обещал, что Шинтаро обязательно понравятся проходящие там карнавалы. — Танго, румба, сальса! — восторженно вещал Сейджуро, и Шинтаро оставалось только кивать в такт его словам, не уточняя, верно ли он запомнил все эти названия. Память услужливо подсказывала, что вряд ли танго можно приравнять к национальным бразильским танцам. Шинтаро был уверен, что в Бразилии им будет гораздо лучше, чем в Японии. И в то же время ловил себя на мысли, что переехать в другую, неизведанную страну было очень плохой идей. Впрочем, эта мысль у него долго не задерживалась, сменяясь фантазиями о танцующем сальсу Акаши. Назад в Японию они вернулись не так скоро, как рассчитывал поначалу Шинтаро, но раньше, чем думал Сейджуро. Причина стала слишком… страшной, чем кто-то из них смог бы предположить. В сорок лет Мидорима узнал, что болен раком: опухоль мозга, и вылечить ее было… почти невозможно. Началось все с того, что Мидорима перестал высыпаться, у него ненормально часто портилось настроение и все время — постоянно — у него болела голова. Поначалу с болью вполне неплохо справлялись таблетки, но потом к ним то ли иммунитет выработался, то ли боль стала настолько сильной, что никакими таблетками ее было не взять. Шинтаро мужественно переносил вспышки мучений и скупал с прилавков городских аптек новые, подчас даже непроверенные, болеутоляющие. Через полгода боль прошла — сама собой и так же внезапно, как и началась; по ощущениям его словно бы мешком по голове стукнули, и весь окружающий мир вдруг разом навалился на Шинтаро, ввинчиваясь в виски и не давая ни шанса нормально вдохнуть воздух. Шинтаро снова задыхался, мысли путались, не желая, как прежде, выстраиваться в единую линию. А затем, спустя еще несколько месяцев, Мидорима стал слышать голоса, и перед глазами представали картины, которые никак не могли произойти в реальной жизни. Цветы в горшках почему-то разрастались до размеров многовековых деревьев и жаждали поведать Мидориме о своей нелегкой цветочной жизни; гудящие на дороге машины представлялись бесформенной желеобразной разноцветной массой, а люди — сгустками тьмы на фоне слишком яркого, режущего глаз солнечного света. Мидорима просыпался в холодном поту среди ночи и никак не мог понять, где он находится. Кто он? Зачем он здесь? Акаши был сильно занят на работе в те времена и домой приходил лишь под утро, мертвецки уставший и раздраженный на весь мир. Ему просто не хватало сил на то, чтобы получше присматриваться к своему любовнику, сил не было и на то, чтобы заметить перемены в нем: то, как он ходит с расцарапанными до крови руками, позднее утверждая, что под кожей у него водились насекомые, то, как нервно дергаются веки, когда он спит, и как дрожит от страха его тело после пробуждения. Какое-то время Акаши действительно не обращал на все это внимания, слишком погруженный в собственные трудности, а когда обратил, было уже поздно. Кульминацией стал момент, когда Сейджуро нашел Шинтаро ранним утром в затопленной ванной комнате, ударяющего сбитыми в кровавую массу кулаками по зеркалу и захлебывающегося в звериных рыданиях. Психотерапевт посоветовал разъяренному Сейджуро обратиться в больницу и сказал, что галлюцинации часто бывают одним из первых признаком… В тот день Шинтаро поставили страшный диагноз: онкология. И с этого момента мир для них обоих рухнул. Выхода не было. Вообще ничего не было. Сейджуро отказывался верить, в течение года таскаясь с Мидоримой по всем мало-мальски квалифицированным врачам, надеясь, что хотя бы один из них скажет, что диагноз был ошибочным и дело в чем-то другом, но мнения специалистов неизменно сходились в одном. Рак. И никто не давал гарантии, что Мидорима сумеет выжить. Курс химиотерапии стал последней надеждой, за которую Акаши ухватился, как утопающий за соломинку, продолжая верить, что его спутник жизни окажется сильнее какой-то проклятой болезни. Благодаря лекарствам рост опухоли замедлился, и Шинтаро, так и не отойдя от пережитого шока, в прострации проводил рукой по облысевшей голове и опять, как в детстве, принялся заматывать пальцы бинтами, чтобы не видеть своих покореженных, разваливающихся чуть ли не от дуновения ветра, ногтей. Его спокойствие и хладнокровие пугали даже больше, чем сумасшедшие истерики, потому что теперь Акаши уже не представлял, чего еще можно ожидать от Шинтаро. Поэтому ожидал самого худшего. — Как думаешь, Сейджуро, — однажды перед сном спросил Мидорима, внимательно, испытующе вглядываясь в расширившиеся зрачки Акаши, — я умру? — Не знаю. — Акаши первым отвел взгляд и сжал кулаки так сильно, что на ладонях остались алые борозды от ногтей. — Я не знаю. На следующий день домой он вернулся с абсолютно лысой головой и сказал, что, пусть и не может ничем помочь Шинтаро переживать болезнь, но попытается разделить с ним эту ношу. — И будем мы с тобой на пару гладкими затылками народ пугать, — пошутил Сейджуро, с теплой, сочувственной улыбкой, и провел рукой по щеке Шинтаро, обводя кончиками пальцев его ответную полуулыбку. — Хотя бы немного повеселимся напоследок. Что скажешь? — Скажу, что начинаю вспоминать, почему влюбился в тебя в юности. — Да? Почему же? — Потому что ты всегда, с нашего самого первого знакомства, убеждал меня, что нет смысла бояться чего-либо, — с горькой ностальгией в голосе, припомнил Шинтаро. — Благодаря тебе я перестал бояться грозы, знаешь? И я… не боюсь смерти, пока ты остаешься рядом со мной. — Я всегда буду рядом, — серьезно пообещал Сейджуро. До самого конца. С тех пор делами компании он почти не занимался, свалив все на команду помощников, и все свое время находился возле Шинтаро, как и обещал, не оставляя его ни на час наедине с собой и мыслями о прогрессирующей, несмотря на тонны лекарств, болезни. Химиотерапия не помогала. Шансов на выздоровление не было, и Акаши осталось только смотреть на то, как на его глазах угасает, прощается с жизнью самый дорогой для него человек. Сейджуро перелопатил весь интернет, просмотрел все сайты и прочитал все книги, бывшие в библиотеках его семьи и семьи Мидоримы, выписывал из-за границы докторов — светил современной медицины, — доходил даже до того, что приглашал в свой дом шаманов и деревенских лекарей, надеясь-надеясь-надеясь на то, что кто-то из них действительно сможет помочь Шинтаро. Но лекарства от рака не существовало. Пораженный опухолью мозг стал главным врагом Шинтаро, но тот из последних сил держался, чтобы не поддаться норовившей забраться в сердце панике: остужал голову, проветривал мысли, с трудом отделял реальное от нереального и собственные чувства от навязанных ему его же погибающим сознанием. Мидорима продолжал сражаться, потому что он не мог… просто не мог сдаться, пока Акаши не опустил руки, невзирая на всю бессмысленность этой борьбы. Они боролись. Оба. И не сдавались, поскольку знали, что всегда могут опереться на плечо друг друга и вступить в бой с новыми силами. Шинтаро и Сейджуро не умели сдаваться, пока есть хотя бы небольшой шанс на победу, пока еще не все решено окончательно и бесповоротно. — Мы со всем справимся, — не раз повторял Акаши, — вот увидишь. Никогда не сомневайся в нас, Шинтаро. — Я верю в тебя, Сейджуро, — неизменно отвечал Мидорима. В себя и свои силы он верил мало, но невозможно было не поверить в обещания Акаши Сейджуро: Мидорима знал, что ради него Сейджуро готов весь мир с ног на голову перевернуть и спуститься за ним в сам Ад, лишь бы только опять не потерять его. Не оставлять в одиночестве. У них не было никакой опоры, кроме друг друга, а если одна из опор однажды разрушится, то и другой долго не выстоять в одиночку. Поэтому они стояли, не поддаваясь врагам: отчаянию, бессилию, неверию, страху и ужасу перед скорой смертью. Они крепко держались друг за друга и до самого конца не собирались отпускать протянутых рук любимого человека, иначе им было бы уже не выстоять. — Если я умру… — Ты не умрешь, — резко оборвал Акаши и повторил, вкладывая в эти слова все имеющиеся у него чувства. — Ты. Не. Умрешь. Ясно тебе? — Но если все-таки… — слабо возразил Мидорима, чувствуя, как горло сдавливают болезненные спазмы от непроизнесенных слов. — Нет, — упрямо перебил Акаши. — Этого не будет, я все сделаю, чтобы этого не случилось. — Когда, — с нажимом, не менее упрямо повторил Мидорима, — я умру, я хочу, что бы ты жил дальше, не терял вкус к жизни, полюбил кого-то и был счастлив. — Ты просишь невозможного, Шинтаро, — мягко сказал Сейджуро. — Я не смогу выполнить твою просьбу. Поэтому… Даже не думай сдаваться смерти, мы обязательно справимся с какой-то злосчастной опухолью! — Ты чересчур оптимистичен, Сейджуро. — Так и ты не будь пессимистом! По крайней мере, не сейчас. Оптимизма Шинтаро хватило на то, чтобы месяц спустя поставить своего любовника перед фактом: он согласился на хирургическое вмешательство. Мидорима Шинтаро чувствовал, что операция на мозге — его последний и единственный шанс на выздоровление; он готов был рискнуть. Ну, а Акаши был готов принять это решение Шинтаро. Вне зависимости от того, насколько мизерными были шансы успешного исхода. Ведь если ничего не делать, то смерть станет для Мидоримы неизбежной. Сейчас был хоть какой-то шанс. Пока Акаши ждал в коридоре напротив операционной, он думал, что у него точно случится инфаркт от нервного напряжения, скопившегося в коридоре за те часы, что шла операция. А еще Акаши думал о том, что точно рехнется, если операция не будет успешной и Шинтаро умрет во время нее. Без Шинтаро его собственная жизнь потеряла бы всякий смысл. Сейджуро как никогда прежде надеялся на то, что у них все вновь станет хорошо. Красная лампочка мигнула над операционной комнатой и потухла, сообщая о том, что операция завершилась. Двери разъехались в разные стороны, но Акаши ничего не смог разглядеть за спинами врачей в белых медицинских халатах. — Как он? — хриплым шепотом спросил Акаши. — Он ведь… выжил? *** По улице шли двое уже давно немолодых, изрядно постаревших мужчин. Один из них держал в руках элегантную черную трость, постукивая ею по мостовой в такт собственным шагам, а второй все время вертел головой из стороны в сторону, словно стараясь не упустить ни одного прожитого мгновения и увидеть каждый миллиметр жизни. Чуть было не настигшая его смерть оставила на нем свой отпечаток неизбежности, и на лысом затылке только недавно начал заново отрастать короткий «ежик» поседевших волос, когда-то давным-давно бывших изумрудными, под цвет его поблекших зеленых глаз. — Сейджуро, а почему листья желтеют? — спросил он, и его собеседник на секунду замер, после чего прерывисто выдохнул в по-осеннему прохладный воздух облачко пара. — Потому что сейчас осень, а осенью листья всегда желтые. Или красные, оранжевые, может, коричневые, Шинтаро, — последовал уже казалось бы привычный ответ. Мидорима удовлетворенно кивнул, принимая как данность ответ друга: если Акаши так сказал, значит, так оно и есть. Аксиома, простая и нерушимая. А осень была в самом разгаре: листья еще не успели облететь с деревьев, и теперь мужчин окружало буйство насыщенных красок, бросающихся в глаза еще сильнее на фоне практически бесцветного, бледно-серого неба без единого облака. По парку гуляли семейные пары с носящимися туда-сюда непоседливыми детьми, а их родители, даже не пытаясь остановить шалости ребят, держались за руки, мерно шествуя по дорожке из опавших листьев, и влюблено смотрели в глаза друг друга, наверное, видя там нечто большее — возможно, они смотрели в саму душу своих возлюбленных. А дети бегали, прыгали, кричали и радостно смеялись, подкидывая в воздух охапки ярких листьев. Шинтаро собирался было подбежать к ним, чтобы тоже вдоволь посмеяться, собирая яркие букеты, и порадоваться долгожданному наступлению золотой осени, но остановился, пойманный за край рукава своим молчаливым спутником. — Нет, — отрицательно качнул головой Акаши. — Не стоит этого делать, Шинтаро. — Но… — Не надо. Покорно кивнув, Мидорима встал обратно рядом с ним и, как послушный ребенок, принял наиболее равнодушный вид, проходя мимо хохочущей ребятни. Раз Акаши сказал, что нельзя, то Мидорима не будет этого делать. Даже если очень хочется ощутить дыхание детства на своем лице и, забыв обо всем, отдаться на волю веселья. — На обратном пути мы можем собрать много листьев, самых красивых, и сделать дома гербарий, — заметив недовольство друга, предложил Сейджуро, и Шинтаро энергично кивнул, не скрывая загоревшегося энтузиазмом взгляда. — Однако до тех пор ты должен примерно себя вести, — напомнил Акаши и для надежности взял Шинтаро за руку, переплетая свои пальцы с его. — И не убегай никуда больше, как было в прошлый раз. Держись рядом со мной. — Хорошо, Сейджуро. По парковой аллее шла пара пожилых мужчин. В выцветших глазах одного читались детская непосредственность и любопытство, с которыми он смотрел на окружающий мир, то и дело удерживая порыв перейти с медленного шага на быстрый бег, чтобы слышать ветер в ушах и вдыхать в грудь морозный воздух. В глазах другого — бесконечная усталость и нежность, появляющаяся во взгляде всякий раз, когда он смотрел на своего непоседливого спутника. Им обоим было по пятьдесят. Семь лет назад они узнали про рак мозга Мидоримы и лишь в этом году смогли окончательно избавиться от злокачественной опухоли. Настолько, по крайней мере, насколько это было возможно. Выяснилось, что опухоль слишком разрослась за эти семь лет и… Чудо, что Шинтаро жив остался после такого. Шансы на то, что он сможет пережить операцию были крайне невелики, но он выжил. Поэтому Акаши не переставал благодарить всех известных богов за то, что те не дали умереть самому дорогому для него человеку: после операции Шинтаро смог открыть глаза, и уже это само по себе было настоящим чудом. Он пошел на поправку и несколько месяцев назад был выписан из больницы. Мидорима Шинтаро сумел выжить. Поправился. Сейчас его состояние было вполне стабильным, и риска для жизни не наблюдалось. Только… Вместо взрослого, умудренного жизнью и опытом человека в больничной палате глаза открыл неразумный мальчишка: умственное развитие Мидоримы вернулось к уровню пятилетнего ребенка. И исправить это было невозможно, оставалось смириться и научиться ладить с этим «взрослым малышом», заново добиваться его доверия и привязанности. Но Акаши справился. Или — справлялся по мере сил. Объяснял Шинтаро вещи, которые тот прежде знал лучшего него, водил гулять в парк, катался на аттракционах, покупал сахарную вату и с улыбкой наблюдал за неподдельным восторгом на морщинистом лице. Останавливал, когда Шинтаро убегал поиграть с соседскими детьми, уходил от ответов на вопросы, почему Мидорима отличается от окружающих и знакомые ребята не хотят с ним дружить. Это было сложно; все поведение Шинтаро раздражало и злило, ведь это был уже не тот Мидорима Шинтаро который последние семь лет боролся за собственную жизнь, превозмогая себя, и согласился на операцию, хотя знал, сколь низок процент успешного исхода. Теперь перед Сейджуро был совершенно другой человек, который так же выглядел, так же хмурил брови, когда был чем-то недоволен, в голосе которого проскальзывали иногда те же интонации, что звучали у прошлого — настоящего — Мидоримы. Но теперь это был другой человек, неразумный, наивный, капризный. Переживающий сейчас тот чудесный период детства, которого в свое время были лишены Сейджуро и Шинтаро. Поэтому Акаши все силы вкладывал в то, чтобы хоть теперь создать для Шинтаро идеальное детство — то, о котором они могли только мечтать, когда сами были детьми. Этот человек называл Акаши по имени и считал кем-то вроде отца, старшего брата и лучшего друга в одном лице. Он вовсе не был виноват в том, что Сейджуро, глядя на него, до сих пор пытается увидеть того Мидориму, которого когда-то знал и до безумия любил. Он был не виноват, что не может снова стать прежним. Если бы мог — непременно стал бы. Но не может. А если бы операция не состоялась, то сейчас Акаши, наверное, навещал бы его могилу и оставлял после себя цветы на надгробной плите. И это было бы гораздо хуже. Поэтому Акаши справляется и благодарит богов за то, что они не забрали жизнь Мидоримы. — Сейджуро, — Шинтаро подергал друга за руку, привлекая внимание, и еще раз настойчиво повторил: — Сейджуро, пошли домой? Я устал. — Да, конечно, — рассеянно кивнул Акаши. — Хочешь, зайдем в магазин рядом с домом? Купим каких-нибудь вкусностей к обеду. Мидорима на миг задумался, затем отрицательно помотал головой, и крепче сжав руку Акаши, потянул его к выходу из парка. Серое, без единого облака небо почему-то вызывало в памяти неприятные воспоминания о дне, когда даже неба не было видно из-за количества угольно-черных туч, наполняющихся фиолетовым светом от отблесков молний. Эти воспоминания были слишком страшными для пятилетнего ребенка. И слишком старыми. Но тепло от большой и шершавой ладони Акаши неизменно возвращало его обратно в реальный мир. Шинтаро был почти уверен, что не раз находил поддержку в простых и надежный прикосновениях этого человека, только… Когда это могло быть? — Слушай, Сейджуро… А почему я тебя помню? — слишком серьезным для ребенка тоном спросил Мидорима, прямо встречая взгляд собеседника. На миг Акаши даже поверил, что… Но Шинтаро моргнул, неловко улыбнулся, как не улыбался ни разу во взрослой жизни, и такое желанное наваждение рассеялось. — Ничего другого не помню, но тебя все равно помню, ты тогда еще совсем маленьким был. — Я не знаю, Шинтаро, — честно ответил Акаши. — Я не знаю, что у тебя сейчас в голове творится. — «Но я очень хочу, чтобы у тебя в мозгах все встало на свои места, и ты однажды снова вернулся ко мне». — А почему листья с деревьев падают? — тут же переключил свое внимание на более интересную для него тему Шинтаро и уставился на замешкавшегося друга сияющими от любопытства глазами, зеленый цвет которых будто бы стал чуть более насыщенным. Или Акаши снова просто показалось?.. — Почему? «В любом случае, я до самого конца буду тебя ждать и надеяться… верить в тебя. Ты же сильный, ты не раз говорил, что вместе мы со всем на свете можем справится. Так что — возвращайся, Шинтаро!» — Потому что пришло их время, Шинтаро. Так… случается. Рано или поздно все листья должны упасть. Когда я впервые увидел его, подумал, что не может на земле существовать людей со столь необычным цветом глаз и волос — кроваво-красные, невозможные, но почему-то кажущиеся совсем естественными для него, словно иных цветов в его внешности и быть не могло. Впрочем, много лет спустя я понял, что с Сейджуро всегда так: все невозможное рядом с ним становится самым естественны и обыденным. Любую невозможную вещь он делает возможной уже одним только своим присутствием. Такого вот необычного человека мне довелось встретить в детстве. Он появился из ниоткуда, словно сотворенный из дождевых капель лившего в тот день ливня, а потом, прогнав мои страхи, столь же неожиданно ушел, растворившись в вечерних сумерках. Помню, больше всего на свете мне тогда хотелось, чтобы он остался со мной. Навсегда или на пару лишних минут — неважно, только бы не покидал меня так скоро. Нам с ним тогда обоим было по семь лет. Или по шесть? Может, по восемь… В любом случае, сейчас это не столь важно. Мы с ним были мальчишками с ветром в голове, которому усиленно старались не давать волю, помня о строгих нравах наших семей. Всего лишь мальчишки! Но уже тогда наперед знавшие, что нам уготовано в будущим, и потому заранее поставившие крест на всех своих надеждах и мечтаниях. Сейджуро в то время обожал рыбалку, да он и сейчас ее любит, при первой подвернувшейся возможности складывая в багажник машины удочки и уезжая на реку до позднего вечера. В нашу первую встречу он рассказал мне, что хотел бы стать рыбаком и переехать из столицы в какую-нибудь рыбацкую деревушку. Ему тогда это казалось ужасно романтичным и очень крутым. Я делился с ним своей страстью к самолетам и говорил, что в жизни нет ничего лучше неба. Будь у меня хотя бы шанс выучиться на пилота или самому конструировать самолеты… Однако теперь у меня есть один хороший приятель, закончивший в свое время авиационную академию; какое-то утешение на склоне лет. Мы мечтали, хотя оба прекрасно знали, что этим чаяниям не суждено сбыться: нам на роду было предначертано продолжить семейное дело и стать хорошими наследниками для наших отцов. Знали, давно смирились с неизбежным, и все равно мечтали. Ну, а чего еще ждать от детей? Мы с Сейджуро раскрыли сердца в начале знакомства и сделали то, чего не делали до этого никогда прежде: мы доверились и поверили друг в друга. В тот день наши души действительно потянулись навстречу друг другу. И, возможно, продолжали тянуться все те годы, что прошли перед нашей следующей встречей. Но тогда мы об этом еще не думали, а когда задумались, менять что-либо оказалось поздно. К тому времени мы были слишком крепко связаны общими чувствами Наши жизни не были простыми и легкими, в них было много боли и разочарований, но… Наверное, мы потому и перенесли все невзгоды, что точно знали одну-единственную, самую важную для нас вещь: мы есть друг у друга, всегда были и всегда будем. Пока мы с Сейджуро вместе, мы способны на многое. И это то, во что искренне верим и я, и он. Поэтому я даже благодарен грозе, что свела нас вначале. До тех пор, пока мы вместе, у нас остаются силы на то, чтобы со всем справляться и верить в лучшее будущее. А вместе мы будем всегда, иначе и быть не может. Мидорима Шинтаро открыл глаза. Впервые за последние… Сколько же с тех пор времени прошло? Год? Два?.. Месяцы он чувствовал себя самим собой. Таким, каким ему и полагалось быть всегда, если бы не… Шинтаро смутно помнил то, что происходило после операции, он и предоперационный период почти не запомнил: ему тогда было слишком страшно, чтобы сохранять возможность внятно думать и соображать. Отчасти, он действительно был рад, что пугающих, мучительных воспоминаний о жизни-с-болезнью у него не сохранилось, так можно было бы хотя бы ненадолго представить, будто смерть и не дышала вовсе ему в затылок последние… И правда, сколько прошло с тех пор, как Сейджуро довез его до больницы и пообещал быть с ним во время операции? Сколько же? Мидорима не помнил, ему было сложно поверить, что все это теперь осталось в прошлом. Окончательно. Ему пятьдесят четыре года, и мозг наконец-то функционирует нормально. Настолько нормально, насколько это возможно в его случае. Мидорима открыл глаза и впервые почувствовал, как мир улыбается ему в ответ, радуясь тому, что он снова имеет возможность видеть и понимать. Почему-то теперь это казалось таким непривычным, словно он долгое время был лишен этой возможности. Но теперь все постепенно приходило в норму, возвращалось на круги своя — голова была необычайно пустой, и это радовало больше всего. Шинтаро плохо помнил прошедшие годы, но был твердо уверен, что все худшее уже осталось позади: он и в молодости не чувствовал себя таким здоровым и полным сил, как сейчас. А еще он знал, кого увидит первым после того, как откроет глаза. Человека, который бы никогда в жизни не оставил его одного, человека, который вместе с ним прошел все муки болезни и, как и он сам, не сдался и поддерживал его все это время. Какая разница, сколько лет или месяцев минуло с тех пор, как Мидорима в последний раз смотрел на мир глазами взрослого, если рядом с ним всегда оставался тот человек? Самый дорогой для него. Его… единственный спутник жизни, супруг и возлюбленный. Акаши странно посмотрел на замолчавшего Шинтаро, выглядевшего сегодня как-то до нереальности узнаваемо и серьезно, будто рядом с ним сейчас был не пятилетний мальчишка, как последние несколько лет. Будто случилось невозможное, и перед ним снова стоял настоящий Шинтаро. Отказываясь верить, Сейджуро вглядывался в летнюю зелень глаз напротив, но не находил там ничего, что указывало бы на его ошибку: это уже были глаза не ребенка, а взрослого человека. Сознательного и разумного. Как всегда, чересчур рассудительного и совсем не хладнокровного. — Шин… Шинтаро? — с трудом выдавил из себя Сейджуро вопрос. — Я мало что помню, — нерешительно протянул Мидорима и по старой привычке поправил сползшие на нос очки, — но кажется, фраза: «Я вернулся» будет вполне уместна, да? — О, — усмехнулся Акаши, взяв себя в руки после минутного замешательства. — Значит, это точно ты! Давно я уже от тебя ничего такого не слышал. — Тогда… Я вернулся, Сейджуро, — мягко улыбнулся Мидорима, как будто впервые снова ощущая, что тонет в невыразимой, щемящей нежности в глазах Акаши. — Прости за то, что меня слишком долго не было рядом. И спасибо, что оставался со мной. — Спасибо, что вернулся, Шинтаро, — Акаши первым поддался вперед, целуя любимого в загрубевшие губы и дотрагиваясь подушечками пальцев до морщинистых складок на его возле уголков его глаз. — Я ждал тебя всё время. — Говоря это, Сейджуро подумал, что, наверное, потому и продолжал надеяться, что Шинтаро однажды снова станет прежним: его выздоровление стало для них еще одной неизбежностью, которую, быть может, им в самом деле предопределила судьба. По крайней мере, Шинтаро наверняка сказал бы как-то так, если б Акаши решился завести с ним разговор на эту тему. Однако вспоминать прошлые драмы совершенно не хотелось, вместо этого Акаши предпочел бы обдумать планы на их дальнейшую жизнь. Пятьдесят четыре ведь — самый разгар жизни! И все же… — Спасибо, что ты рядом, — хором сказали Мидорима и Акаши, чьи мысли теперь снова шли в одном направлении. — Спасибо за то, что я всегда могу положиться на тебя, Сейджуро, — добавил Шинтаро. — Я благодарен тебе за то, что ты остаешься со мной. — Без тебя я бы уже давным-давно от тоски и одиночества сдох, — хохотнул Акаши. — А поехали в Канаду? — неожиданно предложил он. — В следующем месяце у нас же годовщина. Было бы здорово справить это там же, где мы расписались в свое время. Да и тебе такая поездка не помешает. Что скажешь, Шинтаро? — Было бы неплохо, — помолчав, согласился Мидорима и еле слышно добавил, не стремясь быть услышанным: — Я тоже сдох бы без тебя. Сейджуро верно сказал: только вдвоем они способны на что угодно. Даже побороть болезнь и вновь воссоединиться, когда это казалось практически невозможным. Потому что они всегда возвращаются друг к другу. А поодиночке вряд ли сумели бы выживать. — Я счастлив, что ты со мной, Сейджуро. — Хорошо, что ты вернулся, Шинтаро. Мидорима открыл глаза после длительного периода, когда у него обнаружили опухоль мозга, после лечения химиотерапией и последующей операции и произошедшей из-за нее деградации. Он открыл глаза и подумал, что его жизнь наконец снова наполняется смыслом. Осталось сделать самую малость — еще раз поцеловать Акаши, будто только так он теперь мог дышать, и прожить с ним бок о бок до конца жизни. Мидорима Шинтаро открыл глаза.