***
Помнится, режиссёр синдзин-коэна была этим недовольна. Да, исторический Акэти тоже замаскировал план мятежа под стихи о природе и погоде, но театральная постановка достаточно далеко ушла от истории, чтобы позволить себе нечто более... мужественное. Трагическое. Величественное. Сооя-сэнсей улыбался и качал головой: «Я много думал, я много говорил с моими актрисами, и решил, что этот момент надо решить именно так». Он и правда всегда очень много думал, этот тихий и серьёзный человек - в те годы довольно молодой, теперь уже весьма пожилой, но ещё вполне бодрый и всё такой же внимательный и чуткий. И они правда много говорили - о Мицухидэ, о его эпохе... о жизни и смерти, о куче всего, внешне к спектаклю не относившегося, и всё же многое в нём определившего. - Я хотел написать историю японского Макбета, но Макбета без его леди, - говорил сэнсей собравшейся труппе. Круглый стол - это та точка на границе между читкой и репетициями, где актрисы и режиссёр озвучивают свои декларации о намерениях: что они хотят сыграть? О чём они хотят рассказать? Иногда - спорят, иногда - соглашаются, иногда их речи идут параллельными монологами - всегда по-разному. - Ведь леди Макбет - персонаж исключительной важности, исключительной самоотверженности. Она готова на всё, лишь бы освободить своего супруга от мук выбора. По сути, она берёт всю тяжесть этих мук на себя и под нею ломается - не так ли? «Но если бы Макбет остался с пророчеством один-на-один? Если бы и само пророчество не было бы столь конкретно? И если бы вместо благородного Банко и старца Дункана (признаться, весьма схематичных и довольно безликих) человек, стоявший между Макбетом и пророчеством был бы вполне живым и конкретным - и с пороками, и с добродетелями живого человека? Что сделал бы тогда Макбет?» - так я думал с тех пор, как увидел чудесный фильм Куросавы-сэнсея. И в какой-то момент я осознал: вот, такой Макбет есть в нашей истории. И у него не было никого, кто снял бы с него груз ответственности, кто решил бы за него... Думала и Хоноо Аки. Ей не впервой было играть злодея, она почти всегда только их и играла, если подумать. И всё же этот человек был отдельно, он был ни на кого не похож. - Наверное, дело в том, что он не предопределён быть злодеем, - делилась она своими мыслями на том же круглом столе. - Ибараки-додзи был рождён наполовину демоном, Масакадо по кривой дорожке повела его гордость, а у Акэти нет ничего, что обрекало бы его на участь предателя, бунтовщика. Он вежлив, утончен, воспитан, ему знакомы идеалы долга и человечности, он умён, образован, он предан своим друзьям, Ода полагает его одним из вернейших вассалов... И всё же он совершает поступок, который любой признает чудовищным: он нападает на господина и друга, причём не в открытом бою, а подло, ночью, так, что тому совершенно не остаётся шансов... но даже в этот момент он остаётся собой, он не превращается ни в чудовище, ни в демона! - Помните его дзисэй? - Сооя аккуратно перелистывает книгу и читает вслух: Нет верного понятия о должном и недолжном: Дао человека лежит в его сердце. Очнувшись от наваждения бренной жизни, я вернусь к истоку всего сущего. - Это слова человека, в первую очередь, высокообразованного, не так ли? Он легко и естественно использует понятия китайской и буддистской философии, китайские тропы наравне с чисто-японскими макура-котоба, и при этом делает вывод, не лежащий в смысловом поле ни одной из принятых тогда религиозных систем. Но через изящную и совершенную форму мы видим искреннюю боль человека, запутавшегося в себе и ищущего оправдания своим поступкам - вот, Лао-цзы говорил, что нет правды и неправды, кроме той, которую видим мы сами, значит, и мой поступок оценивать только мне! И неслучайно то, что он желает обрести - не только “исток всего сущего”, но и “единство” - быть может, целостность, примирение с самим собой? - Мне кажется, - Хоноо Аки осмелилась подать голос, - здесь ещё есть мотив поиска истины. Ведь это можно понять и так: «Здесь, в этом мире, нельзя различить верное и неверное, но если очнуться от морока бытия, то увидишь всё как есть», не так ли? То есть, даже в последний момент, уже приняв роковое решение, Акэти не уверен в его правильности и ищет не столько исполнения его, сколько смерти - как единственного пути к прозрению. - А как вы полагаете, почему он всё же решается на роковой поступок? - Мне кажется... мне кажется, он видит в этом действительно “волю небес”, и не столько решается на что-то, сколько смиряется с ходом вещей. Таким он и был, её Акэти. Сложный, запутавшийся, потерявшийся в себе и в обстоятельствах вокруг. Хороший человек - но способный на страшные поступки просто потому, что ему недостаёт какой-то внутренней силы отвергнуть дурной путь, хотя достаёт прозорливости понять, что путь дурен. И всё же прозрение, которого он так желал - Акэти обрёл. Обрёл ещё при жизни, так что финал для него был не безнадёжностью шекспировского Макбета, а чем-то иным, может быть даже - искуплением... И не стоном боли заблудшего человека прозвучал дзисэй, а вздохом облегчения: нет правды на земле - но правда есть там, выше.***
Всё это - метания, обсуждения, сомнения - вспыхнуло в памяти Хоноо Аки, когда незнакомый молодой человек, видимо, недавно пришедший в Театр, недоумённо спросил «Но почему не “Азалия”?». Наверное, этот номер из одноименного ревю значился у него в предварительной программке. - Понимаете ли, это мой саёнара-спектакль, - мягко ответила пожилая актриса. - Это традиция - исполнять вещи из саёнара, не так ли? Потому что по телефону не рассказать, не передать тишины последних ночей апреля, таких душных, предвещающих неустанные майские грозы. Не поведать о сомнениях и отчаянии, которые - каждый вечер представления - сменялись радостным спокойствием, о дружбе и любви, которые пережили всё, и даже предательство, и о музыке Эдит Пиаф, которая играла в перерывах между репетициями - в соседнем зале готовили ПариСай... Не объяснить, что играли спектакль тоже в апреле и в мае, и прошлое сливалось с настоящим, и герои обретали неожиданную реальность, и... ...и именно это всё - эту позднюю весну 1986 года - она хотела бы вернуть ненадолго в день Рождения любимого театра. А традиция - это всегда неплохое оправдание, не так ли?Алое море крыш, белое море стен Дождь в серебро и сталь превращает в свой срок. Снежной буре во след - буря опавших цветов, Чтобы потом дождь смысл с мостовых лепестки... Так было всегда, так будет всегда: С ирисом и с дождём в мир приходит она - Пятая луна. Мне бы осени ждать, ждать девятой луны: Мой колокольчик тогда будет цвести в полях... Только настойчив дождь, с ним не поспорить мне: Струи его несут ясный голос небес: Так было всегда, так будет всегда: С ирисом и с дождём в мир приходит она - Пятая луна.