Heart attack

Сехуна тошнит. И не потому, что он съел несвежую еду, не потому, что заболел или переутомился. Его тошнит, когда Хань думает, что «незаметно» подкрадывается к Минсоку сзади, «незаметно» кладет руку на плечо или «незаметно» приобнимает за пояс, а потом «незаметно» наклоняется близко-близко к уху. Сехун щурится и наблюдает из своего угла, как Хань что-то шепчет Минсоку, улыбается так открыто и светло только для него, а потом скользит ладонью вниз по спине перед тем, как окончательно ее убрать. И он отступает довольный, что урвал каплю внимания и напомнил о себе бесцеремонным нарушением личного пространства – ему так захотелось, он так сделал. Минсок, наверное, давно привык и не возмущается, лишь растягивает губы в ответной улыбке. Будто кто-то продел через кожу два крюка и натянул леску вверх, заставляя появиться на лице вымученную улыбку – так кажется Сехуну. Или Сехун надеется, что так оно и есть? «Эй, не здесь!» – хочет воскликнуть Сехун, но вовремя одергивает себя и супится, как обиженный на весь мир маленький ребенок. Дело в том, что мир Ханя и Минсока – для них двоих. Больше туда никто не помещается, даже если очень желает, вставая меж ними перед гурьбой фанатов и десятком камер. Они все не имеют значения. От Сехуна отворачивается личное солнце, когда Хань перестает что-то оживленно рассказывать и пробирается через толпу людей к выглядящему потерянным Минсоку, за один миг забыв обо всем в этой чертовой вселенной. Срабатывает как запрограммированный механизм, в два шага оказываясь рядом с Минсоком и привычно сжимая его плечо. Конечно, кто это может быть кроме тихого и скромного Минсока, готового в любой момент отдать частичку своего тепла назойливому – но такому привычному до коликов в животе – Ханю? -Мне вообще-то холодно, - шепчет им в спины Сехун так, что едва слышит собственный голос. – Тоже. Тао сидит рядом и уже которую минуту не сводит взгляда с экрана телефона. Сехун понимающе закатывает глаза: он у Тао не только в мыслях и сообщениях, а, видимо, уже течет по венам вместо крови и яркими свежими рубцами горит на сердце своим именем. Даже Тао некогда подумать о том, что Сехуну чуточку одиноко и холодно, пока неподалеку Хань трепетно обнимает Минсока со спины, поставив подбородок на его плечо. Всему виной монохромная и гадкая осень – так предпочитает думать Сехун, грея замерзшие ладони о чашку горячего чая, украденную у Чонина. Тогда Чонин посмотрел на него с укором и взъерошил залитые лаком волосы – этого достаточно, чтобы на ближайшие пару минут расслабиться и сконцентрироваться на распространяющемся внутри тепле мятного ароматного чая. Сехун шевелит пальцами на ногах и считает полоски на цветных носках, чтоб занять себя и свои мысли хоть чем-то. А чай в кружке заканчивается – воровать у Чонина второй раз совестно. Поэтому Сехун решает заглянуть в экран чужого телефона. Тао вновь не выпускает его из рук, молчит и постепенно закрывается все глубже в себе. Сехуну больно смотреть в его воспаленные красные глаза, но еще больнее – случайно замечать ладонь Ханя на коленке Минсока. -Вы все еще?.. Пальцы с кольцами над сенсорной клавиатурой замирают, Тао весь напрягается и боковым зрением поглядывает на Сехуна. Они могут обсуждать хоть секс втроем – никому нет дела до хмурых лиц в углу дивана и внезапного личного «разговора». Тао молча кивает и поджимает губы, возвращается к набору ответного сообщения с плескающейся во взгляде тяжелой грустью. -Ясно, - продолжает общаться сам с собой Сехун и откидывается на спинку дивана. И на что только надеялся? Он – неотъемлемая часть жизни Тао, его самого и его целей, приоритетов. А Сехун ощущает себя третьим лишним, когда друзья кучкуются по двое и занимаются своими делами. Но тошнит Сехуна по-прежнему от приторной нежности, которая скользит в «незаметных» прикосновениях Ханя к Минсоку и их взглядах, обращенных только друг на друга, от манеры перешептываться всегда и везде. Так, будто они друг для друга, как минимум, кислород. Это видят все, но молчат – зачем вмешиваться? И Сехун чувствует, что может сорваться, когда в машине Хань берет руку Минсока и сунет их переплетенные замком пальцы в карман своей куртки. Они находятся здесь далеко не вдвоем, но считают, что могут позволить себе эту показуху и вне объективов камер. «Концерт закончен, отпусти его!» – давится ядом Сехун и отворачивается, чтоб не видеть, как идеально умещается голова Минсока на плече Ханя и как пальцы Ханя идеально зарываются в короткие уложенные волосы. Потому что это не «показуха». Это не игра для сумасшедших и жадных до каждого их жеста или слова фанатов. Это не попытки забавляться друг с другом, когда скучно или в соответствующем настроении хочется невинного флирта. Сехун не должен смотреть на них с завистью, не должен ревновать и презирать. Он много чего «не должен», но заткнуть эгоистичные чувства куда сложнее, чем отвести взгляд и временно забыть о существовании двух подходящих друг другу счастливых людей. У Минсока есть Хань, а у Ханя есть Минсок. Вот и вся истина, которая требуется Сехуну для раздраженного шипения сквозь зубы, когда кто-то наступает на белый носок его обуви, и последующего паршивого настроения. Поесть и сразу заснуть не получается, Сехун валяется на диване перед телевизором с томиком манги в руках, но мысли интенсивно колотятся о череп и мешают сосредоточиться на чтении. Кто-то за его спиной шлепает босыми ногами о паркет. Кто-то шумит на кухне, гремит посудой и стучит чайными ложками. Кто-то пытается играть на гитаре. Сехун накрывает лицо книжкой и вздыхает – тогда в комнате выключается верхний свет, Чунмен уходит в спальню, а Чанель прекращает терзать струны своей гитары. И все складывается по давно написанному сценарию. Сехун считает так до тех пор, пока где-то в три ночи не выходит на кухню за водой. Шум из гостиной привлекает его внимание спустя минуту бесцельного разглядывания содержимого холодильника, стакан почти выпадает из пальцев, когда невеселые догадки приветливо стучатся в сознание. Остатки дремы выводятся, как ненужные организму вещества, руки сами собой сжимаются в кулаки, а сердце бьется о ребра пойманной в клетку маленькой обреченной птичкой. Сехун прижимается лбом к стене, разглядывая, как в темноте два обнаженных тела жмутся друг к другу, выгибаются в удовольствии красивыми дугами, завораживают незамысловатыми движениями. Разве должен Хань целовать напряженные плечи, гладить своими длинными пальцами бока и сжимать бедра? Разве должен Минсок тянуться за покрасневшими губами, обнимать за шею обеими руками и раскрываться для более откровенных ласк? Разве должен Хань наклоняться к Минсоку, горячо шептать ему на ухо, не переставая жадно скользить руками по извивающемуся телу? У Сехуна сводит челюсть, на зубах хрустит сахар от того, с какой нежностью и страстью Хань и Минсок бесстыдно трахаются в гостиной, оставляя на мебели и полу следы своих грязных игр. Их никто не увидит, но Сехун уже ненавидит этот диван, столик рядом и гладкий паркет под ногами. Возвращается и тошнота, когда Хань громко и откровенно насилует своим языком раскрытый рот Минсока и будто специально отчетливо шлепается пахом о его упругую задницу. Сехуну дурно, но сил уйти нет – он впитывает в себя, как губка, каждое движение и прозвучавший в тишине судорожный вздох. Пока его не хватают сзади сильные руки, утаскивая подальше от гостиной и окончательно раскрепостившихся Ханя и Минсока. Сехун едва ли не кричит на всю квартиру, потому что грудную клетку рвет торнадо смешавшихся в тугую воронку эмоций, а Тао уверенно вталкивает его в свою комнату и захлопывает дверь. У Сехуна перед глазами все еще стоят обнаженные тела Ханя и Минсока, в ушах звучат их задушенные стоны, но Тао уже давит ему на плечи и заставляет сесть на расправленную кровать. Виски пульсируют и ноют, нервы вот-вот порвутся, а заменить их новыми, как со струнами гитары, уже никогда не получится. Сехун почти колотится от переизбытка противоречивых эмоций и не может поверить, что у Ханя и Минсока все зашло так далеко. И если объятия с перешептываниями можно списать на тесную дружбу, этот секс в три ночи – нет. -Забудь. Сехун открывает рот, но тут же его закрывает – чтобы не наговорить лишнего. Сейчас ему хочется плакать и смеяться одновременно по двум причинам: он безнадежно влюблен в человека, который полностью поглощен другим и точно не им, а теперь и увидел воочию, как эта самая любовь происходит. Тао невозмутимо поправляет растрепанные волосы и садится рядом, широко зевая. Будто ничего не случилось. Будто они не видели, как Хань медленно и ласково трахает Минсока. Совсем не по-дружески. Они предатели – приходит к выводу Сехун, на эмоциях бессознательно затачивая острые углы своей детской и глупой обиды. Назвать это «занимаются любовью» Сехун не может даже мысленно. -Как будто ты не знал, - для измотанного сегодняшним графиком Тао слишком болтлив. Нервное напряжение постепенно отступает, оставляя их наедине с противной тишиной и личным одиночеством. У Тао оно едва ли не ощутимое, липкое, оставляющее еще более темные круги под глазами и сильнее натягивающее кожу на кости. А у Сехуна – холодное, пробирающее насквозь, скрытое где-то глубоко внутри. Трудно добраться, чтобы вырвать с корнем раз и навсегда. Сехун и не пробует. – Или не знал? Сехун предпочитает не отвечать, падает на кровать и обхватывает руками валяющуюся рядом небольшую подушку – согреться хоть как-то. Она пахнет Тао, здесь вообще все пахнет Тао. И это действует подобно валерианке: Сехун медленно сгибает коленки, крепче обнимает подушку, утыкается в нее носом и закрывает глаза. Тао ложится головой на его худое плечо. -Я им завидую, - вырывается изо рта раньше, чем Сехун успевает это понять. Сехун сглатывает ком обиды в горле и на уровне элементарных человеческих инстинктов прижимается к Тао ближе – тогда можно отложить подушку и позволить лохматой макушке переместиться на свою грудь. Объятия получаются отчего-то неловкими, но приятными для обоих. Необходимыми. -Я тоже. «Ты вкусно пахнешь», – вертится у Сехуна на языке, но он не решается произнести это вслух. Гель для душа и шампунь, выстиранная пижама и дезодорант – это все смешивается в терпкий шлейф приятного аромата. Может, кому-то бы он показался резким и тяжелым, но Сехун готов дышать им все оставшиеся до скорого подъема часы. Это лучше, чем кусать край подушки и мучиться из-за Ханя и Минсока. Воображение работает против Сехуна: рисует картины, где Хань продолжает издеваться над телом Минсока уже на узкой кровати, ласкает его в самых чувствительных местах и двигается, двигается, двигается между соблазнительно раздвинутых ног. Сехун от неожиданности открывает глаза и удивленно смотрит на Тао, прижимающегося губами к его шее. -Ты чего? - звучит хрипло и неуместно. -Просто, - Тао садится на бедра, сдавливает плечи и вжимает в матрац – не убежать и не воспротивиться мягким губам, которые едва касаются кожи на щеке. Сехун ворочается и пробует сбросить с себя руки Тао, но все без толку – его держат крепко и уверенно. Взгляд Тао новый, такого Сехун еще не видел, но он ему определенно нравится. – Тебе нужно. Мне тоже. Это плохо? Горячий шепот на ухо – и Сехун напрягается, сам обхватывает Тао руками и тянет на себя. Кто, в конце концов, помешает им утешиться в руках друг друга? Активный напор поначалу пугает, но позже Сехун совсем расслабляется, разваливается на кровати звездой и позволяет снять с себя домашнюю футболку. Тао делает это из-за него, расстояния и обид. А Сехун из-за Ханя и Минсока, закрывшихся в собственном счастливом мирке на двоих. Использовать друг друга как средство временного отвлечения от насущных проблем и чувств – некрасиво и больно, но сейчас Сехун ни о чем не думает, перебирая сухие прядки на затылке, пока поцелуи спускаются по его напряженному животу до паха. Пальцы ловко тянут вниз штаны с бельем, а рот Тао неожиданно умелый и слишком горячий. Сехун кусает губы, чтобы не нарушить давящую на них тишину, и возбуждается с каждым новым прикосновением к своему члену. Язык, губы, ладонь – и у него стоит через секунд десять, упирается Тао во влажные губы и позже – глотку. Это неправильно, стыдно, но приятно до ноющей боли внизу живота, сбитого дыхания и стекающих по виску капель пота. Запах Тао бьет в нос, но Сехун совсем не против ответить на глубокий поцелуй после того, как этот юркий язык облизал его член. Почему бы и нет? Хань все равно смотрит лишь на Минсока. Хань все равно хочет быть рядом с Минсоком. Хань все равно не обращает внимания ни на кого, кроме Минсока. Так должно быть в их случае? Сехуну не повезло влюбиться в улыбчивого, придурочного, заботливого, ревнивого китайца, когда этот самый китаец уже выворачивается наизнанку перед зажатым Минсоком. А Тао, замыкающий их странный четырехугольник, все еще не может смириться с тем, что его бросили. Получается пятиугольник? -Я удалил его номер, - в поцелуй шепчет Тао и зажмуривается – по лицу видно, что творится у него внутри. Сехун не может это проигнорировать, поэтому аккуратно целует подрагивающие закрытые веки, гладит выгибающуюся спину и перекатывается на бок, чтобы задрать пижамную футболку до груди, царапнуть обнаженную смуглую кожу и до отказа забить легкие приятным запахом. – Это так… больно. -Да, - соглашается Сехун со своими какими-то мыслями, медленными поцелуями забирая все негативные эмоции Тао и оставляя лишь место для обжигающего возбуждения и желания удовлетворить физиологические потребности организма. Тело Тао, превратившееся в одну сплошную эрогенную зону, дергается в руках и кажется почему-то очень хрупким. Сехун облизывается и нетерпеливо сдергивает с узких бедер тонкие штаны, под которыми больше ничего нет. Двигает рукой между сжатых ног, вновь и вновь целует Тао – отчаянно и больно кусая губы и язык. Член в руках твердый и горячий, Тао - раскрасневшийся и неожиданно красивый с блестящим взглядом из-под полуопущенных век и припухшими губами. Все происходящее Сехун не считает сумасшествием: в их положении искать тепла друг у друга вполне естественно и даже очевидно. С каждым днем вставать с кровати, работать и изображать на лице искреннюю радость все труднее – потому что с каждым днем Хань обнимает Минсока все крепче, все ближе наклоняется к его уху и все дольше задерживает ладонь на пояснице. А Тао… Тао остается только листать новости в интернете и ждать новых сообщений со страхом прочесть в них что-то вроде «давай не будем больше общаться». Вместо этих слов ему приходят «я так не могу, прости». Тао не отвечает, чистит телефон от сообщений, звонков и номеров, а потом идет делать крепкий кофе без сахара, чтобы запить более едкую горечь. Сехун дышит через раз, пока они дрочат друг другу, все так же лежа на боку. Смешивают дыхание в бесконечных поцелуях, оставляют на изгибе шеи, где не будет видно в вырезе одежды, следы зубов, царапают друг друга. Физическая боль, смешанная с удовольствием, перекрывает собой душевную. Сехун еще не успел разобраться, хорошо это или плохо – получать столько удовольствия от прикосновения чужой руки к своему члену и лично помогать другу справиться с внутренним напряжением. Запах Тао въедается в кожу, память, подсознание. Сехуну все мало – он переворачивает Тао на спину, слышит тихое «ох» и тут же трется бедрами о бедра Тао, нагоняя отступившие ощущения простым и незамысловатым трением. Давно проработанные движения, пару прикосновений там, где должно быть хорошо, и еще несколько заводящих поцелуев. «Где же ты раньше был?» – нет смысла задавать такой глупый вопрос. Теперь нет ни надежды, ни его китайского номера. Тао кладет Сехуну в руки пачку презервативов и смазку, смотрит уверенно и хитро, поглаживая пальцами себя между раздвинутых ног. Сехун теряется на несколько мгновений и не может отвести взгляда от пальцев, что кружат в паху, а потом – внизу, где темнеет тугое колечко сжавшихся мышц. Он хочет. Очень. Если это Тао - все ведь нормально? -Давай, - выдыхает Тао и поднимает бедра над кроватью, а Сехун кусает щеку с внутренней стороны и толкается между ягодиц, направляя член рукой. Разорванная упаковка презерватива валяется на полу, смазка вытекла на простынь уродливым пятном, но Тао плевать - он пальцами стискивает бока Сехуна и теряется во времени и реальности на несколько мгновений. Секс с любимым человеком и просто секс – разные вещи. Сехун не видит звездочек перед глазами и прочей ерунды, только пытается дышать и сохранять подходящий им обоим ритм, постепенно срываясь на самое уродливое и примитивное в виде безобразных и хаотичных толчков внутрь пульсирующей тесноты. Тао, видимо, не привыкать – он развязно покусывает костяшки пальцев, прикрывает глаза и выгибается, как кошечка. У Сехуна сносит крышу. Кто-то возмущенно стучит в стену, кто-то, возможно, собирается зайти в комнату. Но дверь предусмотрительно закрыта на замок, а в ушах звучат уже не вздохи Ханя и Минсока, а раскрасневшегося и мокрого Тао. Его приходится ласкать губами, но недолго – Тао быстро кончает в ладонь Сехуна и запрокидывает голову, ударяясь макушкой о стену. Между ног все горит и ноет от утраты горячей заполненности. Спустя десять минут Сехун прокручивает случившееся в своей памяти, жадно вдыхает витающий в комнате запах секса и Тао, пытается прощупать свои чувства тщательно и ничего не пропустить. Тао пододвигает ближе к стене и, убрав следы их маленькой шалости, лезет через ноги, чтобы лечь рядом и натянуть пижамные штаны выше тазобедренных косточек. Сехун все еще голый, но согревшийся, физически - и даже чуть-чуть морально - удовлетворенный. -Прости. Голос Тао такой жалобный, кажется, что он сейчас заплачет. Сехун повторяет себе привычную установку – быть сильным – и обнимает Тао, честно не представляя на его месте другого. Иначе получится совсем подло и мерзко – как подсмотренный в гостиной секс Ханя и Минсока. -Все хорошо. Время неумолимо движется вперед, а некоторые вещи так и не меняются через неделю, две, три. «Эй, не здесь!» – хочет воскликнуть Сехун, но вовремя одергивает себя и супится, как обиженный на весь мир маленький ребенок. Дело в том, что Тао жарко дышит ему в шею и жмется сзади, обхватив руками поперек живота. На них никто не смотрит – как это обычно бывает, поэтому Сехун может повернуть голову и оставить на щеке быстрый поцелуй, пальцами нащупывая на худом запястье золотой браслет. У каждого свои внутренние демоны, методы сохранить частичку счастливых воспоминаний. Сехун продолжает гладить красивое украшение и переводит взгляд в другой угол их забитой людьми каморки. Тао покачивается из стороны в сторону и крепко сжимает руки. Хань поправляет сценический костюм Минсока, не сводя с зеркала впереди пристального взгляда, а Минсок смущенно отстраняет от себя его руки и что-то говорит одними губами. В отражении он видит Ханя, такого красивого и своего, боится помять костюм тесными объятиями и стереть поцелуем с губ почти незаметный блеск – и ускользает, как песок через пальцы, от желанных прикосновений и многообещающе приподнимает уголок губ. Не сейчас. Сехуна больше не тошнит, а Тао не сидит над телефоном, с головой погружаясь в вязкое болото невыполненных обещаний и затонувших на самом дне надежд. -Мы попробуем, - шепчет Сехун в спину Тао, когда объявляют пять минут до начала, зная, что будет услышанным. Обязательно.