Чай со льдом, лимоном и сахаром

Сантана пьет чай со льдом и лимоном, обязательно добавляя сахар. Так же проще — гребанная жизнь кажется слаще, ее кислота и холод перебиваются рассыпчатой алмазной сладостью. Сантана с улыбкой на лице говорит своим подругам в глаза об их сегодняшних безвкусных кофточках, вечно толстых боках и их офигенных парнях — вчера, в постели, в мужской раздевалке или в любом другом месте. Так же проще — быть гребанной сучкой с идеальной фигурой и призванием первой шлюхи. Так проще — язвить, напиваться в хлам и не плакать, когда тебя вжимают в пол и трахают всякие сукины сыны. Проще улыбаться им, смотреть в глаза, делая вид, будто действительно все офигенно. Врать всегда проще. Себе, сукиным сынам и девкам этих сукиных сынов. Сантана знает, усвоила — научили. Потому что когда-то плакала под теми, кто хвалил ее длинные ножки и потрясающую фигуру. Ей по большому счету даже не пофиг было — мерзко. А потом больно — от сильных, потных рук. Потом… она от чистого сердца сожалела, говоря правду своим подругам, а они залепляли пощечины в ответ. И почему-то удары этих хрупких ладошек были намного больнее. Раз, два, три — потом она сбилась со счета, решила стать сукой, стервой и шлюхой. Поняла, что дружбы нет, а любви и подавно. Поняла, что с сахаром кислый, холодный чай пить приятней. Девочки завидовали и презирали, мальчики хвалили ножки, фигуру, губы... Сантана улыбалась — язвительно и злобно, наслаждаясь своим гниением. Не доверяла никому и ненавидела весь мир. Потом появилась Она. Маленькая девочка в теле повзрослевшей девушки со светлыми волосами и наивно голубыми глазками. Словно ангелок во плоти. Доверчивая и глупая… неунывающая и сильная. Сантана помнит, как Бриттани впервые заговорила с ней. Сказала, что у Сантаны щечки милые. Ее тогда эти абсолютно бессмысленные слова абсолютно нелепо потрясли, выбили из колеи. Голубоглазая девочка улыбалась искренне, и Сантане захотелось рассмеяться. Не истерически и не злобно, как она умела. Впервые — по-настоящему. У нее и вправду щечки чуть пухлее кажутся, стоит заплести высокий вьющийся хвостик, какой требует тренер. Бриттани всегда улыбалась — зеркально Сантане — мило и по-доброму, невинно и чисто. Ее лишил девственности тот, кого она даже не знала, — прокрался в комнату в летнем лагере, пока она спала. Ее все называли тупой дурой и смеялись почти в лицо. Сантана смотрела на ее синяки от — наверняка — мерзких, потных рук и на бесконечно добрую улыбку. Действительно, дура, хотелось сказать. Но внутри было понятно — сильная, черт возьми, добрая. Сантана не восхищалась ей — она же гребанная сука, только завидовала и презирала. — А мы теперь встречаемся? Сантана смотрела в ее детски чистые глаза, на взволнованно приоткрытый ротик и светлые волосы, распластанные по нежно-голубой простыне. В тот момент она ненавидела себя больше всего мира. Чувствовала подступающие слезы к горлу, но все равно улыбалась язвительно. — Конечно, нет. Мне просто хотелось секса, и неважно с кем. Просто хотелось. Просто... У Сантаны вообще все просто. Врать себе и ей, и целому миру, добавлять сахар в напиток и не задумываться над тем, что говорится и что хочется. Потом просто захотелось еще секса с ней. Потом захотелось просто быть с ней. Бриттани как-то подарила Сантане медвежонка с пухлыми щечками и свою самую яркую улыбку, одну-единственную, которую никто больше не видел. Бриттани приходила к Сантане счастливая и радостная. Бриттани стала просто Брит, почти как Breath, для Сантаны. Они болтали под нежно-голубым одеялом о всякой ерунде и смеялись заливисто и звонко. В школе держались за руки и тихонько посмеивались над теми, кто считал их просто подружками. Бриттани добавляла в чай со льдом, сахаром и лимоном две трубочки — желтую и розовенькую, а еще зубочистку в виде маленького зонтика. — Это мы с тобой. Как будто на пляже. Ты розовенькая, а я желтенькая, — говорила она. — Потому что я лесбиянка, а ты би? — смеялась Сантана. — Потому что у меня желтые волосы, а ты красивая. Слепящее солнце мерцало расколотым на тысячи осколков алмазом. Сантана обнимала своего медвежонка и наблюдала за своей Брит. Сантана тогда еще не знала, что Бриттани не ее. Бриттани улыбалась всему миру и любила всех вокруг. У нее сердце большое и доброе, Сантана знала. Только не думала, что там найдется место еще кому-то. Тому, с кем ей не тягаться, потому что… Потому что это очкарик и неудачник в чуть мятой рубашечке и инвалидном кресле. — Я люблю тебя, Сантана, — говорила Брит искренне… по-другому и не умела. — Но и Арти я тоже люблю. Сантане бы смириться — разве она не счастлива? А вот и нет, она же сука и эгоистка, ей всего мало. Ей не хотелось видеть самую яркую улыбку Брит, подаренную еще кому-то. Сантана тогда впервые за долгое время заплакала. Слабовольно и низко. Но все стало сложно и проще быть не могло. Потом вроде и наладилось, но рана в сердце уже не зарастала. Мальчик-инвалид обидел Бриттани каким-то одним корявым словом — теперь их снова ждало алмазное солнце и общие мечты под нежно-голубым одеялом. Брит была рядом и улыбалась только ей, Сантана радовалась, смеялась заливисто и обнимала ее, только внутри уже не было того счастья. Просто… было сложно. Она привязалась и полюбила, и с тех пор не получалось просто любить без сомнений и боли, просто смеяться и радоваться жизни. «Просто» быть не могло. Время лечит, так говорят. Сантана кутается в теплый плед и смотрит в окно на тусклое, пропитанное выхлопными газами солнце. За тысячи километров и миллионы секунд улыбается ее добрая Брит. Сантана едва ли помнит ее лицо и запах волос. Время ее лечило долго, стирало счастливые воспоминания о голубоглазой девочке. В почтовом ящике лежат письма, прошедшие тысячи километров. Бриттани приглашает на свою свадьбу. Пишет, что встретила самого любимого человека. Что скучает по ней, своей школьной подруге. Словно они и вправду, когда держались за руки, были просто подружками. Сантане совсем не больно, она же черствая сука. Просто так некстати закончился сахар.