Говори

Мне бы хотелось рассказать это своим детям, но я сомневаюсь, что когда-нибудь они будут у меня, потому что, глядя на всех нас, кажется, что дети – самые отвратительные и уродливые душой создания. По отдельности: маленькие ангелы, прячущие за спиной лезвие кухонного ножа, обляпанное жиром, средь белых, лишь немного потемневших перьев, вымазанных в известняковом порошке; а вместе – стая волчат, готовых кинуться на врага и растерзать его в клочья. Мы здесь все такие. Меня зовут Манта, я сирота, воспитанник детдома, один из этих волчат, но по сравнению с ними я всего лишь щенок. Я попал сюда не так давно: два месяца назад. Мои родители погибли в авиакатастрофе, но я на удивление быстро с этим смирился, ведь мы не были особо близки. Однако атмосфера этих стен навевала на меня тоску по родителям: пусть не самым заботливым, но близким людям. Это особый детский дом. Все дети тут либо свихнувшиеся, либо уроды, а моральные или физические – не важно. Нас не выставляют напоказ, за нами никогда не придут одинокие пары, нас не выводят в город на экскурсии, нам не дают глотнуть того воздуха, что находится за каменной стеной нашего скудного сада, хотя лично мне кажется, что он там не такой маслянистый и старый. Я уже почти его забыл. Все. Все до единого как на подбор в цирк уродов или психиатрическую больницу. Как я здесь оказался? Спасибо моему росту и нескладному телу, вряд ли такого ребенка возьмут к себе приличные люди. Первое время я даже плакал от понимания, что так оно и есть, но потом обнаружил, что здесь слишком интересно. Если честно, я чувствую себя одним из тех профессоров в белых халатах, что приходят к нам раз в неделю, проверить, не свихнулся ли кто тут окончательно. Только в отличие от них, я имею возможность постоянно наблюдать. Девочки отдельно, мальчики отдельно. Мы их даже почти не видим, только иногда в саду, когда они пытаются высадить в песчаной почве хоть что-то, что развеет серость этих стен, да еще иногда у врача, ведь даже едим мы в разных комнатах. Но тех мальчишек, что я вижу постоянно, мне хватает с лихвой, чтобы жалеть о нехватке девчачьего присутствия. Рен вроде и неплохой, и складный, даже красивый – мальчишка с обложки, его бы по щечкам потрепать и по голове погладить, но в его глазах горит такая ненависть, что вянут те самые цветы в саду. Он обычно спокоен, сдержан, нелюдим, но у него появляются время от времени панические атаки – ни с того, ни с чего он может превратить нашу спальню в поле боя, сломать кому-нибудь руку и чего похуже, разорвать себе руки в кровь, пытаясь забраться на стену. Никто не знает, что ему чудится в такие моменты – нападает ли кто в голове на него, тонет ли он или горит ли. Хорокей тоже попал сюда не так давно, говорят, отец сам отдал. Он кажется абсолютно нормальным, нельзя понять, за что вообще он тут, но когда находишься среди психов, сам начинаешь сходить с ума. Возможно, именно поэтому он постоянно улыбается, но улыбка у него напряжённая, глаза глядят туда-сюда, словно в любой момент от каждого из нас он ждет нападения. Оно, в принципе, не удивительно. Например, тот же Рен не так давно сломал ему руку – просто подошел во время обеда и со всей дури херакнул по кисти табуреткой. Лайсерг постоянно что-то ищет: в шкафах, земле, корке хлеба, пыльных занавесках, под собственными ногтями или в чужих, спутанных волосах. На него никто не обращает внимания давно, даже если он пытается найти собственное отражение в чужих глазах, тут все смотрят не на тебя, а сквозь тебя. Чоколав постоянно что-то бормочет и нервно смеется. Особенно это пугало раньше ночью: тишина, только слышно, как часы в коридоре гулко тикают, словно нож точат, и среди этого звука вдруг раздается прерывистый смех, но и он вскоре стихает, сменяясь болезненными стонами. Все тут такие, каждый из нас. Но есть двое особенных. По крайней мере, наблюдать за ними мне нравится больше всех. Есть Йо. Он самый настоящий псих, но и самый мирный. Он постоянно с кем-то общается: глазами, руками, кивками, потому что он немой, я, по крайней мере, никогда от него даже звука не слышал, хотя как-то мне довелось видеть, как он, пытаясь успокоить разбушевавшегося Рена, получил он него такую оплеуху, что кровь пошла из обеих ноздрей. Но и тогда Йо не произнес ни звука, лишь зажал половину лица ладонью и быстро вышел, а за ним тянулась дорожка из бардовых, ярких капель. Он вообще мало реагировал на дурдом, творящийся вокруг него – всегда один, тихо сам с собой или своими глюками, он вносил некое спокойствие в мое здесь существование. Иногда я даже подсаживался к нему поближе, чтобы эта его аура укрыла и меня: мне казалось, что звуки становились тише, а он едва заметно мне улыбался и переводил на кого-то взгляд. На кого-то, кого мне никак не доведется увидеть. Я не предпринимал попыток заговорить с ним первым, но и не покидал. Эдакая молчаливая поддержка, я не был уверен, что он поймет то, что я хочу ему сказать, ведь он никогда не смотрел даже на воспитателей, когда те предпринимали попытку что-то ему сказать. И есть Хао. Чем-то похожий на Йо, он, насколько мне известно, сидит тут уже десять лет. Он ничего не делает: послушно гуляет вокруг деревьев на прогулке, съедает весь кусок пресного хлеба с тонким слоем масла на завтрак, одет аккуратней всех; постоянно прячет волосы в тугой пучок, потому что наотрез отказывается их стричь, и еще ни у одного цирюльника не получалось это сделать – говорили, что Хао вонзил ножницы в руку одному из них. В общем, он очень покладист, но из его пустых черных глаз, которыми он, кстати, не видит, сквозит настоящая опасность. Не смотря на то, что он полностью слепой, никому даже в голову не приходит покривляться перед ним или выкинуть какую-то дебильную шутку. Он прекрасно слышит, чувствует, словно все видит: моментально поворачивает голову, стоит к нему подойти, перехватывает руку, если вознамериться его коснуться, да еще и заламывает ее так, что пальцы немеют. Спокойно отвечает на все вопросы, и, быть может, он самый здесь нормальный, потому что не видит того, что творится вокруг. Но его злоба, скорее всего, не дает выйти ему из этих пошарпанных стен. Говорят, раньше он был в обычном детдоме, но не подпускал к себе никого, ни единого человека, ни одного потенциального опекуна. Даже сейчас, когда занятия уже закончились и всем позволено делать, что они хотят (ну как позволено: у нас нет особых развлечений. Кто-то мяч гоняет, кто-то читает одни и те же потрепанные книги, кто-то чертит палками по земле, кто-то спит, привалившись прямо к дереву, как тот же Йо, например), Хао лишь сидит на лавочке и водит пальцами по мелким трещинам дерева, будто пытаясь считать его историю. Скользит подушечкой по ребристой доске, глубоко дышит, невидящими глазами смотря прямо на Йо, но подойти к нему совершенно не хочется. Так и жили, пока не случилось страшное. Была зима. Холодная и влажная, когтями впивающаяся в твою кожу, стоило только выйти на улицу. Нас перестали выпускать, хотя и в самом здании было ужасно холодно – несколько печей не справлялись, многие дети лежали с тифом в лазарете, мало кто оттуда возвращался. Мы грелись, как могли, нам даже позволяли в особо холодные ночи выпить пресного чая, пахнущего старой бумагой, с каплей виски, чтобы хоть как-то согреться. Кровати сдвинули, комнату не покидали, дышали часто, чтобы прогреть стылый воздух. Лично я спал прямо в верхней одежде, с тоской вспоминая теплые постели родительского дома. А Йо мне даже варежки свои отдал, когда я один раз утром не сразу смог окоченевшими пальцами завязать шнурки на ботинках. Воспитателям вообще было почти не до нас: все они постоянно были в лазарете, лишь проверяли иногда, не безобразничаем ли мы, не заболел ли кто еще. Был только один плюс: стали кормить лучше, по крайней мере, бульон старались не разбавлять стылой водой. Казалось, морозы нас даже сплотили. Мы жались друг к другу, как воробьи на проводе, грели руки под чужой одеждой, играли в шарады. Только не Йо и не Хао. Первый молча, с легкой улыбкой, наблюдал за нами, грея руки собственным дыханием, а второй сидел на подоконнике, запахнувшись в два одеяла, и водил по стеклу, которое трепали ветра, длинными белыми пальцами. Во время отбоя пришли воспитатели и уложили нас в кровати, да принесли еще одну печку, поставили ее поближе. Получилось, что мы были заперты среди трех печей, но даже так было холодно до дрожи. Я уже чувствовал, как мое горло нещадно саднит, и молился, чтобы не заболеть – растирал себе руки под одеялом и постоянно сглатывал. Кашель раздавался то тут, то там, но спокойный, влажный, не такой, какой был в лазарете. Засыпая, я думал над тем, что больше всех кашляет Йо – он явно никак не мог уснуть из-за этого, постоянно ворочался, но в итоге меня сморило, и его надрывные хрипы я различал все меньше и меньше. Снился мне не дом, а моя школа в знойный летний вечер, когда мы все вываливались на большой перемене в сад и все равно жались в теньке – не так душно, как в классе, но под палящим солнцем просто невозможно находиться. Мне стало трудно дышать, казалось, духота вот-вот заполнит все легкие. И я услышал крики. Меня подняли так резко, что я испугался уже этого. Комната пылала, все в панике бежали прочь в открытые двери, откуда обрезанным прямоугольником падал свет. Глаза слезились, я задыхался, но нашел в себе силы броситься за остальными, зачем-то схватив одеяло и укрыв ими плечи. Кричали все – воспитатели, охранники, дети, некоторые из них даже радостно, Рен, например. И вроде опасность миновала, вроде все хорошо, убежал, но сердце в груди колотилось так быстро, что, казалось, падает в пятки и взлетает в горло. Я быстро осмотрелся, считая ребят – краем глаза я успел заметить, что в конце нашей комнаты упала печка. Рассыпавшийся уголь быстро начал делать свое дело. Комната уже пылала, но пока никто не рисковал туда сунуться. Детей начали выводить, когда я вдруг заметил Хао. Он бежал среди ребят, лишь на миг останавливаясь рядом и быстро вдыхал полной грудью пропахший гарью воздух. Касался каждого, и в его незрячих глазах все больше и больше отражался страх. Я почему-то понял его. - Йо! – заорал Хао. Йо и не ответил бы, но кому как не Хао знать, что среди нас нет его. Запаха? Звука дыхания? Сердцебиения? Кто знает, как Хао это понял. Я так запаниковал, что готов был сам броситься в горящую комнату, но Хао подлетел ко мне и, царапнув длинным ногтем мою щеку, сорвал с меня одеяло. Я взвизгнул, будто боялся замерзнуть, хотя было по-настоящему жарко, а этот парень вдруг метнулся к окну. Попытался нащупать и раздвинуть сворки, но они крепко были сцеплены бечёвкой, лишь пальцы порезал. Он ударил по витражному стеклу, опасно звякнувшему, а затем схватил тяжелую лавку и просто вышиб ею раму. Послышался звон стекла и новые крики. Совершенно не обращая на них внимания, Хао, царапая руки острыми осколками, застрявшими в каркасе, принялся прямо в одеяло набирать снег, пока совершенно не вымочил колючую ткань. И уже в следующую минуту, укрывшись ею, кинулся в горящую комнату, сбивая всех на своем пути. Я закричал ему, совершенно не понимая, как, не имея зрения, он собрался что-то сделать, но было уже поздно – он исчез в огне моментально, его силуэт растворился, как тень на свету, и все замолкли. Впрочем, тут же подбежали воспитатели и начали толкать всех прочь. Нас впервые привели к девочкам, потому что больше не было мест, где можно расположить целую ораву детей. Но никто и не думал успокаиваться, как бы воспитатели не орали и не били нас. Мое существование здесь стало бессмысленным. Почему-то именно от мысли, что я больше никогда не увижу молчаливого Йо или источающего слепую ярость Хао, мне стало дышать труднее, чем от гари. На глаза навернулись слезы, хотелось биться головой о стену и проситься на волю, где можно хоть скинуться с моста, хоть под машину броситься. Выпустите меня отсюда, и я больше не доставлю вам ни единой хлопоты. Напор детей был намного сильнее попыток воспитателей сдержать нас. Кто-то вырвался в коридор, в том числе и я. Мне просто необходимо было выбраться из этого здания, замерзнуть в одном из сугробов так, чтобы на утро от меня не осталось совершенно ничего – просто кто-то наступит на сугроб и сломает меня, как ледышку. И даже не заметит. Некоторые вместе со мной бросились к выходу и, распахнув тяжелую дверь, вырвались в колючие лапы зимы. Всем было плевать, потому что холодно не будет. Я хотел было бежать подальше от корпуса, где в окнах пылал пожар, бросая свои языки на закопчённый снег, но вдруг услышал кашель, до боли знакомый. Ноги сами изменили свое направление и кинулись прямо к горящим окнам, которые уже лопнули под натиском пламени. Я нашел их в снегу. Хао, пытающегося выпутаться из обгорелого одеяла, а в его объятиях Йо – он выглядел так ужасно, что меня бы вывернуло, если бы ужин был плотным: обгоревшие руки, черная одежда и лицо, скрученные пламенем волосы. Он, казалось, не дышал. Как только Хао удалось откинуть одеяло, он склонился и, приложив ладонь к груди Йо, начал слушать. Судя по всему, хорошего он не услышал. - Блять, тащи покрывало и тряпки, сукин ты сын, чего встал?! – заорал внезапно он, находя меня безошибочно своими незрячими глазами. Я был так рад, что метнулся обратно в корпус, не обращая внимание ни на несущуюся на встречу толпу, ни на удары, ни на саднящее от дыма и бега горло. Кажется, я сдернул пару одеял прямо с жмущихся на кроватях девчонок. Схватил какие-то вещи, я особо не разбирал. Знаю только, что в рекордные сроки на своих коротеньких ногах преодолел путь и туда, и обратно. Хао оттащил Йо по снегу подальше от горящих окон. Он бил Йо в грудь, постоянно наклонялся к его лицу, пытаясь отдать свой воздух, но бесполезно – тот не подавал признаков жизни. - Я же слышу, что ты жив, твою мать, - шептал Хао, пытаясь убрать сгоревшие волосы с черного лица. – Дыши же, ублюдок, дыши! Я только сейчас заметил, в каком ужасном состоянии был сам Хао – руки испещрены стеклом, волосы все в гари и пепле, ожог на боку, кажется, кровь на бедре. Но он раз за разом наклонялся, чтобы вдохнуть воздух в открытые губы Йо. - Может, надо забрать у него воздух? – робко предложил я, не зная, что мне делать. На собственное мое удивление, Хао меня послушал. Вместо того, чтобы вдыхать чистый воздух к чужие легкие, он что есть сил вдохнул через рот в себя и тут же закашлялся, но не останавливался, пока Йо не задышал и не закричал от боли в груди. Начав соображать, я расстелил одеяла по снегу, а Хао, нащупав их руками, быстро переложил туда Йо. Тому, ясное дело, дышать было больно, не то чтобы двигать обгоревшим телом. - Как ты меня напугал, сука, - дрожащим голосом приговаривал Хао, сквозь вымоченную в снегу тряпку прижимаясь своими губами к накрытым губам Йо. – Только попробуй сдохнуть, я тебя с того света достану. Я не видел наверняка, потому что рот Йо был закрыт влажной тряпкой, но по глазам понял – он улыбается. Правда, не долго, уже скоро он провалился в бессознательное состояние, но Хао слышал, чувствовал – он жив. Корпус восстановили достаточно быстро: отстраивать не пришлось, лишь стекла заменить, гарь убрать, выгрести мусор и все такое. Уже в начале весны нас переселили обратно. Казалось, ничего не изменилось, кроме одного – Хао постоянно был с Йо. Йо пришел в норму, о том ужасном дне всем напоминали только ожоги на его руках и ключице, но никто не обращал на это внимание. Эти двое вообще стали призраками для всех, кроме меня. - Пить хочешь? – спросил Хао. Я наблюдал за ними краем глаза, пока мы сидели на перемене в кабинете, ожидая следующего нужного урока. Удивительно, как Хао это понял, ведь Йо просто провел ладонью по шее. А Йо склонился и коснулся его правой руки – я уже давно приметил, что когда Йо говорит «Да», он касается правой, а когда «Нет», левой. Хао встал, хотя Йо не отпускал его руку, и начал выходить из кабинета, мастерски огибая все парты и лавки, в которые даже зрячие дети постоянно врезались. На пороге показался воспитатель, прозвенел звонок, но и его Хао обогнул, как ни в чем не бывало. - Куда это ты собрался? – моментально повысил голос воспитатель. – Хао, по правилам нельзя выходить из кабинета после звонка! Нечего шарахаться! - Ебал я ваши правила, - не оборачиваясь, бросил он, продолжая удаляться. - Отребье, - тихо выругался мужчина, но отпустил. Я вообще давно заметил, что любую выходку этого странного парня все просто стараются игнорировать, мол, пока не напорешься на мину, будешь жив. Хао появился через несколько минут, держа в руке алюминиевую кружку, доверху полную водой. Он спокойно сел на место, поставил ее перед Йо и, сложив руки на груди, принялся внимательно слушать урок – препод не обратил ни малейшего внимания и не прервал монотонную речь, а Йо быстро коснулся щеки Хао ладонью и, отведя взгляд, начал мелкими глотками пить теплую воду. Спустя долгих два года некоторых детей внезапно перевели в другой детский дом, в том числе и меня. Причину мы не знаем, слышали от кухарок слух, что приезжала какая-то проверка, они сделали выводы и оставляют только тех, кто действительно нуждается в специальном учреждении. На тот момент Йо ни в чем не могли заподозрить, ведь впервые за долгие годы его молчаливого одиночества, у него появились настоящие и видимые всем друзья – я и Хао. Конечно, они дружили иначе, чем я с ним. Я угадывал его мысли, пытался правильно подобрать слова, показывал жестами, а Хао каким-то образом словно считывал его, подобно книге. У них никогда не возникало лишних вопросов, но со стороны это казалось забавным, потому что слепой прекрасно понимал немого по мимолетным прикосновениям. Признаться, когда я наблюдал за ними до пожара, я не мог даже подумать, что что-то их влечет друг к другу, ведь Йо всегда сидел один в стороне, а Хао даже никого не подпускал. Пожалуй, все были удивлены, когда они внезапно вцепились друг в друга так сильно, словно сиамские близнецы. Я никогда не понимал, о чем они думают, но неустанно наблюдал. Когда нас перевели в обычный детдом, началось распределение по комнатам. Жили мы там по три человека на комнатушку, но она всяко была лучше – хорошо отапливалась, даже ванная своя была. Правда горячую воду давали в полдень и после восьми вечера на час ровно, все остальное время из крана лилась только холодная, но нам вполне этого хватало, чтобы вымыть руки или вишню, надерганную в саду. Тогда Хао и Йо хотели разлучить, определить Хао в специальный класс, где его научили бы читать и все такое, но расставаться без боя они не хотели. Оба не высказывали недовольства, чтобы не испортить первое впечатление для воспитателей, иначе бед потом не оберешься, но я и так видел, как нервно они жмутся друг к другу. И в итоге решил им помочь. Думаю, именно после этого случая я стал им почти родным. Убедить психологов и воспитателей в том, что их нельзя разлучать, оказалось не проблемой. Всего-то пришлось навешать им лапши на уши, что Йо для Хао как поводырь, мол, не может Хао без него двигаться. Хао, понятное дело, не нравились эти слова, потому что они чистая ложь, но он молчал, хотя я видел, как сложно ему это дается. Но потом он мне даже спасибо сказал. Кроме того, я был счастлив, когда, выслушав мой душещипательный рассказ, педагоги подселили меня к ним, «чтобы присматривал». Жить с ними оказалось легко – минимум шума, максимум взаимопомощи. Я все наблюдал за ними и наблюдал без устали: их жесты, короткие фразы, что произносил Хао, даже дыхание – танец, который понимали только они, а я лишь силился. Иногда я угадывал, улавливал их волну, но ненадолго. Мне казалось, они близнецы, им вовсе не нужно было говорить, чтобы общаться, поэтому в основном в нашей комнате было очень тихо. Но в этом детском доме нам быстро нашли занятие, так что тишина не давила – мне начали давать много интересных книг, Йо от благотворительного фонда достались яркие наушники, старый кассетный плеер и пара кассет, Хао занимался всем и сразу – за любой кипишь, кроме голодовки. Иногда он просил ему читать, и я читал, а эти минуты были для меня самыми прекрасными. Все менялось. Менялись и Хао с Йо. Однажды Хао заболел. На дворе стоял промозглый ноябрь, и он был именно таким, какой необходим для всех заболеваний: с мелким, но постоянным дождем, свистящими ветрами и сырыми холодами. Сперва Хао просто кашлял ночами, и я слышал, как Йо вставал со своей постели, подходил к нему и наливал ему воды в стакан. Хао что-то шептал благодарное и спокойно засыпал спустя несколько минут, а Йо только после этого возвращался к себе. Но состояние Хао ухудшилось, скоро появилась температура и озноб. В ту ночь я никак не мог уснуть – меня пугал хриплый кашель и быстрое дыхание, словно ему было сложно дышать. Я делал вид, что сплю, но сам внимательно следил, как Йо помогает ему пить, ладонями растирает плечи и холодную грудь, прикладывает ко лбу мокрую тряпку. Хао было холодно и сложно – лазарет уже полнился, но он до сих пор делал вид, что с ним все в порядке, лишь бы его не забрали из комнаты. Когда Йо снял с себя свитер, я не удивился. Словно на подсознательном уровне я знал, что когда-нибудь это произойдет. Он разделся до нижнего белья, потоптался на холодном полу, словно не решаясь, а потом тихо нырнул под одеяло к Хао и притянул его к себе. Тонкую тряпку натянули повыше, и больше я ничего не видел, но и быстрого от озноба дыхания тоже не слышал, поэтому смог уснуть. На следующий день я отдал Хао свое одеяло – он мерз постоянно, даже из комнаты не выходил, еду ему мы с Йо проносили за собственными спинами. Он почти всегда отказывался есть, ему больно было глотать, поэтому в основном завтракал жидкими кашами или обедал, если давали суп. Спустя три дня все повторилось. Йо уже хотел было идти за врачом, но Хао остановил его и запретил тихо, чтобы якобы меня не разбудить. Я чувствовал себя шпионом, хотя совесть немного играла, ведь я не имел право подсматривать, но ничего с собой поделать не мог. Хао было то холодно, и он кутался в одеяла, то жарко, и в этом случае он их скидывал. Йо гладил его по волосам, зевая, носил воду, грел дыханием пальцы. И, наконец, лег рядом. Кровать немного переставили поближе к батарее, поэтому я не видел их, но вслушивался. Скрип пружин, Йо подвинулся поближе, шорох ткани, я увидел, как свитер Хао опустился на пол из-под одеяла. И судорожное хриплое дыхание – пару раз Хао порывался кашлять, но Йо прижимал его к себе и все проходило. Я почти начал засыпать от духоты под собственным покрывалом, но внезапно дыхание у Хао сбилось, и громкий скрип пружины пронзил тишину. Я осторожно выглянул, но ни черта не увидел, зато слышал, как Хао глубоко, медленно и рвано дышит, стараясь не двигаться. Это повторялось каждую ночь. Как-то утром Йо, видимо, уснул и не перебрался в свою постель, поэтому воспитатель задал логичный вопрос, что он забыл в постели Хао. Тот ответил сам, что ночью было холодно. Просто грелись. Им поверили все, кроме меня. На самом деле Манта много не знал, но не стоит винить его в этом, - Йо не был особо разговорчивым, а Хао не видел смысла болтать попусту. Кроме того, детский дом научил его держать язык за зубами, ведь это не церковь, тут твоей исповеди не ждут. Хао попал в детдом в возрасте четырех лет – после того, как потерял единственного родителя, свою маму. Они жили бедно, но счастливо, мальчик обещал вырасти хорошим и умным, но внезапный пожар унес жизнь Асанохи, а Хао лишил зрения. Сейчас, в возрасте четырнадцати лет, Хао смутно помнил даже солнечный свет, потому что после диагноза врачей, - катаракта, - он практически перестал отличать свет от тьмы. В детдоме за это не жалели, особенно в том, в какой он попал впервые. Впрочем, Хао жалости и не ждал, ведь внутри пожар, казалось, все выжег, оставив после себя только черную гарь на сердце и горький осадок. Изменилось все в один момент: всегда, когда приходят новенькие, создается слишком много шума. А шум Хао не любил, так как он для него стал куда существеннее с потерей зрения. Дети, как стая волчат, тут же начинают испытывать новенького. Кто издевается, кто выживает, кто пытается заполучить его в свою компанию, кто выставить не в лучшем свете перед воспитателями. Хао же всегда на это было плевать. Он завсегдатай, старик, считай, и пусть он совершенно ничего не видит, зато слышит и чувствует потрясающе. Каждый, посмевший к нему подойти слишком близко, да еще и с дурными мыслями, быстро огребал по полное число и убирался восвояси – слепота не мешала за себя постоять. В тот раз (Хао было десять лет), привели очередного новенького. Шумиха, которая вокруг него образовалась, была нестерпимой – Хао не мог даже близко подойти, чтобы по своему узнать новоприбывшего – как его зовут, как он пахнет, как он ходит, чтобы узнавать его только по шагам или присутствию. Непонятно, что вызвало такой ажиотаж среди ребят, наверное, совсем уродливый. Хао часто слышал, как его бьют, как смеются, как издеваются, но ни разу не слышал ни звука возмущения, хотя он должен быть громче даже обиженного дыхания. Но ничего – полная пустота, будто все издеваются над Хао, делают вид, что кого-то привели, чтобы ввести его в заблуждение. Но спустя месяц Хао, вдруг, узнал его. Наступал сочельник. Дети становились покладистыми и тихими, всем хотелось произвести хорошее впечатление, чтобы получить подарок и попробовать пирог, а для Хао это время становилось отдыхом. Ему нравились звуки наступающего нового года – колокола, завывание ветра за тонкими стеклами, тихий шепот, шуршание клеёнки или папиросной бумаги, в которую заворачивали подарки, тихие молитвы по ночам, чтобы забрали из детского дома поскорее, чтобы произошло хоть какое-нибудь маленькое чудо. Хао сидел на подоконнике. Ноги замерзли, но он все равно усердно кутался в тонкое одеяло и не собирался отсюда уходить – в спальню их еще не пускали, а в гостиной, где все играли или занимались, было слишком много народу, обойти всех не сможет – больно много звуков и запахов. Поэтому мальчик сидел и ждал, когда станет меньше людей или, наконец, можно будет отправиться спать. Он услышал тихие шаги не сразу, будто кто-то с неба ступил на землю и подошел ближе, это было странное ощущение. Медленное, неглубокое дыхание, шуршание жесткой ткани теплого свитера. Но таких шагов не было ни у кого, кого Хао здесь знал. И запаха – яркого аромата мыла и молочного, едва уловимого, но очень сладкого. Хао вздрогнул, когда его руки коснулась незнакомая рука – маленькая ладошка, немного стертые пальцы, но уверенная такая. Коснулась, ощутила холод и быстро исчезла, а затем удаляющиеся шаги. Хао не успел даже решить про себя, что это было, как шаги раздались вновь. Когда этот некто взял его руку и повернул немного, чтобы что-то вложить, Хао не сопротивлялся. По запаху он уже понял, поэтому и не смог скрыть улыбку, когда ему в руку попала кружка теплого какао. Пальцам стало теплее. - Спасибо. А в ответ тихий выдох, словно ответили «Пожалуйста», но при этом ни звука не произнесли. Зато Хао физически на себе, где-то в районе солнечного сплетения, ощутил его улыбку. - Йо, иди сюда, - раздался строгий голос воспитателя, и мальчишка послушно отошел. На удивление Хао, к нему подошли на следующий день. Мальчика усадили за парту в кабинете, когда остальные дети ушли. - Хао, ты познакомился с Йо? – спросили его. - Немного, - честно ответил он. - Я бы тебе посоветовала не общаться с ним. Он немного сумасшедший, обычно таких детей мы не подпускаем к вам, но он тихий. Хао удивленно поднял бровь, безошибочно находя слепыми глазами воспитателя. Всегда от взгляда пустых черных глаз становилось не по себе, поэтому женщина немного поерзала, а Хао уже услышал. - А почему он сумасшедший? – спросил он. Это заявление наоборот разожгло в нем еще больший интерес. - Говорит, духов видит. Общается с ними, играет. - Разве он не немой? - Патологии нет, психологическая травма. Отец кинулся под автобус, с матерью случился несчастный случай. Хао незаметно прикусил внутреннюю сторону щеки, задумавшись. - Так и почему же он сумасшедший? - Потому что видит то, что не видят остальные. Я, например, здоровый человек, и этих духов не вижу. - А я не вижу вас, - холодно ответил мальчишка. – Следовательно, вас тоже, возможно, нет, а значит, я сумасшедший. На этом разговор и закончился. Хао не подходил к Йо, а Йо не подходил к Хао, но завсегдатай этого детского дома постоянно следил за новеньким – за его тихими шагами, дыханием и даже запахом. Прошло время, Йо влился. Никто не бил его, не издевался, просто держались подальше. А Хао было жутко интересно, как он выглядит, хотелось прикоснуться к нему, ощутить под пальцами изгибы лица и шеи. Но почему-то они все равно всегда были по разные стороны одной и той же комнаты. Когда-то, пожар унес жизнь его матери и лишил его зрения, поэтому, когда этот кошмар повторился, Хао был близок к истерике. Он первым почувствовал запах дыма и поднял всех на ноги, поэтому дети успели спастись, выбежать раньше, чем пламя переметнулось с пола за кровати или гардины. Но Йо среди них не было. Хао не знал тогда, почему чувствовал, что если не найдет его, погибнет сам. Морально, загнется, ведь не будет больше источника сил, некого света, который он может видеть слепыми глазами, потому что Хао иногда казалось, что он видит среди всей черноты его единственный серый силуэт. Он кинулся в огонь, успев только подумать, что он не унес его жизнь в прошлый раз, значит, не унесет и в этот. Хорошо, что этот маленький, который вечно ошивается где-то рядом, пахнет бумагой и чернилами, схватил колючее одеяло, шуршащее и тяжелое. Йо отрезало от остальных ребят – его кровать стояла дальше остальных, поэтому пламя преградило ему путь. Он спрятался под кровать, укрывшись одеялом, но выбраться не получалось, а пламя все подползало. Крик застрял в горле вместе с дымом. Для него все было темным пятном в воспоминании – вот пламя, а вот холодное-холодное ночное небо с парой звезд и спасительный холод на коже. Все болело, очень болело, но рядом чувствовалось чужое присутствие. Йо не слышал, что кричал Хао, казалось, оглох ненадолго, лишь видел, как его рот открывается и закрывается, но уже скоро он снова провалился в бессознательное, так ничего и не разобрав. Но после того случая все изменилось: Йо стал глазами Хао, а Хао голосом Йо. Даже не стыдно было прикинуться беспомощным, чтобы поселили в одну комнату в другом детском доме. Да и коротышка помог, Хао всегда знал, что он был рядом, наблюдал и запоминал. Хао не чувствовал себя подопытным кроликом, скорее, героем какой-то захватывающей книжки, поэтому был совсем не против. А Йо почти не отходил. Они вместе ходили на занятия, вместе играли, вместе что-то учили, через Хао Йо даже с Мантой общался. Хао было несложно передать коротышке то, что хочет сказать Йо, он будто слышал его мысли. Это влечение не было обычным с первого же дня. Дети не придают этому значения, но проходят года, и все становится совсем иначе. Хао часто водил пальцами по лицу Йо – по густым ресницам, мягким волосам, щекам, на одной из которых был шрам от ожога, по его сухим губам, которые он почему-то открывал каждый раз, когда Хао касался их пальцами, по его шее и рукам. Им по шестнадцать, и каким бы ты ни был калекой, слепым или немым, тело не слушалось. Хао безумно хотелось чего-то… Только он не понимал, чего. Еще ближе. А Йо словно не помогал в этом разобраться. Поддавался руками: ближе – так ближе, хочешь погладить по щеке ладонью? Так я сам поддамся. Но Хао слышал его тихое и глубокое дыхание, словно для него это тоже тяжело. Хао никогда не видел, что делают тогда, когда испытывают то, что чувствует он. Тело переставало слушаться, действовало само. А еще у них с Йо не было друг от друга секретов, поэтому Хао не боялся ему сказать об этом. - Что-то странное, - это, правда, все, на что у него хватило фантазии. Йо придвинулся ближе – они сидели в комнате одни, потому что Манта еще не вернулся. - Не могу понять, насколько ты далеко, - хрипло признал Хао. – Кажется, что слишком. Йо улыбнулся, ластясь под прикосновения к своим щекам. Он поддался еще ближе, немного склонив голову. Тело само. На своих губах Хао ощущал слабую улыбку Йо, робкое, медленное движение чужих губ, которое вот-вот перерастет в пожар. Хао притянул его ближе, зарываясь пальцами в мягкие волосы, прижал к губам сильнее, но отстранился, когда услышал, как гладкой дверной ручки с той стороны коснулась чья-то ладонь. Ему было не страшно, что их заметят, но это должно быть только их. Не дай бог их разлучат. Когда Хао заболел, Йо, наконец, смог проявить всю свою заботу, потому что обычно она не требовалась – Хао сам прекрасно со всем справлялся. Сейчас ему всегда было холодно, хотя тело горело, а Йо не знал, что сделать в таких ситуациях. Он только заметил, что обнаженная кожа греет лучше, поэтому ночь от ночи забирался к Хао под одеяло, снимая с себя ночную рубашку. Так было даже жарко, но ощущать подрагивающие руки, обнимающие крепко, порывисто, было невообразимо уютно. Тело не слушалось, а мозг, казалось, не генерировал трезвых идей. В ту ночь Йо никак не мог уснуть – Хао горел рядом, кажется, тоже не спал, но точно сказать Йо не мог. Он только осторожно гладил его по спине, медленно считая пальцами выпирающие позвонки, а Хао едва заметно дрожал. Больно было смотреть, как тому, кого ты любишь, плохо. Йо коснулся пальцами гладкой груди и медленно повел вниз, обвел ногтями плоский живот, задержал на миг дыхание, когда увидел, как Хао напрягся и распахнул незрячие глаза. Казалось, он вот-вот отскочит на другой конец постели. Йо испугался этого, но вместо того, чтобы отдернуть руку, скользнул ладонью под резинку пижамных штанов. Дыхание у Хао сбилось, он закусил губу, вцепился пальцами в Йо сильнее, кажется, безмолвно прося пододвинуться ближе. Йо так и сделал. Для собственного удобства он пропустил под чужой пояс вторую руку и, внимательно глядя на едва различимые в темноте черты любимого лица, осторожно гладил кончиками пальцев и ладонями твердеющую плоть. Для подросткового тела это вообще не секрет, но они впервые подошли так близко к пропасти, в которую вот-вот упадут. Хао старался не дышать, потому что собственные выдохи казались ему настолько громкими, что разбудят не только Манту, но и весь детский дом. Йо вслушивался в тихие стоны, осторожно продолжал гладить налившийся кровью член ладонями, вздрагивая каждый раз, когда проводил пальцем по головке, размазывая вязкую каплю, а Хао утыкался лицом в подушку, приоткрывая рот в немом крике. Он продолжал дрожать, но уже далеко не от холода. Видя, что его не отталкивают, а наоборот, поддаются рукам, Йо осторожно сжал руки на чужой плоти, дыша в чужие губы. Он в жизни не мог предположить, что чьи-то едва слышные стоны, тонущие в твоих губах, могут доставить столько неконтролируемого удовольствия. Правда, Хао хватило пары движений, чтобы тело забилось в суетливом подростковом оргазме. Но ночь из ночи это повторялось, хотя оба делали вид даже друг для друга, что все, как и прежде. Йо снимал с себя все, прежде чем нырнуть к Хао под одеяло – болезнь уже отступила, но им стало необходимо греть друг о друга тела. Йо зажимал рот рукой, Хао не видел этого, но отчетливо ощущал. Чувствовать – это все, что он умел, поэтому пульсирующая в его руках плоть, цепкие пальцы на его плечах, сбитое дыхание, абсолютно все превращалось в такой микс ощущений, что в незрячих глазах расцветали яркие салюты. Его руки, наконец, могли изучить все тело Йо, от шрамированной груди, до холодных бедер. А главное, в груди жгло, постоянно хотелось держать его за руку, и плевать, что люди скажут. Кажется, это называют любовью, хотя Хао не мог сказать этого наверняка. Но Йо все видел за него, поэтому его ощущения Хао оставалось только озвучить. Я закатил глаза к потолку, когда к нам в комнату зашли смотрительницы и попросили быть готовыми через десять минут, так как скоро придут потенциальные родители – детей всегда предупреждают об этом. Наша комната всегда отличалась тишиной не только потому, что среди нас был немой Йо, а потому что никто из нас не стремился как можно скорее стать частью чьей-то семьи. Хао и Йо в жизни не расстанутся, уж я-то знал, а мне не хотелось «на волю». И тут хорошо. Тем более что через два года мы сможем выйти отсюда на законных основаниях, и никто нам не указ. Я часто думал, чем займусь – школьное образование нам дают, поэтому я вполне смогу поступить в какой-нибудь университет. Йо фыркнул, а Хао запустил подушку в дверь, после того, как она закрылась. И я с ним рассмеялся – нам туда не хотелось, а Йо лишь спрятал в ладонях лицо. Впрочем, кому мы нужны? Я мелкий, Йо немой, а Хао слепой. Комнатка, что надо! На нас даже не думали плохого, когда мы попадались за корпусом с сигаретами. Мы тихие, одуванчик-василек. Такие мелкие грешки тут за всеми. Мы послушно вышли из комнаты и прошли в гостиную, куда обычно приводили чьих-то будущих опекунов. Нас просили вести себя как можно более мило и открыто, чтобы понравиться потенциальным родителям, но наша троица совершенно не соблюдала эти предписания, так как не ставила перед собой цели быть усыновленными. Мы просто начинали заниматься своими делами – я читал, Хао слушал меня, а Йо бездельничал. То косичку себе заплетет, то книги переберет, то еще что-нибудь. В общем, внимания мы к себе не привлекали. Зашла семья, которая бывала здесь очень часто. Эту худощавую женщину (слишком худощавую, чтобы возникали вопросы, почему она приходит в детский дом) и низкого мужчину знали все – и все хотели к ним, потому что семья была богатая, чистая и добрая. Они не раз приносили нам всем подарки и вкусности, которые, обычно, от воспитателей не дождешься. В общем, такие родители - мечта каждого детдомовца, но они не касались нашего мирка, в особенности мирка Йо и Хао. До того момента, как воспитатель, пошушукавшись с ними, не подошла к нам и не попросила Хао встать. Хао послушался, не видел смысла пререкаться, даже спокойно прошел к потенциальным опекунам, потому что, узнав, что он слепой, обычно все сразу отказывались от такой ноши, и Хао спокойно возвращался обратно. Я наблюдал за ними и своим другом издалека, но ничего не видел странного и не слышал, однако, по лицу Йо, которое вытягивалось с каждой секунды, я понял, что происходит что-то неладное. Хао разозлился. Я не слышал, что он сказал, но он выдернул свою руку из ладони смотрительницы и быстро вышел из комнаты. Воспитатель что-то сказала тем людям и поспешила следом, обогнав подорвавшегося Йо, и не пустив его дальше. Ни Хао, ни воспитателя не было около часа – Йо весь извелся, я-то чувствовал. Опекуны пока играли с другими детьми, каждому высказывая ровное количество внимания, но никого особо не выделяя. Их взгляд скользил мимо меня и Йо. Через час Хао снова привели в комнату, подтолкнули к людям и он нехотя кивнул. Люди были рады, обнимали его, что-то говорили, надо быть глупыми, чтобы не понять, что перед нами происходит. Йо плакал молча. Я видел, что в последнюю ночь нахождения Хао в комнате, Йо не пришел к нему. Оказалось, что те люди действительно очень заинтересованы именно в Хао, что потенциальная мать всегда думала, что ее сын мог быть бы именно таким, а катаракта, ничего, сейчас лечится. И воспитателям удалось вбить в голову Хао, что он сможет видеть, если уйдет. Йо это понимал, но мне было больно смотреть на него. Он старался улыбаться, кивал, когда Хао обещал, что они еще встретятся, но по его глазам я видел, что ему это слишком тяжело дается. А Хао чувствовал, но лишь продолжал убеждать, что все будет хорошо. Я, если честно, отлично его понимал. Я все время наблюдал за ними и представлял, как же Хао, должно быть, хочется увидеть Йо. Не просто прикоснуться, а рассмотреть, угадать, какого цвета у него глаза, как по-разному он умеет улыбаться. Во мне нет предрассудков, только идиот бы не заметил, что происходило между ними. Мы вышли вместе провожать Хао. Йо кутался в куртку – глаза красные, скорее всего, всю ночь плакал, но лицо уже сухое. Я, понятное дело, не заменю ему Хао, но я старался держаться поближе. Всего два года осталось, и лично я не верил, что за эти два года Хао забудет Йо. - Прочитай мне название улицы, - тихо попросил меня Хао, пока его опекуны разговаривали с воспитателями и членами совета. Я послушно прочитал и улицу, и дом. Скорее всего, его увезут из этого захолустья, но, быть может, он сможет нас найти когда-нибудь. Йо сам подошел к нему и, обнимая себя за плечи, прижался лбом к его груди. Я видел, как сжались его губы в тонкую линию – он сдерживал очередную молчаливую истерику. Хао обнял его, закрывая глаза. Я все знал, но все равно был очень удивлен, когда Хао заставил Йо поднять голову и коснулся его поцелуем. Наверное, на грани отчаяния Йо готов был с ним слиться, лишь бы не расставаться, но время тикало, убегало, как песок сквозь пальцы. Они целовались так самозабвенно, что и думать, наверное, забыли о взрослых, что могли в любой момент обернуться. А потом Йо отстранился, провел дрожащими пальцами по чужим губам и очень тихо, хрипло, через силу, медленно и тягуче выговорил: - Никогда… не …замерзай. Моему удивлению, впрочем, как и удивлению Хао, не было предела, но его тут же увели, положив руку на плечо, он даже не успел среагировать. Они не кричали друг другу в след, Йо не бежал за машиной, а Хао не смотрел в окно. А мне вспомнилось, что когда Хао было холодно, Йо всегда был рядом. Слов сказано не было, но я знал - впервые он признался Хао в любви ломким, напуганным голосом. - Твою мать… - А ты все такой же резкий на язык, Хао. Хао обернулся, моментально узнавая голос. Он пару секунд внимательно рассматривал стоящего рядом с ним человека, который сжимал в руке какую-то папку с бумагами, а затем вдруг заливисто рассмеялся. Манту это даже удивило, ему было слишком непривычно, что его видят. - Мне думалось, ты не настолько крохотный. - Зачем пришел? Это звучало не грубо. Просто иначе они общаться и не умели. Детдом – это не школа благородных девиц, да и Хао никогда не отличался изворотливостью в словах, поэтому и Манта в свое время, долгих три года назад, научился разговаривать именно так. - А ты что тут все еще делаешь? Хао откинул назад длинные волосы и устало вдохнул, словно диалог ему уже надоел, ибо очень долгий. Манта, однако, своих позиций не сдавал. - Я замерз. Пару секунд они смотрели друг на друга, с трудом узнавая. Манта, должно быть, изменился, хотя Хао не мог этого сказать наверняка, потому что до этого его никогда не видел. Впрочем, то же самое коротышка мог сказать о Хао – его живые, темные глаза смотрели с усмешкой, огоньком, ожиданием. Несмотря на резкий разговор, Манта мог поклясться, что Хао рад его видеть. - Йо забрали после тебя через три месяца в семью, его давно здесь нет. А я тут теперь работаю. - Где мне найти этих людей? - А где ты был все это время? - Пытаешься вызвать во мне совесть? Не выйдет. Давай сюда адрес и прекрати задавать идиотские вопросы, позволь мне самому с этим разобраться, нечего тут за друга геройствовать. - Но… - Я сказал, адрес. Не зли меня, я и с закрытыми глазами по-прежнему могу надрать тебе задницу, мелкий. - А вдруг он не захочет тебя видеть? - Я еду не для того, чтобы он меня видел. Я еду, чтобы увидеть его. После того, как Хао получил адрес, удалось с ним неплохо поговорить и даже чаю попить. Хао пока никуда не торопился, потому что Йо сейчас девятнадцать, скорее всего, он студент, сейчас еще нет полудня, так что, должно быть, он на учебе. До его дома пара часов езды, вполне можно выпить ароматного чая и поговорить о том, что было. О них, Манта не спрашивал, и так все знал. Зато жадно глотал информацию о том, что с Хао случилось за прошедшие года. Внешне он изменился – вытянулся, стал стройнее, взрослее, привлекательнее. Зрячие глаза наблюдали за всем и, казалось, сразу – ничего от его взора не могло укрыться. Но по-прежнему мыслями Хао был где-то очень далеко. Опекуны дали Хао очень много. Самое главное, зрение. Как только череда операций, реабилитаций и прочей требухи была пройдены, Хао научился водить машину, поступил в университет и кинулся по адресу, который он запомнил на всю жизнь. Он знал, что Йо там не будет, ему давно уже девятнадцать, но в базе всегда должен храниться адрес и фамилии. Вообще, Хао уже все знал о Йо. Интернет великая вещь, поэтому найти Йо в социальных сетях не составило никакого труда, даже не зная фамилии – не так много Йо пришлось перебрать. Хао полгода следил за любыми изменениями странички, он прекрасно знал, что Йо поступил в колледж, что у него достаточно друзей, что живет он где-то в Изумо. Какую музыку любит, к чему душа лежит, долго рассматривал несколько фотографий, пытаясь сопоставить их с тем, что возникало в его сознании, когда он еще не мог видеть Йо. Реальность оказалась куда лучше. Хао прекрасно знал, что Йо давно преодолел свой барьер и разговаривает, что у него есть девушка, что парень живет счастливо. Но не увидеть его, Хао не мог. Поэтому, когда Хао подъехал к нужному дому, он мешкать не стал абсолютно. Дверь ему открыла женщина, которая, видимо, Йо и усыновила. Она выслушала Хао, с радостью пустила в дом, поняв, что Хао друг из прошлой жизни, проводила в комнату, где была спальня Йо. Тот не слышал, как его зовут, потому что слушал музыку в наушниках – Хао это было на руку, ведь пока его не заметили, он мог вдоволь разглядеть гибкую спину и темные волосы, спускающиеся с плеч. Женщина вышла, сказав, что сейчас что-нибудь приготовит, а Хао закрыл за ней дверь и, облокотившись спиной о стену, стал смотреть, глубоко вдыхая сладкий запах комнаты. Йо какое-то время не чувствовал ничего странного, а потом физически ощутил, как на него смотрят. Это чувство было таким некомфортным, что он поерзал, отрываясь от книги, а затем стянул наушники на плечи и обернулся. На звук упавшей тарелки, что стояла на краю стола, прибежала мать Йо. Тот словно очнулся, быстро сказал, что все в порядке, просто он задел ее рукой. Хао слушал и наслаждался, ни на миг не сводя с него черных глаз. Женщина снова вышла, и тогда Хао сел на край постели и, уперевшись подбородком в сложенные пальцы, молча уставился на Йо. Тот молчал, отвечал тем же открытым, шокированным взглядом, но не смел сдвинуться с места. - Скажи что-нибудь, - попросил Хао. - Что? – хрипло выдохнул Йо, голос подвёл. - Мне все равно. Йо отвел взгляд, быстро и глубоко дыша. В голову ничего не шло, все мысли словно затягивало в черную дыру. А Хао просто смотрел на него и насмотреться не мог. - Мне пора, - спустя молчаливый час, проговорил Хао, вставая с насиженного места. Он чувствовал, что образ Йо отпечатался в его сознании, поэтому мог себе позволить уйти. Йо молча сидел, почти не реагировал, но Хао мог его понять. Он ничего не требовал. - Стой. Хао обернулся – от голоса Йо по спине шли приятные мурашки. - Не уходи. Я не знаю, как на это реагировать, но не уходи сейчас. - Пойдем, погуляем, - предложил Хао. – Думаю, ты можешь мне много всего рассказать. Они и правда много разговаривали – Йо осмелел, с каждой минутой голос становился громче и отчетливей, а Хао не сводил с него глаз. Он и правда остался, ему выделили целую комнату в доме, и за несколько суток он узнал о Йо больше, чем с жалкой странички из интернета. Они много гуляли, ходили в кино, даже в приставку играли. Хао познакомился с парой друзей Йо и его девушкой, которая зашла как-то раз, но Йо объяснил ей, что приехал старый друг, поэтому они погуляют позже. Они снова стали хорошими друзьями, но ту черту, которой когда-то между ними не было, оба ощущали очень остро. Время шло, и день, когда нужно уезжать, чтобы не доставать своим присутствием хозяев дома, пришел. Йо сперва говорил, что это все глупости, что Хао всегда тут рады, но Хао было этого мало. Ему было холодно. - Ты скучал по мне? – в лоб спросил он, когда собирался на следующий день уехать. Они с Йо сидели в его комнате у окна, кутаясь в пледы. Тема поменялась очень резко, но Хао уже понял, что Йо готов сколько угодно резину тянуть, оттягивая неизбежное. - Да. Первое время мне было очень тяжело без тебя, - тихо признал Йо, а потом, выдохнув, добавил. – И ты снова поставил меня в такую ситуацию. - У тебя есть мой телефон. - Мне не нужен твой телефон. Хао склонился, пытаясь увидеть в его глазах то, о чем он думает, но Йо отвернулся. Как бы Хао не старался, поймать карие глаза он не мог, поэтому пришлось схватить Йо за подбородок и заставить повернуть к себе голову. - Я не хочу, чтобы ты уезжал. - Предложи мне что-нибудь, чтобы я остался. Йо поднял на него взгляд волчонка. - Есть только я. Хочешь? Хао улыбнулся, скользнул рукой с подбородка на щеку. Йо сам поддался вперед, как и в старые времена снова понимая Хао с полу жеста. Поцелуй может быть просто сплетением мокрых языков, а может быть чем-то невообразимым, выносящим за грань реальности. Хао был слишком настойчив, такая настойчивость была вовсе ни к чему, потому что Йо не сопротивлялся, но другому настолько сильно хотелось, наконец, услышать его голос сейчас, что на контроль не оставалось свободных отрезков мозга. Плед, накинутый на плечи Йо, улетел куда-то в сторону. Йо прогнулся, уперся локтями в холодный пол, когда Хао навис над ним, продолжая жадно целовать губы. - Стой… - Йо перехватил его руку, когда она уже начала расстегивать пуговицы на чужой рубашке. – Прекрати… Хао послушно отстранился, ничего не понимая. Йо, казалось, хотел этого, а сейчас будто испугался, передумал. Хао не мог этого понять. - Прошу тебя, никуда не уходи до утра. Хао проводил Йо удивленным взглядом, но так ничего и не понял, даже когда перед ним закрылась дверь. Часа два, Хао точно сказать не может, он провел в комнате один. Он подумал, что Йо надо время, ему нужно подумать, все вспомнить и принять. Решение нелегкое, ведь он прекрасно должен понимать, зачем приехал Хао. Понятное дело, за ним, неужели по взглядам на себя Йо бы этого не понял? На улице стемнело, Хао даже закрыл шторы, чтобы свет фонаря не бил в комнату. Где Йо он до сих пор не знал, может, ушел даже спать в другую комнату, но Хао не рисковал выходить. Он даже думал тихо уехать, пока никого нет, но не мог, не так он хотел попрощаться с Йо еще на какое-то время. Он вернется, обязательно, они уже связаны, пусть и не так, как хотелось бы Хао. Просто он слишком часто вспоминал горячие руки, скользящие по его телу, влажные губы, тихое дыхание, те ощущения, что вызывал у него Йо – бесконечное тепло в груди, яркое, обволакивающее чувство любви. Дверь тихонько отворилась, и Хао обернулся – он уже услышал тихие, почти нерешительные шаги в коридоре. Йо не закрыл за собой дверь, но во тьме коридора никого больше не было. - Прости, - тихо выговорил он. – Я поговорил с Анной и проводил маму к бабушке. - Зачем? – кажется, голос подставил и Хао. - Я больше не хочу молчать. Хао сошел с ума с первым громким, хриплым стоном с губ Йо. От своего имени, высокой нотой врезающегося в потолок, когда Йо было особенно хорошо. Его горячее тело сносило крышу – цепкие руки, сладкие губы, гибкая спина, судорожные выдохи прямо в ухо, пока Хао ласкал тонкую шею языком. - Смотри на меня, - попросил Йо. Хао было сложно, глаза сами от удовольствия закрывались, но и такого Йо он безумно сильно хотел запомнить. Кажется, Йо это понимал, поэтому выгибался на постели, откидывая волосы назад, двигался сам, не сводя своего взгляда. Они давали отдохнуть глазам только тогда, когда Йо обнимал Хао ногами крепче и притягивал к себе, чтобы целовать губы до боли – вкусно было целоваться именно так. Там, в детдоме, у них много чего не получалось – отсутствие опыта, Манта в комнате, нерешительность поговорить об этом, но сейчас все это казалось не значительным. Скользко, горячо, далеко за чертою реальности. Йо поддается любому движению, совершенно ничего не боится, пока Хао оглаживает его старые шрамы, скользит рукой туда, куда до этого не решался. Раньше казалось, что был шанс полюбить кого-то другого, но стоило посмотреть друг другу в глаза, как понимание, что шансов не было никогда, даже не стоило озвучивать. Чувствуя в себе чужие пальцы, Йо не пытался зажиматься – ничего более правильного он в жизни не испытывал. Больно не было, лишь неприятно, и одновременно настолько грязно и привлекательно. Вниз живота напихали расплавленного свинца. У обоих кружилась голова, но останавливаться никто не думал. Йо молчал, только когда поначалу было больно. Боль тугая, изматывающая, но она быстро отступала – он был к этому готов. Привыкнув, Йо открыл глаза и протянул руки, чтобы убрать с лица Хао пряди длинных волос и заставить посмотреть на себя. - Не закрывай глаза, - едва слышно попросил Йо, вновь обнимая его за пояс ногами. Из-за этого Хао пришлось сделать первое движение, а Йо лишь поморщился. Тихо, медленно, не отводя друг от друга глаз – Йо тихо вскрикивал, потому что внутри его рвало жаром, а при каждом движении головка собственного члена терлась о плоский живот Хао, и даже это было приятно. Ему казалось, что кто-то выкрутил все его осязательные ощущения на максимум. Хао это словно увидел. Он ведь испытывал такое каждый раз, когда Йо касался его – от любого жеста током пробивало. Шок для рецепторов. Йо совсем привык, правда не чувствовал удовольствия, но не понимал, почему так медленно. Рывком заставил Хао двигаться быстрее, и тут же по телу прошлась короткая вспышка мимолетного восторга, будто по оголенным нервам мягким перышком провели. Что он только не шептал, срываясь на крики. Целую исповедь, все свои чувства, всё, что чувствовал всегда и чувствует сейчас. Хао слушал и понимал, что в реальность уже никогда не вернется и больше в жизни не почувствует холода. Любить друг друга совсем не просто. Любить таких, какие вы есть, любить сквозь время. Но одно из самых важных чудес, полюбить человека снова после долгой разлуки – того же самого, но совсем другого. Обоим казалось, что прежде чем все прекратилось, они бесконечно долгую секунду падали в пропасть, не чувствуя, не слыша, не видя. А потом очень остро почувствовали объятия друг друга – судорожные, крепкие, загораживающие от всего на свете. Слишком скомкано, слишком быстро, не успели толком ничего прочувствовать, словно затянуло в водоворот и вот уже выкинуло. Йо прижимался спиной к груди Хао и пытался восстановить последние часы своей жизни в голове. Он помнил, как сам кинулся к нему, как сам почти рвал его одежду, остервенело пытаясь добраться до теплой кожи, как сам рвал его губы своими, совершенно переставая соображать. Пара откровенных движений, а потом все как в тумане – от удовольствия крышу снесло, реальность превратилась в смазанные пятна. Теперь они знают, какого цвета наслаждение и боль. Оба красного. Надо повторить. Но Йо боится это озвучивать, лишь судорожно вжимается в грудь Хао, смотря в темноту коридора. - Я давно хотел тебе сказать, - наконец, нарушил он тишину. Хао сжал руку на его животе, будто показывая, что не спит, слушает. Но сказать сложнее. Хао силой развернул его к себе за плечи и просто заглянул в глаза. Йо сжался немного, кажется, в горле снова встал ком, снова говорить невозможно страшно, вновь чувство, что от его слов произойдет что-то непоправимое. - Говори. - Я, - Йо выдохнул. Хао смотрел на него, как и прежде не сводя глаз. - Люблю тебя… - еле закончил Йо, хотя последнее слово все равно потерялось за хрипом. – Не уходи больше. Хао тихо рассмеялся, пальцами очерчивая пересохшие от волнения губы любимого человека. У него все было написано в черных глазах, а Йо это видел.