Записки парашютист-девицы-3.

Пробуждение в четыре часа утра приятным не назовешь. Как верно подсчитали медики, человеку (во всяком случае, на гражданке), необходимо спать восемь часов в сутки, из чего следует, что забраться под одеяло надлежит в восемь часов вечера. Это даже раньше, чем по телеку покажут «Спокойной ночи, малыши», представляете! Ну вот… а теперь представьте, каково ложиться в одиннадцать и вскакивать в четыре ноль-ноль оттого, что в районе санузла слышен серебряный звон весенней капели. Романтично? А, по-моему, не очень. Лило с потолка в ванной комнате капитально, так что умываться пришлось на кухне. В общем, терпение в который раз лопнуло, и я пошла к Шавлиным разбираться. И не надо потом говорить, что тельник и тапочки – это психическая атака, можно подумать, что сволочной старлей и его квашнеобразня супруга встречали гневную меня, облачившись в одежду от-кутюр! Спасибо еще, что на этот раз мой сиволапый сослуживец сорвал водопроводный кран, а не снес к чертям канализацию… Капитально переругавшись с ненавистным соседом по поводу мокрого дела, я как-то не сразу заметила, что уже на службу пора. В довершение всех мучений, дорогу до аэродрома пришлось делить с Шавлиным, как будто я еще не успела налюбоваться его красной рожей. Но к тому, что за любой блат – и, в частности, за служебную квартиру за пределами военного городка – надо платить, я уже привыкла. За КПП база встретила меня той настороженно-торжественной тишиной, какая бывает только: а – перед бурей, которые в нашей арбузной республике редкость, и бэ – перед приездом какого-нибудь крутого погона из командования округа, что, между нами говоря, тоже явление нечастое. Что-то было не так, но на все китайские предупреждения было плевать: мобилизованная утренней встряской, я находилась сейчас в том состоянии, когда даже тихие воспитанные барышни с пинка распахивают дверь кабинета начальника с таким выражением лица, словно за створкой находится вожделенная уборная. Не успела я как следует зарыться в повседневную работу, как моя любимая дверь грохнула в испуге всеми фанерными фибрами, пропуская в тесноту кабинета лейтенанта Юрцевича. Я заулыбалась во все тридцать два зуба, хотя по уму и совести, должна была бы разораться по поводу злосчастной двери, которую в различные периоды ее бренного существования поочередно сносили с петель: злой старлей Шавлин из охраны аэродрома, не менее злой капитан Невсташев (этот уже нашенский), и какой-то приезжий генерал-майор, которого приводили сюда Караев и нач.авиабазы – знакомиться с результатами прыжковой подготовки личного состава в скупых цифрах и обильных понтах. Последний дверененавистник, правда, был совсем незлой, а просто толстый, к тому же наши подхалимы норовили пропустить его вперед, но в итоге ухитрились протиснуться втроем. Дверь, как следует по сюжету, в тот раз снесли к Илу в сопло, естественно. С тех пор я к любому стуку отношусь с долей здорового подозрения: не занесет ли в мою скромную обитель еще какой беды. Но Юрцевич мне друг, так что на него я сердиться не стану в любом случае, хоть же ж ты все форточки лбом повышибай!. А дверь, кстати, и правда, дрянская, туда ей и дорога… Меж тем вид лица раннего визитера заставил меня несколько напрячься - Владь, ты чего с утра? – осторожно поинтересовалась я. – Как осиновым колом из-за угла напуганный? Про осиновый кол – это наша постоянная шутка для двоих. Когда пять месяцев тому назад, я, новоиспеченная жертва военного училища, только-только прописалась на здешней авиабазе, то однажды вечером столкнулась возле гаражей с какой-то тощей личностью. Я не бог весть какой герой-Рэмбо - я от неожиданности пугаюсь, а когда пугаюсь, то могу и в ухо засветить. Видимо, чел попался образованный, и о ранимой психике выпускников ТВДУ уже наслышанный, поэтому, на всякий случай с целью успокоения подсветил снизу свое лицо диодным ксеноновым фонариком и представился. В общем, когда костистая рожа, сияя мертвенно-голубым пламенем, выдала фразу: «не бойся, красна девица, я господарь здешний Влад!», то рекомая «красна девица» позорно взлетела на крышу(!) гаража, и вооружившись там куском шифера, долго орала разные неуставные слова. С того самого дня Юрцевич получил устойчивое погоняло «Цепеш», а голубой фонарик во избежание превратных толкований поменял на янтарно-желтый. При более мирном общении Влад оказался совершенно нормальной и адекватной личностью, практически моим ровесником и отличным собутыльником. С последним обстоятельством тоже как-то раз случился курьез, но об этом - позже. Пока что Юрцевич полировал плечом захватанный косяк моей двери, изображая лицом суету земной жизни и неотвратимость рока: - Айда бегом, Караев зовет! - Чего это он? – опешила я, на всякий случай шаря по столу в поисках той самой бумажки, из-за несвоевременного предоставления которой на мою буйну голову мог внезапно пасть вышний гнев. Что же я забыла ему отдать, а? Или, наоборот, не забыла, хе-хе. - Хорош рыться, Караев сказал - бегом! – оборвал мою суету Влад. Цапнув для солидности первую подвернувшуюся под руку стопку макулатуры, и сбив выпрыгнувшую на дорогу мебель, я рванула за моим провожатым. Причем в прямом смысле – бегом. Проносясь мимо парашютохранилища, я удачно вписалась в поворот, едва не сбив кого-то из своих орлят. Так и не узнав ушибленного, я извинилась и рванула дальше, вниз по лесенке и дальше – наискосок по асфальтовой дорожке в сторону штаба. Бедный парень…. Ладно, вернусь от начальства – еще раз извинюсь, хотя по уму не стоит: все и так в один голос твердят мне, что от гуманного и вежливого обращения личный состав начинает неуправляемо наглеть. Во что я, разумеется, не верю… - Чего там за кипеж такой? – поинтересовалась я у Юрцевича, когда мы оказались на открытой местности и для солидности перешли с бега на быстрый шаг. – Караев нынче в настроении или нет? А если нет, то почему? А если да, то в каком? - Да не поймешь. Тут приехал к нам опять хрен какой-то, - поморщился Юрцевич. – У него щас в кабинете сидит. Я закатила глаза. - Ой ты, Боже мой, когда кончится все это? – довольно правдоподобно захныкала я, перескакивая большую лужу на серой спине плаца. – Опять из округа, что ли? - Забирай выше! Из Москвы! – и Влад с легкостью повторил мой маневр с лужей – Вот так вот! - Из Москвы? – от удивления я даже остановилась. – Нифига себе новости! А где парад с оркестром, фанфары и показательные фигуры высшего пилотажа над Кабаньим островом? Что, сильно большой погон? Влад заржал. - Да какой погон! Малец какой-то лохматый в гражданке, сидит и втирает Караеву что-то. Причем, нормально втирает, вроде даже дружелюбно. Кто такой – только не спрашивай… - А кто такой? – тут же спросила я. - Вот сейчас, видимо, и узнаем, - пожал плечами Юревич. – Меня он тоже вызвал за компанию. И мы осторожно просочились в дверь штаба. Сидящий за столом полковник Валерий Николаевич Караев встретил нас радостной улыбкой. Пропустив мимо ушей пожелания здравствовать, он встал во весь рост, и безо всякого перехода представил нас своему таинственному гостю: юноше в вельветовой куртке и с волосами до плеч. На шее у того болталась блатная фотокамера с огромным объективом, на поясе же – чехол, в который можно было бы с легкостью впихнуть батон и пакет кефира. Волосы на макушке у юноши были мелированные. И правда – малец. И насчет лохматости Юрцевич не соврал, так и есть, у меня и то волосы короче. Возраст по первым прикидкам – года двадцать два, то бишь – ну, сами угадаете? – правильно, мой ровесник! - Вот, Глеб, это те люди, которые станут тебе помогать! – сообщил Караев, указывая на нас широким жестом. – Лейтененат Юрцевич… Влад сделал шаг вперед, коротко кивнул и отступил на прежнюю позицию, - И лейтенант Макаренко… Я машинально повторила за Цепешем, успев в промежутке между подходом и отходом размазать по лицу вымученную лыбу. - З-здрассьте, - кивнул мальчик, вставая и не находя места рукам. Мы с Владом обменялись встревоженными взглядами. Меж тем Караев, наконец, созрел до того, чтобы пояснить происходящее двум бестолочам. - Вот, познакомьтесь, - начал он торжественно. – Это Глеб Свиридов, без пяти минут журналист, будущий военный корреспондент. Будет у нас на базе набирать материал для своей дипломной работы. Даже странно, что многие считают отпадание челюсти метафорой – я вот, например, явственно расслышала негромкий паркетный стук. - Э-э… - осторожно начал Юрцевич. – Валерий Николаевич, боюсь, что у нас парню будет неинтересно. Провинция, глушь, обычная жизнь, обычные дела… - Обычнее не бывает! – подхватила я. – А все необычное и интересное составляет военную тайну, разглашение которой карается… - Значит, ваша задача состоит именно в том, чтобы парню было интересно – оборвал наше хоровое блеянье суровый товарищ полковник, - Поймите правильно, тут подход нужен. С одной стороны, помочь товарищу, а с другой – обойтись без разглашения. Везде водить, все показывать, все рассказывать – но в пределах допустимого. Ключевое слово «в пределах». Учтите, если хоть что-то просочится потом в прессе, то я вас…. Выцветший лазоревый взор полковника остановился на будущем военкоре, и тот невольно вытянул мешавшие руки по швам. - Да и тебя тоже… - добавил он, многозначительно смерив взглядом нескладную фигуру москвича. – Тут тебе не балаган, учти. Я доступно излагаю? Мы трое обреченно кивнули. Как ни странно, но Караев, похоже, и сам был не в восторге от затеи сбора материала для дипломной работы на секретном объекте, но вел себя так, словно кто-то решил за него. Однако… Непростой, видно, мальчик этот Глеб Свиридов… хм. Да и задача не из легких. Попробовал бы сам по секретной базе журналье водить: «туда смотри, сюда не смотри». Господи, куда катится мир… За уши его держать прикажете, что ли? Да, а кстати…. - Валерий Николаевич, а почему вы выбрали именно нас для такого важного дела? – ласково пропела я, невольно объединяя растерянных себя и Юрцевича в уверенное «мы». - А кого еще прикажешь? – искренне удивился Караев. – Самому мне недосуг бегать, а вы ребята молодые… то есть я хотел сказать – девчата…ну, и ребята тоже. Одним словом, вы у меня на хорошем счету, доверием пользуетесь… кхм… до сих пор, несмотря ни на что. Последние слова заставили меня нервно сглотнуть. Интересно, какая сволочь растрепала в полку ту безобразную историю о драке с нарядом милиции? Поймаю – убью как мамонтов….суки. - Да и потом, - насладившись моим испугом, продолжил Караев, расплываясь в улыбке не хуже Чеширского кота, - За тобой, Макаренко, у нас с самого ТВДУ, большая слава идет. Я же вам не дурак, я же про каждого из вас потихонечку справки навожу: что за человек, как учился, с кем водился… Я похолодела. Боже, только не это! Неужели он втихушку прознал о моих курсантских похождениях? Умей я краснеть, то уже давно бы напоминала мечту наркомана – маков цвет. Воображаю, что ему могли рассказать… и про ларек, и про летчиков с их пайковым шоколадом, и про байкеров. Ма-ама, роди меня обратно-о! - Да-да, Макаренко, а вы думали, от меня что-то скрыть можно? – продолжал доброжелательно глумиться Караев. – Ты знаешь, Глеб, а ведь Макаренко у нас стихи пишет! Ну, во всяком случае, в училище писала, да! Мне даже один товарищ фотографию стенгазеты не так давно присылал из Тулы с ее стихами. Как уж оно там… Караев нетерпеливо пощелкал пальцами, вспоминая, а потом с вдохновенным лицом непризнанного гения начал декламировать: - «Но венчали сей ветреный храм купола Белым шелком на нервах натянутых строп, И органная тема над миром плыла» …. Эх, дальше не помню… что-то там «нон-стоп». А? Как вам? Лермонтов! Вылитый Лермонтов, «Лицейские стихи»! Вот видишь, Глеб, а некоторые еще говорят, что десантники, мол, сплошь тупые как кирпичи… это же какую голову надо иметь, чтобы такое сочинить. - Пушкин… - тихо вякнула я. Фу-ух… неужели он из-за стенгазеты мне многозначительные рожи строил? Тоже мне, Штирлиц…кажись, пронесло. - Что? – вскинулся Караев. - Пушкин, а не Лермонтов, - криво ухмыльнулась я, - это у Пушкина были лицейские стихи. А Лермонтов Михаил Юрьевич вообще-то гусаром был… - Да какая разница! – беззаботно отмахнулся Караев. – Главное что? Смысл и рифма, верно? Ну вот. Так что давай, Макаренко, пусть твой талант послужит отечеству. На сегодня можете быть свободны, работа – не волк. Сейчас главное – парню помочь материал набрать. Я вздохнула. Рассуждения нашего полковника о кирпичах и классиках русской поэзии уже не впервые заставили меня задуматься о том, что моя бедная мама, возможно, была не так уж далека от истины, когда утверждала, что мне нечего делать в армии…. На улицу мы вышли в подавленном молчании. Так же мрачно присели на угловую скамейку под штабной яблоней. Влад достал зажигалку, я – портсигар. - Да-а, - сообщил Юрцевич после первой затяжки. – Работа не волк. На самом деле она - кролик…сожрать не сожрет, но затрахать может до смерти. Смеяться не хотелось, но только мне. Москвич, к примеру, вежливо хохотнул для поддержания разговора. - А разве здесь можно курить? – неуверенно поинтересовался он у дымящего Юрцевича. – Вроде же аэродром? - Смотря кому! – не удержался Влад. Ц-ц-ц, все ж таки закипел, даром что Цепеш. Ситуация принимает идиотский оборот, надо срочно встрять. Да и, в сущности, сам мальчик ведь ни в чем не виноват. - Если обернуться влево и внимательно посмотреть, - ласково сказала я, - то можно увидеть табличку «Место для курения». Так что все отлично. Столичный кадр обернулся, и действительно секунд двадцать изучал вышеупомянутую табличку, приколоченную к стене штаба. Влад наблюдал за будущим военкором с лениво-садистским наслаждением, с каким дачник любуется на кусок чьих-то штанов, запутавшийся в колючей проволоке его неприступного забора. Весь остаток дня наша троица шарахалась по базе без особенного дела. Не могу сказать, чтобы это было неприятно, напротив – свежие люди это всегда здорово. Как ни крути, а все стратегически ценные объекты представляют собой подобие запаянной колбы, в которой что-то заспиртовано: система ниппель. А душа все равно требует общения: даже злой Влад ближе к обеду расшевелился и перестал глядеть на будущего военкора «сквозь зубы». Милая экскурсия была лишь дважды прервана неприятными моментами, а именно: ревнивым вопросом одного из моих орлят касательно Глеба «это что за лошара?» и чрезмерным любопытством вышеозначенного «лошары» по отношению к содержимому ангаров за глухим бетонным забором. Чересчур борзого гвардейца пришлось заставить выучить семантическую разницу понятий «лошара» и «гражданское лицо», попутно попеняв на очевидность его подзаборного воспитания. Вторая проблема была улажена комментариями в стиле воспиталки средней группы детского сада типа: «а знаешь, Глебушка, в этих домиках самолетики живут!». Пока Глебушка, крутя в длинных пальцах врученный мной «Чупа-чупс» (чего только нет в карманах!), ловил отпавшую челюсть, шагавший позади нас Юрцевич тихо давился смехом. Видимо, мужик запоминал мои слова с тем, чтобы потом однажды употребить все это в разговоре с подрастающим сынишкой – ну мало ли, начнет ведь дите спрашивать, чем папа на работе занимается? Желая ему помочь, да и просто лишний раз постебаться, я сюсюкающим голосом профессиональной клуши поведала будущему военкору, что «днем самолетики летают высоко-высоко в небушке, а ночью спят в домиках, а утром к ним приезжает дядя заправщик и кормит их бензинчиком». Услышав за спиной судорожные икания, я милостиво заткнулась и, во избежание косых взглядов и глупых вопросов, утащила всю компашку в свои владения: там, среди стеллажей с ранцами и плакатных пособий по укладке строп и куполов военная тайна точно не ночевала! На обед будущего военкора пришлось сводить в офицерскую столовую: как покушать, так и поужасаться. Общепит вообще штука скверная, а уж творчество гарнизонных кулинаров – и подавно, так что мне не жалко, пусть москвич про них какую-нибудь гадость потом в статейке настрочит. Про это – сколько угодно, борщ – это вам не истребители…. Кстати, любопытный фактик: столовая уникальна в первую очередь тем, что это единственное место, где на базе можно было встретить наших летчиков, точка, так сказать, соприкосновения культур, ибо все остальное время герои небес отсиживались у себя за бетонным забором и наружу носа не казали. Показали москвичу пилотов. Пилоты весьма оживились, подвинули репортеру стул, и, сгрудившись вдвенадцатером вокруг шестиместного столика, наперебой начали что-то втирать наивному юноше в вельветовой куртке. Пока мы с Юрцевичем поглощали борщ, покинувший нас наивный юноша что-то строчил в блокнотике, а потом даже щелкнул объективом фотоаппарата. - Просто праздник какой-то! – ядовито прокомментировал происходящее вредный Влад. Я было ухмыльнулась, но тут меня осенило: - Слушай, Влад… а и, правда, праздник! Помнишь, что Караев сказал? На сегодня мы свободны, помнишь? Влад замер с ложкой возле рта. - Ну и? - Как это «ну и»? – подпрыгнула я. - Свободны – это значит свободны, как сопля в полете. Вот какого хера мы до сих пор на базе торчим, ты можешь объяснить?!! И Юрцевич проникся. Через полтора часа вся наша бодрая троица сидела у меня дома и пила чай… ну ладно, ладно, все равно никто в это не поверит. Пили мы, конечно, нечто совсем иное. Иное, а также закуска в виде маринованной селедки в пластмассовой баночке, были приобретены в магазине через дорогу, а соленые огурчики я ради такого случая, вытащила своего собственного посола. Мы с Владом наконец-то нашли уши, готовые слушать навязшие в зубах байки нашего аэродрома, и отрывались на всю катушку. Среди реальных историй попадались и переделанные про знакомых лиц бородатые анекдоты, но никого это не волновало – главное, что весело. Не привыкший к офицерским посиделкам Глеб поначалу несколько терялся, немилосердно тиская Соньку, сдуру вспрыгнувшую ему на колени. На пятой минуте бедное животное тяпнуло приставучего москвича за большой палец, и, опасаясь возмездия, немедленно ускакало на кухню. Чувствуя неловкость, я предложила промыть место укуса водкой. Дезинфицирующая жидкость была, разумеется, позаимствована из собственной военкоровской стопки, но он, кажется, даже обрадовался, что огненной жидкости для принятия внутрь в рюмке поубавилось – да, слаба еще пить современная молодежь, как говаривал мушкетер Атос! Впрочем, пока что представитель современной молодежи держался неплохо. После очередной рюмки тема нашей первоначальной беседы потеряла свою актуальность, и мы начали фотографироваться. Шикарная цифровая камера, должно быть, и представить себе не могла, что однажды, за тысячи километров от столицы, ей придется запечатлевать нетрезвые лица полузнакомых людей за столом в убогой комнате казенной квартиры на фоне беззвучно работающего телека! Потом они выпили за хозяйку и пожелали сфотографировать ее с домашним зверем на руках, и Влад пошел ловить зверя. Испуганная Сонька тарилась под ванной, и, несмотря на все уговоры покинуть бомбоубежище, в отчаянии вжималась пушистым трехцветным задом в старые коврики, притворяясь абсолютно глухой, дохлой и вообще непригодной ни к какому хорошему делу. За отлов ценного пушного зверя принялся юный журналист, у которого руки оказались длиннее. Ценой еще одного укушенного пальца мяукающую от страха Соньку удалось извлечь из мест временной прописки и даже сделать пару кадров, довольно, кстати, паршивеньких. Потом мы поорали песни от души, потом выпили еще и снова сфоткались, но уже без Соньки, а потом вдруг Влад неожиданно засобирался домой, мотивируя это тем, что уже, видите ли, полвторого ночи! В момент попытки надеть обувь он был безжалостно отловлен за локоть железной дланью вашей покорной слуги. - Стоп! – зашипела я. – Ты куда это намылился, родной? Ты ничего тут не забыл? - А че? – покачнувшийся Юрцевич непонимающе уставился на меня. Вместо ответа я кивнула в сторону пьяненького московского гостя. - Вот это! – ответила я. – Просто для тех, кто в танке: я девушка незамужняя, мне потом всякие толки и пересуды ни к чему. Ты его забираешь или как? Влад даже про ботинки забыл – он вытаращился так, словно ему предложили взять на денек на передержку дикого амурского тигра, который уже разгрыз две клетки и съел трех служителей зоопарка. - Куда я его должен забрать? Домой в однушку к жене и маленькому ребенку? У меня не гостиница! - А у меня что – гостиница, по-твоему?! Или притон?! – взвыла я в праведном возмущении. – Какого хрена? Где-то он ведь должен был поселиться, он же иногородний! - Тихо-тихо, китель помнешь! – Влад примирительно поднял руки, профессионально освобождаясь от моего захвата. – Ну, давай у него спросим, может, он, действительно, уже квартиру где-нибудь в городе снял. Допрос с пристрастием не дал никакого результата. Бедняга москвич, до сих пор вполне связно ведший разговор, неожиданно ощутил градус и завалился спать на моем диване. Его трясли, давали нюхать и лимон, и стопарь с водкой, драли за уши – все было бесполезно. Как говорил один мой знакомый программист, «коннект отвалился». На все наши старания он только по-детски безмятежно посапывал, и лишь иногда что-то неразборчиво бормотал. Мы прислушивались, ожидая, что в своем бормотании он назовет адрес, ну, или хотя бы улицу, но вместо этого оба отчетливо расслышали наречие «нахуй». Озадаченные, мы с Владом оставили назюзюкавшегося военкора в покое и сползли на пол – держать малый военный совет. - Ну и чего теперь делать? – я выгнула бровь со всей возможной иронией. - Да оставь ты его, проспится пусть до утра… - отмахнулся бессердечный Юрцевич. – Че такого-то? - У меня другой кровати нет, если что! – с ненавистью прошипела я. – Где я сама должна спать, по-твоему? На полу что ли? Нет уж, я с ним на ночь не останусь. Давай тогда тоже оставайся! – запротестовала я. Вам, наверное, покажется странным, что нам не пришло в голову попросту спихнуть гостя на пол, освободив хозяйкину кровать, но это было еще не самое странное. Самое удивительно началось именно после того, как я предложила Владу остаться ночевать. Он ужасно смутился, начал расстегивать и застегивать пуговицы, мялся, старательно отводил взгляд. Наконец, собравшись с мыслями, он выдал: -Знаешь что, Макарон? Пусть мне лучше попадет от Юли за то, что я пришел пьяный в два часа ночи, чем за то, что я вообще не пришел! Я покрутила пальцем у виска. - Но ведь утром-то ты придешь уже трезвым, - сказала я. – Тогда вообще ни за что от Юли не попадет. - А что я ей утром скажу? – хохотнул он. -Правду, конечно. – слегка удивилась я, но вовремя исправилась - Ну, не всю… Скажешь, что ночевал у меня: почему, собственно, человек не может ночевать дома у кого-либо из своих друзей и сослуживцев? Тем более, ты говорил, что меня она знает… Тут Юрцевич как-то странно на меня посмотрел, разразился долгим пьяным хохотом и, покачав головой, произнес всего одну фразу: - Макарона…. Ох, Макарона, ну ты даешь! Не, прикинь да, я скажу жене, что у тебя ночевал…. Х-ха-ха-ха! Ой, ё! Да за это она меня…кс.. кс-стрирует! Ха-ха-ха…. Я сидела на полу дура дурой и медленно моргала. В общем, он так и ушел. Спасибо, дверь не снес, пьянь зеленая. Заперев дверь и вытерев у порога, я вновь вернулась в комнату и некоторое время созерцала безмятежно спящего Свиридова. Ну, Влад, ну сволочь…подбросил проблем, а еще друг называется! Матерно ворча под нос, я кое-как выдернула из-под неподвижной туши будущего военкора покрывало и даже ухитрилась разложить диван. Ну вот. Теперь здесь могут поместиться двое некрупных постояльцев. Мамочки, как же спать-то охота… Едва опустив кружащуюся голову на родные пружины матраца, я отрубилась напрочь – окончательно и бесповоротно. Чудесное свойство моего организма заключается в том, что наутро после пьянки я просыпаюсь: а – сама, бэ – очень рано и вэ – без малейших признаков похмелья. День начинался отлично. Спрыгнув с дивана, я первым делом приняла упор лежа и отжалась с полтинник – уф, хорошо-то как! Не пойму, почему некоторые несознательные личности с таким трудом сдают зачет по физподготовке – что тут сложного, ну, скажите на милость? Ну, разумеется, не мои, это я на шавлинских головастиков однажды взглянула на плацу. Чуть не заплакала, чес-слово… Родились бы в Спарте, до юности точно бы не дожили. Хм, а вот интересно, хилые и некрасивые мальчики, во младенчестве сброшенные спартанскими мамами с обрыва, вырастая, не требовали ли сбросить к ним еще и хилых некрасивых девочек? Для полного счастья и гармонии, так сказать… Водные процедуры поубавили оптимизма. Нет слов, умываться было очень приятно, но забытый за всеми вчерашними заботами протекший потолок вновь всплыл удручающей реальностью с запахом сырой штукатурки. Вдобавок ко всему, за вечерней пьянкой я не заметила, что приличный кусок штукатурки ухнул вниз и разбил на две половинки крышку смывного бачка унитаза. При мысли об ее стоимости мне сделалось дурно. Обойдя ванную, я обнаружила еще некоторые разрушения, а именно: шпингалет из двери был выдран с мясом. Тут я вспомнила, что москвич во время посиделок отлучался по нужде. Вот же гад, а! Напился как зонтик, набезобразничал у одинокой чистоплотной и порядочной девушки в квартире и после этого сопит в две дырочки в ее собственной постели! Каков мерзавец…Кипевшее во мне возмущение настойчиво искало выход. Я почувствовала, что если прямо сейчас не сделаю какую-нибудь гадость, то просто лопну. Решительным шагом я вернулась в комнату, неся в мыльнице ледяную воду, и с маху выплеснула ее в лицо будущего военкора. Тот закашлялся, подпрыгнул всем телом и, наконец, сел, дико вращая опухшими очами. - А! – вскрикнул он. И, схватившись за голову, начал медленно клониться вперед с жалобным стоном. - А-а-а, бля-а-а…. Я деликатно прокашлялась для привлечения внимания, а когда несчастный парень поднял на меня измученные похмельные глаза, то улыбнулась и, демонстративно изучая собственные ногти, сообщила: - Я, конечно, не знаю, как у вас в столице, а у нас, в глухой провинции, порядочные мужчины после такого – я выдержала многозначительную театральную паузу – обычно женятся! На беднягу жалко было смотреть. - На ком? – тупо брякнул он. -Друг на друге!!! - рявкнула я. – Ты зачем, гад, мне бачок в туалете разбил? Зачем задвижку оторвал, а? Нагадил – и в кусты? А чинить за тобой кто должен? Одинокая незамужняя женщина?! - Ка.. какой б…бычок? – несчастный военкор понемногу начал соображать, что понял мое высказывание касательно причин женитьбы не совсем правильно. - Бачок! – рявкнула я. – В сортире! Короче! Я в магазин, через пятнадцать минут вернусь, и чтобы все было сделано, понял?! Парень убито кивнул и дрожащей рукой потянулся к стоящей на столе банке из-под огурцов с остатками рассола. Обалдевшая от спиртового перегара Сонька вылезла из-под стола и, жалобно мяукнув, потерлась о хозяйкины ноги. И я, естественно, тут же растаяла и всех простила. Даже Глеба, который, испив рассолу, завалился на бок и снова забылся тяжким похмельным сном. В очереди в круглосуточном магазине мне повстречался мрачный похмельный Юрцевич, в наказание за вчерашний загул далеко и надолго посланный супругой за хлебом. От него я узнала, что в квартиру Юрцевичей ни свет ни заря позвонил Караев и порадовал тем, что на завтра, то есть теперь – уже на сегодня – намечены… прыжки! Слава Богу, у рядового состава, а не у офицеров, но, в конце концов, для нас с Владом это мало что меняло – в том, кто полетит выпускающим, не могло быть даже тени сомнения. Короче, мы капитально влипли… На фоне этой трагедии вопрос о том, куда девать похмельного москвича на время рабочего дня уже не вставал: запереть в квартире на ключ и пусть дрыхнет до вечера. Очередной день оказался милостив к несчастным жертвам вчерашней пьянки: неутихавший с утра ветер сыграл на руку, и плановые прыжки пришлось отменить. Караев так расстроился, что даже не поинтересовался насчет местонахождения москвича. А напрасно. Может быть, если бы товарищ полковник поднял эту тему, то мы с Владом тоже призадумались бы над судьбой запертого в чужой квартире похмельного выпускника журфака МГУ, равно как и над тем, что ему может в одиночестве взбрести в голову… Вернувшись в родные пенаты, я обнаружила, что калошница у порога отмыта до блеска и вся находившаяся в ней обувь не то что расставлена по сезонам ношения, так еще едва ли не надраена до блеска. Ковер из комнаты скатан в трубку и лежит у порога, увенчанный выбивалкой. Заинтригованная до предела, я тихонько прошла в ванную. Каково же было мое удивление при виде нового смывного бачка, привинченного шпингалета, и, самое главное - аккуратно промытого и забеленного потолка! Боже мой! Неужели… В кухне засвистел чайник. Я метнулась наперерез отчаянному воплю алюминиевого мученика и в дверях столкнулась с Глебом. Лбы абаканского офицера и московского журналиста встретились с сухим треском. Посыпались звезды, искры и прочие пиротехнические эффекты, раздалась отборная матерщина вперемешку со словами извинений. В ходе разговора за гречкой с куриными котлетами и последовавшей за ужином чашкой чая выяснилось, что проспавшийся к обеду Свиридов долго не мог вспомнить, где он находится и как сюда попал. Более того – вскоре он понял, что и выйти отсюда ему не удастся, поскольку входную дверь за собой закрыть нечем! Позвонив с мобильного телефона(!) через коммутатор(!) в расположение части(!) лично Караеву(!), москвич долго и нудно извинялся за свое отсутствие, а когда его простили, бодро бросил трубку и побежал в душ. Обнаружив там следы ужасных разрушений, и связав их с руганью хозяйки во время утреннего пробуждения, совестливый юноша нашел себе занятие на остаток дня. О, только не подумайте, что столичный белопортяночник лично пачкал свои хилые ручки, о, нет! За умеренную плату он договорился с соседом дядей Юрой Шевцовым, чтобы тот пригласил сантехника. За плату же, но уже не столь скромную, сантехник согласился не только поменять бачок, но и лично за этим бачком сбегать в магазин. Он же привинтил на место шпингалет. Не знаю, кто белил потолок в санузле, очень может быть, что все тот же несчастный повелитель говна и пара, но что не сам Свиридов – это точно, он в это время смотрел телек и трепался по мобильному с Москвой. Я призадумалась. Разрушения в моей квартире были исправлены при участии Глеба, и за его счет, но не его руками. Во блин… Это что же: следуя моей утренней логике мне теперь придется за сантехника замуж выходить? В принципе, я согласна, но только при условии, что в качестве свадебного подарка он утопит в унитазе чету Шавлиных, заливающих меня со дня заселения. Тем временем, разговор от ремонтно-восстановительных тем сместился в иное русло. Будущий военкор неожиданно вспомнил, что в столицу Хакассии приехал совсем не для того, чтобы жрать ханку с десантурой и белить с похмелья потолки в чужих сортирах. Узнав от Караева в ходе телефонного разговора о намечающемся выходе табора в небо, Свиридов вдруг настойчиво запросился с нами. Не успела я послать вопрошающего с его подсудной идеей-фикс подальше, как Глеб счел нужным пояснить: -Нет-нет, прыгать сам я не собираюсь. Если честно, я вообще высоты боюсь. Просто у меня идея: если меня возьмут на борт, то я мог бы отснять прыжки в режиме реального времени, что-то вроде блиц-репортажа и все такое. Да и просто небо поснимать… Наверное, там офигенные виды, да? Это же будет полный отпад! Представляешь, как все наши от зависти засохнут! Ну, пожалуйста! Я хмыкнула. Виды там, действительно, офигенные, тут ты прав, мальчик. На все сто процентов прав, но… Тебе-то все просто, а мне что прикажешь делать? Обмозговав предложение, я начала склоняться к выводу, что в принципе, все не так страшно. Напялить на парня подвеску, прицепить его карабином к тросу – и пусть снимает на здоровье! А в момент выпуска просто подвинуть его в сторонку, попросить – да вон того же Юрцевича – перекинуть карабин дальше по тросу, и все дела. Никуда он не денется со шлейки, как любой мопс. - Ну, пожалуйста! – нудил свое Свиридов, - Ну, хочешь, тебя сфоткаю в героическом виде? Прямо в свободном падении, в шлеме, с автоматом, все дела? Хочешь, а? Я закатила глаза. Мальчик… знал бы ты, сколько у меня таких фоток – объектив проглотил бы от тоски! И буквально на каждой – в героическом виде. Иногда мне кажется, что они нарочно издеваются, и фотографий в гражданке у меня за всю жизнь было две – в паспорте с уголком и в детском садике с мишкой. Ну, хотя в свободном падении-то как раз пока фотографироваться не доводилось, так что самое время попробовать, хе-хе… И я согласилась. Наутро мы с Глебом зашли за Юрцевичем. По дороге Влад, посвященный в подробности нашего плана, долго возмущался, называя задумку не иначе как авантюрой, пыхтел, шипел и плевался чайником. Откалывать подобные номера в небе чревато, но, с другой стороны, если это плановые прыжки, а не учения, то присутствие гражданского лица как-то можно допустить и оправдать. Что особенно удивительно, Караев на все вышеизложенное отреагировал без пены, а уж когда Влад напомнил ему о том, что выброска дальняя, и непосредственно база в кадр стопроцентно не попадет, то вовсе успокоился. Да, разумеется, для пользы общего дела… да, разумеется, мы отвечаем за парня головой… да, разумеется, никакой самодеятельности… да, товарищ полковник… так точно, товарищ полковник… да… да-да… да-да-да. Перед посадкой в вертолет москвича еще раз проинструктировали на момент правил поведения в салоне. Правила эти были просты как тряпка: карабины не расстегивать, близко к рампе не подходить, на время прыжков личного состава забиться в угол и сидеть там тише штиля ниже плинтуса. Фотографировать, разумеется, только на допустимом удалении от базы. Это в общих чертах. От себя же мудрый господарь Влад посоветовал парню примотать фотоаппарат к руке во избежание выскальзывания оного. Честно говоря, по-моему, из всего вышеперечисленного будущий военкор понял только про свою верную цифровую подругу с большой вспышкой, во всяком случае, примотал он ее к ладони даже раньше, чем на него надели подвесную систему. Пустую, разумеется – а то мало ли? Искушение – страшная вещь, знаю я этих пацанов, им бы только порисоваться да глупость какую-нибудь отмочить. Вот, чего далеко ходит за примерами: у меня в позапрошлый раз Шарафутдинов с Паниным кольцо за четыреста метров от земли рванули – я думала, что от страха поседею как лунь! Ну да ладно, простите, что отвлеклась… Итак: облачив его проявительство фото-графа фон Свиридова в полетное одеяние, мы загнали мальчишек в брюхо вертолета, после чего поднялись сами. Места для сидения в перегруженном небесном ковчеге Глебу не полагалось, поэтому его карабин пристегнули к тросу самым крайним к выходу. Я заняла место у люка, как и положено выпускающему, Юрцевич, как второй выпускающий – в той же позе, но в хвосте. Подразумевалось, что перед самым началом прыжков Влад просто отцепит военкоровский карабин и перекинет его по тросу ближе к себе, в крайнее заднее положение, так, чтобы никто из выходящих не зацепился крепежом вытяжного за эту импровизированную шлейку. Сквозь плотно закрытую дверь послышалось мерное ленивое хлопанье разворачивающегося винта, по стальному чреву пошла вибрация набираемых оборотов. Звук лопастей нарастал, превращаясь в характерную барабанную дробь. Через несколько секунд пол мягко накренился – это задняя часть МИ-8 поднялась в воздух, или, как у нас говорят, «корова хвост задрала». Затем положение выровнялось, ноги ощутили легкий толчок, и треск винта сменился воем – покачиваясь, вертушка пошла на взлет. Несколько неприятных минут болтанки в приземном слое – и вот уже в иллюминаторе видны медленно уплывающие под стальным брюхом крыши ангаров, летное поле с маленькими человечками, дальний штаб и бетонный забор, за которым… но тс-с! Я сказала – никому не слова, значит - никому, и вообще: коль уж любопытство убивает кошек, то неблагонадежных читателей оно точно разрывает на части, хе-хе! В обиходе нашей среды у каждой марки летательных аппаратов есть свои ласковые домашние прозвища. Например, МИ-8 называется не иначе как «корова». Он и вправду чем-то немного напоминает священное животное индусов, тому много причин. Лично я, постигая все эти жаргонные премудрости, правды и первоисточника так и не доискалась. Возможно, дело здесь в громоздких размерах, хотя по сравнению с тем же МИ-24, к примеру, МИ-8 – сущая Дюймовочка, или причина в неуклюжем поведении вертолета в воздухе, но тут уж пилотам видней. Впрочем, однажды из уст моего любимчика рядового Юмашева мне довелось услышать еще одну версию происхождения этой клички: мол, корова, когда поднимается с земли, сначала выпрямляет задние ноги, что напоминает манеру взлета МИ-8, когда первым в воздухе оказывается хвост. Насчет коров и прочей скотины Юмашеву можно верить: он родился и вырос в большой богатой деревне где-то не то в Башкирии, не то в Татарии – словом, знаток сельской жизни. Вот только имя этого замечательного человечка я никак не выучу: для моего кронштадско-тульского уха оно звучит непривычно, и как бы на девчачий манер. Что-то вроде «Адели»… а, да и Бог с ним, главное, что парень - золото! Турист, сплавщик, спортсмен, да еще и трудоголик как все деревенские: вот бы мне сына такого… когда-нибудь. Тем временем, приоткрыв дверь, я различила внизу россыпь больших и малых лесистых островов в обрамлении сияющих голубых лент – вот и Ташеба. Вертушка стремительно уходила на юго-восток к району выброски. Залитые солнцем, а местами – покрытые тенью от облаков, промелькнули скопления крошечных домиков – так называемые «Дальние сады». Все, пригород с дачами кончился, значит, населенке тоже конец, дальше – леса и поля. Прикинула в уме время – еще минут двадцать лету и Свиридову можно будет разрешить работу по части аэрофотосъемок. Я проверила собственный карабин на тросе и двинулась проверять, как пристегнуты мои орлята, у всех ли зачекованы шпильки на запасках, свободно ли выходит кольцо. Вроде все в порядке, уф! На лицах, затянутых в стеганые оклады шлемов – снисходительные усмешки и ирония, кажется, вот сейчас кто-нибудь не выдержит и скажет: «спокойно, мать, я большой уже вырос». Нет, смех смехом, а со стороны все, наверное, так и выглядит: беспокойная камуфловая клушица топчется среди взрослых и ставших на крыло птенцов, для которой они навсегда остались цыплятами. Смешно, ей-богу прет… прет материнский инстинкт. Так, все, хватит! Я еще раз выглянула в иллюминатор, кивнула Свиридову и распахнула дверь: давай! Мои семеро по лавкам как по команде дружно повернули головы в сторону военкора, ожидая зрелища. Но всех их ждал жестокий облом: ловить равновесие без груза за спиной каждый из нас способен с раннего детства и троллейбусно-трамвайной юности, так что Глеб совершенно спокойно приблизился к рампе, и, облокотившись спиной о дверь, выставил руку с камерой в белотуманный портал. Сделав несколько кадров горизонта, он сфотографировал салон «коровы» вместе с пассажирами и мужественным Юрцевичем на заднем плане. Воображаю, на что это будет похоже: бледная рожа в полумраке – Цепеш и есть Цепеш, настоящий вампирюга. Нет, ну в газетах такое определенно нельзя печатать…Ощутив некую неуверенность под прицелом объектива, Влад принялся по моему примеру хвататься за карабины, сдвигая их вдоль троса. И тут произошло ужасное событие. Честно говоря, потом мы с Владом спорили до хрипоты, как такое могло получиться и кто был виноват: вертолетчик, не вовремя заложивший левый дифферент, я, некстати отвлекшаяся на процесс пересаживания одного из орлят ближе к кабине, Влад, наощупь перепутавший карабины на связке или же чертов военкор, вывесившийся за край рампы для фотки работающего винта… теперь восстановить последовательность уже невозможно. Едва удержавшись на ногах при крене, я повернулась на крик и увидела исчезающий в проеме конец шлейки и вытаращенные глаза мальчишек. Прежде, чем кто-то успел подорваться, я криво перекрестилась и прыгнула следом за выпавшим москвичом. Мыслей в голове не было никаких, лишь только секунду спустя пришел почти панический страх. Я видела падающее тело, и падала следом. Догнать… только бы догнать. Все получится, сейчас вес у меня с парашютом побольше, чем у него – шансы есть, да и падаем мы строго вертикально – прыжок с зависшей вертушки и с летящего самолета имеет разную аэродинамику. Успею…Боже… Боже мой… как страшно…страшно-то ка-ак!!! Знакомый по учебным пособиям трюк, к счастью, удался, причем, даже в еще более экстремальном варианте: стремясь поскорее покрыть разделяющую нас высоту, я не стала раскрывать купол. Рисковала жутко: в случае неудачи землю украсила бы не одна лепешка, а сразу две. Тихо воя от ужаса (не помню, что именно я орала в воздухе: кажется, тихо молилась Богу и громко ругалась матом), я подхватила тело в свободном падении и сразу же сообразила, что это, действительно, тело: угораздило же парня потерять сознание от страха! Хотя он все же предупреждал, что боится высоты. Вцепившись в него всеми конечностями, я рванула долгожданное кольцо, больше всего опасаясь в момент рывка снова упустить спасаемого. Боже мой! Да очнись ты, черт тяжелый, у меня ж руки не казенные – тебя таскать! Держись сам! Но голова у москвича по-прежнему болталась как у дохлого, и на мои истошные вопли он никак не реагировал. Я судорожно считала оставшиеся до земли метры, сулившие разрешение от груза и счастливую развязку безобразной истории. Мамочка… да за что мне все это? Удар о землю был страшен. Колени пронзила жуткая боль, и в глазах потемнело. За несколько секунд до собственной жесткой посадки я слышала звук глухого удара – это выскользнул из разжавшихся рук и грохнулся оземь бедняга журналист. Надеюсь, с пары-тройки метров он все-таки не убился. Как и я… черт, встать не могу совсем… купол этот еще дурацкий. Я снова попыталась встать - не получилось. Еле успела зубы сжать, чтобы не заорать в голос от боли. Боже мой, неужели… неужели перелом? Нет, только не это! Кому и на хер я без ног нужна, как я летать буду-у?! И все из-за какого-то столичного прыща мелированного на всю голову. Так… сопли в сторону. Надо встать. Надо. Все равно надо, хоть как, хоть ползком. М-мересьев, бля… больно-то как! С трудом доползла до купола, вытянула вершину и принялась расправлять и разглаживать хэбешное полотнище, спасшее жизнь мне и козлу журналюге. Выходило плохо, но упорства мне не занимать. Наверное, я так увлеклась этим занятием, что даже не заметила, как на поляну метрах в пятидесяти от меня садится многострадальная «корова». Винт еще не успел остановиться, а из вертушки уже горохом посыпались люди и помчались к нам. Впереди всех бежал Юрцевич, успевший скинуть ранец, остальные же, не столь проворные, поотстали под немалым грузом. Бледный, как и его румынский тезка, Влад выглядел жутко. Да и повел себя сообразно. Я, в принципе, ожидала вопросов касательно моего состояния на предмет отнесения к живым, но вместо этого еще издалека я услышала отборный трехэтажный мат. - Ты, … мать-перемать, чем думала, бля?! Совсем дура, мать твою перемать за ноги и о стену?! Ты нах это сделала вообще, мать-перемать твою через забор, кто тебя просил?! Я дернуться не успел, гляжу, ты уж вниз сиганула, дурища, в лоб коленом, так тебя, и еще так, и флаг в жопу! С этими словами взбешенный Юрцевич от души угостил меня тяжким подзатыльником – словно поленом огрели, спасибо, хоть что шлем не успела снять! В газах потемнело от злости настолько, что я сделала еще одну попытку подняться на ноги, лишь бы дотянуться до этой сволочи…ну и, естественно, шлепнулась обратно на землю. Тут Влад, видимо, сообразил, что дела мои плохи: - Макарон, ты чё? Че с тобой, а? Ярость бурлила в моих висках как смола в преисподней. Едва он склонился надо мной, я со всей дури боднула его лбом в челюсть: «на тебе, сволочь!» Юрцевич зашипел сквозь разбитые губы, но предпринять что-либо просто не успел, потому что нас растащили подбежавшие мальчишки. Кто-то схватил сзади за плечи, заставляя лечь. Меня уговаривали по-хорошему и крыли матом, по-моему, кто-то даже от отчаяния повторил чудо Цепеша о подзатыльнике. Я, естественно, вырывалась, но общими усилиями повалить мою субтильную персону все же удалось. Юмашев, красный после пробежки что твой самовар, заставил меня выпрямить ноги, долго щупал голень, потом колено, потом с меня стащили ботинки, и сосредоточенный турист долго мял щиколотки. Все это время остальные молчали как пришибленные. Наконец, оценив ситуацию, Юмашев сообщил мне, что на его взгляд, никаких переломов у меня нет и быть не может. Едва лишь прозвучала эта фраза, я вздохнула с облегчением. Слава Богу… Ярость улетучилась, уступая место иным эмоциям, ничуть не менее пугающим. Видимо, на меня наступил отходняк после пережитого в воздухе, глаза противно защипало, и по щекам покатились неостановимые слезы. Бравые орлята при первых же характерных звуках единодушно подались назад. Наверное, это выглядело отвратительно: босая деваха в форме судорожно икает и размазывает по роже сопли, вытирая нос рукавом. Ну, не умею я красиво рыдать… я вообще никак не умею, просто мозги переклинило, наверное. Поэтому я не расслышала, как спасенный мной москвич пошевелился и замычал. Зато услышал Юрцевич. Утерши кровь с разбитых губ, Влад нарочито медленно приблизился к лежащему. - Ах, так, ты, значит, живо-ой, гад? – задушевно прошипел он. - Вроде да… - неуверенно пискнул Глебушка, резво вскакивая на резвы ноги. - Ты что же, гад, творишь, а?! Мать твою! Да я тебя щас… Таким я Владьку еще не видела. Думаю, что и впредь не увижу, ибо страшно. Блин, да он в таком состоянии и убить может запросто! - Влад, Влад, не надо! – крикнула зареванная я, испугавшись за Свиридова. – Не надо пожалуйста, это все случайно получилось… Влад глянул в мою сторону, смерил взглядом, и вновь повернувшись к чудесно спасенному военкору, качнул окровавленным подбородком. - Видал чего? А? – сказал он, тыча пальцем в мою сторону. – Девку до слез довел, падла, и доволен? Да я тя щас… - Влад, не надо! – пискнула я, - Он же правда нечаянно! - Ниче-ниче, - сплюнул Цепеш, погано ухмыляясь - за нечаянно бьют отчаянно… И он начал расстегивать ремень. Шокированные происходящим зрители следили за этим будничным процессом, выпучив глаза. Не знаю уж, какие именно картины и предположения промелькнули в испорченном мозгу москвича, но бедняга ахнул, по-детски разинул рот, подпрыгнул зайчиком, и, сорвавшись с места, помчался прочь, оглашая окрестности переливчатым воплем. Юрцевич рванул следом, на бегу продолжая выдергивать из брючных шлевок ремень, предназначавшийся для наказания юного вредителя. Балабанов с Паниным коротко переглянулись и присоединились к погоне. Юмашев проводил всю честную компанию взглядом и склонился ко мне: - Встать сможете, товарищ инструктор? Сможете, а? Я нервно хихикнула, услышав знакомую фразу, и, собравшись с духом, медленно поднялась на ноющие босые конечности. - Да куда ж я на хрен денусь? – морщась от боли, ухмыльнулась я и, переминаясь в колючей траве, полезла в карман за знаменитым портсигаром. Удивительно, но возвращение на базу прошло тихо и пристойно. С Владом мы помирились еще в вертушке. Пока я отлеживалась в медпункте у Марины, Юрцевич, видимо вспомнив читанные в детстве рассказы о пионерах-героях, тет-а-тет рассказал все Караеву, но не от большого правдолюбия, а из-за банального опасения, что Свиридов может нас опередить. Впрочем, парню было не до того – Влада он теперь боялся смертельно, причем неизвестно, чего больше: самого Влада или его ремня, хе-хе. Поэтому уехал он в тот же вечер, ни с кем не попрощавшись. Видимо, Валерий Николаевич проникся героической повестью настолько, что сделал из нее два вывода: один правильный и один неверный. Правильный вывод заключался в резко изменившемся отношении к работникам прессы. Неправильный же - в резком взлете рейтинга скромной персоны товарища инструктора Макаренко. Вторым после моей победы в тактических учениях два месяца назад. Угу. Зная наше начальство, могу предположить, что ничего хорошего эта популярность мне не сулит. Как показало время, я нефиговая провидица, но это – совсем другая история, не освещенная в СМИ. Да, кстати, о прессе. Стремительное бегство будущего военкора замечено было лишь на следующий день. Месяц после этого происшествия посвященные в страшную тайну спали на редкость беспокойно. Мы опасались, что теперь-то как раз нашей базе обеспечен самый настоящий скандал в газетах, но пронесло. Возможно, отчасти еще и потому, что верная подруга Глеба – крутая фотокамера – погибла смертью храбрых в диких хакасских лесах. Так что не вышло у меня ни семейного портрета с вырывающейся Сонькой на руках, на героических фоток в свободном падении. И слава Богу, если честно: какие мои годы? Успею еще! /февраль-март 2009г./