You gave me the wings

В воздухе висит мягкий аромат чего-то сладко хрустящего и прозрачного. Необыкновенный запах. Я срываюсь с холма вниз, поколесив по ухабистой пыльной дороге, острые камешки целуют мои кеды и обдирают подошву, а небо в глазах мечется и разрывается на части, и это дарит мне ощущение безответственности и прохлады. Распахиваю рубашку, и проглянувшее из-за горизонта солнце обогревает мою грудь, как будто я - сковородка, которую поливают растительным маслом. В конце концов я выдыхаюсь почти у самого подножия холма и, споткнувшись на сухом бревнышке, выскочившем из голубовато-зеленых кустов, падаю животом на землю, судорожно поджимаю к подбородку колени, обхватив их руками и сцепив пальцы в замок, и почему-то начинаю истерично покатываться. — Че ты ржешь? — ко мне подползает Кенни и присаживается рядом на корточки, пробуя ладонями раскаленную землю и, обжегшись, отдергивая руку от песка. Выслушивая мой смех, он не удерживается сам и ложится на спину, пресс на его животе вздымается, выдавая в нем разгорающуюся волну безудержного хохота. Тем временем я уже почти теряю сознание, солнечные лучи хлещут по лицу, и в глазах щиплет, а крохотные слезинки застревают в глазах, не желая проталкиваться дальше. — Успокойся и давай уже дойдем, чертов придурок, — Кенни укалывает меня своим на удивление острым ногтем в бок, и я невольно ойкаю. Интересно, с каких лет он отращивает такие когтищи? Хвастаться перед телками? Или чтобы походить на Росомаху? — Почему ты такой придурок? — возмущенно декламирует он, помогая мне подняться. Смех все еще копится во мне, но теперь я удерживаю его за щеками, будто хомяк, складирующий в своих мешочках семки. Или что они едят. — Может, потому что ты первый пришел ко мне во двор? — подмигиваю ему, и он улавливает суть, устало закатив глаза. На Ферме среди пацанов это был своеобразный прикол — чтобы завести друзей, нужно постоянно тусоваться в их дворе, пока капитан корабля не разрешит им выйти в гавань. А, точнее, тренер не разрешит погулять. И тогда можно было нормально пообщаться, правда, разговоры все равно крутились вокруг злободневных тем — кто сколько раз добегал до Рапид-Сити, у кого тренер какого ранга или кому уже дали собственный нож. Все поочередно задавали друг другу эти вопросы, когда знакомились, и таким образом выясняли статус этого чувака. И ведь дано было случиться, что именно я больше всех раз видел вблизи Рапид-Сити, именно мой тренер обладал высшим рангом и именно мне выдали нож на второй год тренировок! Черт возьми! Поэтому со мной общается только Кенни — другие ребята нагнали собственную атмосферу ублюдков и лузеров, которые не могут ничего добиться в жизни. Честно сказать, Кенни является этим ублюдком и лузером, но он не перестает дружить со мной. Поэтому он и есть придурок, хотя любит переводить стрелки на других. На некоторое время он утихомиривается. Доходим до нашего излюбленного места — под холмом, на котором располагалась Ферма, находился пляжик вокруг небольшой речки — без названия, просто лень было придумывать. Почему-то вдруг вспоминается, как мы с ребятами после купания на речке бежали к одному мажористому парню, Грею, смотреть видео на компьютере. Но однажды нас спалил тренер Грея – за то, что оставил открытым папку с порно. Было далеко не ржачно. Речка мутнеет и зеленеет от тины, которая примыкает к берегу и оплетает его. Жаркое солнце плавит наши тела, и мы выражаем желание искупаться. С разбегу, чуть не запутавшись в тине, плюхаюсь в воду и ощущаю приятное покалывающее расслабление по всему телу. Всплываю наверх, и ветер лишь слегка покачивает меня, как поплавок на едва заметной ряби. Чувствую себя невозмутимым Титаником, который никогда и ни за что не окажется потопленным. Блаженно щурясь, приоткрываю рот, набирая в легкие мерно затекающую соленую воду, и лыблюсь. Мирную идиллию нарушает внезапный, словно раскат грома, громкий возглас Кенни: — Дез, ты что, полдня собираешься так вот маяться? Какого хрена мы тащили удочки? — Иду я, иду, — раздраженно произношу я и вылезаю из воды, уныло бреду к нему. С краев моей промокшей до нитки рубашки грузно стекают капли воды и безмолвно чиркают о влажный песок. Начертанный на песке вчерашний кружок еще не успела замыть вода. В кружке стоит круглый чугунный жбан с углями и балансирующими на его толстых боках прутьями-вертелами. Вертел нам сейчас не нужен, поэтому мы откладываем его в сторону. Кенни протягивает удочку, и я предвкушаю нудный и длительный процесс рыбалки. Мне заведомо известно, что клев сегодня будет плохой — я уже инстинктивно это предполагаю, потому что еще ни разу мы не поймали ничего путного. Так и случается. За час мы выуживаем только несколько маленьких рыбешек. Они смешно барахтаются у нас в ведре, и мы еле уносим этих живучих тварей к чугуну. У нас уже все готово, поэтому мы просто выкладываем их на угли. — Пошли опять купаться, пока они жарятся, — предлагает Кенни, и я неуверенно киваю. Что-то мешает мне спокойно скинуть с себя верхнюю одежду. Ощущаю неудобство и недостачу чего-то в поясе. Незаметно для Кенни просунув руку под штаны, осознаю отсутствие одного важного элемента, и меня сковывают неловкость и смятение. Наверное, я даже краснею от стыда. Кенни все видит, все замечает. — Неужто член дома забыл? — он издает глухой хохот, метая искрами из глаз в мою сторону, и я суживаюсь, всунув голову в воротник рубашки, как страус, стыдливо прячущий голову в песок. Почему именно я? И почему сегодня? И почему Кенни наблюдает за тем, как я, потерпев сокрушительное фиаско, медленно иду навстречу смерти? Провалиться бы под землю прямо сейчас и угодить в булькающий котел ада. — Нет, плавки… — Ну все, теперь телки на тебя даже не посмотрят, — саркастично мычит друг и ржет, запрокидывая голову. Его смех напоминает мне кулдыканье индюка, и я даже почти улыбаюсь, но вовремя успеваю вспомнить о своем провале. Ненавижу быть объектом для потехи. Ненавижу падать с дерева во время прыжка в стог сена. Ненавижу переворачиваться на байдарке во время гребли. Ненавижу, когда нет трусов. Ненавижу этого мудилу Кенни. Всех ненавижу. — Да брось, так даже сексуальнее, — подмечает он, когда прекращает орать окончательно. Его язвительные замечания только колются больнее. Как будто кто-то отрывает едва зажившую корочку от ранки и этим открывает кровотечение вновь. — Пошли купаться нагишом. Да ладно тебе, тут совсем никого! Ха. Наш стесняша-растеряша Кенни предлагает мне купаться без ничего. На пустом пляже. Как романтично. Наверное, он и вправду хочет меня. Может, я специально плавки дома оставил. Чтобы он заметил. Ага. А потом мы романтично жахнемся на берегу, и волны будут омывать наши голые ступни. Чудесно. Прекрасно. Всегда об этом мечтал. Ладно. Пошли. Срываю рубашку, пуговицы летят на землю и теряются в песке. Плевать. Не стану искать их. Отстегиваю ремень на джинсовых бриджах, и они тоже падают. Едва успеваю догнать его, кидаюсь за ним в воду как в бездонную пропасть. Вот он я, Кенни. Как тебе такое зрелище? Я всегда был доволен своим телом. Результат длительных тренировок до пота и до крови, каждодневных пробежки и занятий с тренером, по совместительству с родным отцом, не мог не радовать. Перед выходом на улицу я намазался солнцезащитным кремом, и теперь кубики на моем прессе блестят на солнце. Секси. Я просто секси. Тверди это себе каждый день, Дезмонд, и женщины полюбят тебя. Жаль, что на Ферме больше половины — парни и мамаши этих парней. — Что, съел? — кричит мне Кенни, махая рукой и приглашая забраться на большую глубину. Молчу в ответ, изо всех сил перебирая руками, забывая применять в ход ноги, да они были и не нужны — нас учили работать исключительно верхними конечностями, от них типа больше пользы. Тренироваться я начал столь давно, что, казалось, впитал все полученные знания с молоком матери. Мы растем вместе уже много лет, знаем все друг о друге и не стесняем себя в поведении. Только мне кажется, что Кенни, хоть и пытается доказать свою набожную крутость, немного стесняется на самом деле, когда находится рядом со мной. С другими пацанами он по-другому разговаривает. Я не помню, сколько мы проплыли, пока не очутились на другом берегу — может, несколько минут, а может, несколько дней. Я лишь барахтался, стараясь любой ценой удержаться на воде, и время, казалось, протекало так медленно, словно питьевой кран ослабил напор, и теперь вода набиралась лениво, витиеватой струйкой. Мы заплываем за буйки, и давление возрастает, одновременно и пугая своей опасностью, и привлекая любопытство. Сраное любопытство. Забираемся на скалистый островок на мели, не соизволив доплести несколько метров до берега. Кенни забирается первым и подает мне руку, скользкую и холодную, как рыбья чешуя. Чуть не поскользнувшись на камешке, который обмывали приливающие волны, я все-таки умудряюсь подняться и усаживаюсь рядом с другом, наслаждаясь видом бескрайнего вида вдали. Интересно, что начинается там, где кончается рассекающая небесную твердь и землю полоса? Конец света? Я был бы счастлив побывать там. Наверное, когда человек добегает до края, его миссия в этой жизни закончена. Он преодолел все, сделал то, для чего его послал сюда Бог. Наверное, именно это наказали ему, когда взвешивали перед тем, как явить на свет. Я бы добежал туда вместе с тем, кто мне дорог. Я обязательно добегу. Скалистая поверхность покалывает задницу своими рифлеными остриями, но это терпимо. Вытягиваю голову вперед, стараясь присмотреться к другому берегу. Наше лобное место издалека напоминает крошечную муравьиную нору, а Ферма выглядит как много-много кукольных домиков. Проводим время здесь еще с немножко, просто болтая ногами и подмечая разные мелочи, и это доставляет нам удовольствие. — Пошли проверим, как там рыба, — внезапно вспоминает Кенни, и мы оба махом спрыгиваем. Стопу больно обжигает обшарпанный камешек — или это раковина? — и я тихо стонаю, задирая ногу и глядя на место ушиба. Синевато-красное пятно. Лох — это мой вердикт на всю жизнь. К счастью, в лохах оказываюсь не только я. Возвращаемся на тот берег, и оказывается, что наша рыба давным-давно обуглилась и превратилась в пепельно-серый прах. Понурые и чертовски голодные, бредем обратно на Ферму, но вовремя спохватываемся, что вынуждены будем пойти обходным путем — чтобы никто не спалил, что мы поздно вернулись. Этот путь — через бесконечные заросли можжевельника и под забором. В лес по неутоптанной тропе, через калитку кремового пряничного домика, снова в лес, уже по мощеной сланцем дорожке — и вот виднеется наш любимый заборчик с острыми верхушками, под которым было нагромождение, и там мы всегда переползали на территорию Фермы. Один из нас поддерживал железный лист, стараясь не греметь им, пока другой полз, и потом молниеносно должен был выпустить лист и юркнуть в нору, пока он не захлопнулся перед тобой. Мы уже выучились это делать, и сейчас с полной уверенностью принялись снова. Мне снова не везет — сегодня просто невероятно хмурый на удачу день. Импровизированный тоннель обвалился, когда я пролезал под ним, и получилось выбраться у меня только с помощью Кенни. Хоть никто не заметил, аллилуйя. Тебе пора бы похудеть, — замечает этот идиот, и я что-то несвязно хриплю в ответ, отряхиваясь и тяжко вздыхая после очередной неудачи. — Как бы я ни качался, все равно жирнею с каждым днем, — пытаюсь оправдаться я, но мои попытки всегда, как ни крути, приводят к неудаче. Мало качался, значит, сам виноват. Что прикажете, еще и от жратвы отказаться? Алчно глотать воздух, пуская слюни на бутер с маслом? Превратиться в анорексичку? Нет уж, убейте, а я останусь нормальным парнем, без сдвигов в отношении худобы. Между прочим, это даже не жир, а мышечная масса. Он ухмыляется и тычет меня под бок. — В мешок, что образовался из твоего живота, поместились бы все отцовские склянки из-под виски. Кста-ати! Я пробовал готовить самодельный виски. Продегустируешь? Просто на Кетчере мне жалко, вдруг отравится. Ага. Собачку ему, значит, жалко, а живого человека, лучшего друга пожалеть — увы, извиняйте? Не честно. Игра не стоит свеч. К тому же, что мне достанется взамен? Озвучиваю свой мысленный вопрос. — Бесплатный виски. Если понравится, конечно. Если не понравится — да брось, тебе нравится все, что я пробовал готовить. — Уверен? — насмешливо складываю руки на груди. — На сотку. — Ладно. Посмотрим. Мне самому интересно, что ты там сварганил. Только… — бросаю мимолетный взгляд на часы, надеясь, что еще слишком рано, но невольно задерживаю внимание на стрелках. — Полдевятого. Мне пора. — Че-ерт, — хнычет Кенни, и его брови опечаленно приподнимаются, образуя знакомую треугольную складочку. И зачем я храню это у себя в голове? Выбрось, Дезмонд, выбрось. Тебе это не нужно. Лучше выучи теорию, которую всучивает тебе твой тренер и отец. Нахрена зацикливаться на каких-то бреднях, которые не имеют значения? — Ну ладно, пока, — надувшись, ворчит он. И я его прекрасно понимаю. Хотелось вернуться на берег и провести там еще несколько часов. Ну хоть несколько минут… Я даже успел забыть, что беззаботно бесился на пляже абсолютно голым в компании другого парня. В полдевятого я должен спать беспробудным сном, чтобы завтра в полпятого уже быть подтянутым и собранным и отправиться на пробежку с другими детьми Фермеров. «Фермеров», да. Ферма, как мы называем ее, и должна была быть замаскированной под обычную ферму. А то мы можем выдать себя. Прощаемся, напоследок оставив друг другу ритуальные клятвы — что если услышит один из нас звонкий стук полой стороны дуршлага об окно, то немедленно бросит все свои дела. В последний момент… Не знаю, что нашло на меня в последний момент. Неожиданно для самого себя обещаю не совершать завтра пробежку с отцом. И зачем я это делаю, черт побери? Я не могу нарушить наш устав. Дал слово — выполняй. Дал слово другу… Тем… более? — Я не пойду с ним. Я спрячусь в кладовке и не стану выходить, пока отец не покинет дом. Он-то всегда встречает меня у опушки. Потом я выйду и… сбегу. Не спрашивай, я не знаю, куда. Просто сбегу… Подальше от всего этого. Можешь бежать со мной. Мне надоело все это, ох, как надоело… Ты не представляешь. Я готов раздробить свой череп об стену, так меня бесит такая жизнь. Кенни не удерживается от вопроса. Спрашивает, куда и зачем я собираюсь бежать. Я молчу, услышав зов отца, и в сердцах убегаю домой. Скрипя дверью и чувствуя, как Кенни до последнего не сводит с моей фигуры напряженного взгляда, роняю тяжелый камень на свое сердце. Понимаю, что Кенни не сможет убежать… Ему ни за что не позволят. *** Ночью я не могу уснуть. Верчусь, ерзаю, мельтешу в постели. Мешают ноги, руки, подушка кажется отвратительно мягкой и неудобной. Пододеяльник — слишком тонким и неприятным на ощупь. Матрас — слишком жестким и упругим. Все бесит и заставляет испытывать жгучую ненависть. Хочется отрезать себе все конечности. В какой-то момент я осознаю, что мне мешают глаза. Выколоть, непременно выколоть. И нос — он издает сопящие звуки и не позволяет сосредоточиться на мыслях. Язык — он суетится под пересохшим небом. Оторвать, срочно. Теперь даже скомкавшиеся в толстый червивый клубок мысли не дают мне покоя. Избавиться от мыслей. Чья-то ядовитая иголка укалывает меня в мозг, и я вздрагиваю, широко распахивая глаза, сморщивая нос и нервно сглатывая холодную горчичную слюну. Приходится встать — уснуть, пересилить свое подсознание уж точно не смогу. Выхожу на улицу — прямо так, в пижамных штанах и тапках. Прислушиваюсь к урчанию сверчков и обдувающему уши прохладному ветерку. Фонари привносят винтажный свет — как будто снимок с полароида. Топаю по исхоженной вдоль и поперек тропке, соединяющей мой двор и двор Кенни. На втором этаже его дома горит свет. Он, наверное, сейчас читает «Игру престолов» — уже второй месяц заставляет себя дочитать одну-единственную книгу. Опять. Опять я это вспоминаю. Зачем?.. Любимый сарайчик, всегда приветливый, который часто становился приютом мне на ночь. Как номер проститутки, пахнувший тысячей разных ароматов. Подхожу к блестящей синей бочке и умываюсь из нее студеной леденящей кровь в жилах водой. Тут же на кое-как прибитой полочке лежит мой перочинный ножичек. Достаю его и принимаюсь очищать подобранный по дороге деревянный сучок от ребристой коры, чтобы хоть чем-то занять себя этой ночью. — Все же убежишь? — стоило мне уже начать проваливаться в сон, как знакомый голос будит меня. Кенни. Конечно же, он. Заприметил меня, значит. Сейчас он говорит неуверенно — не задиристо и не бойко, как сегодня днем. — Не передумал? — Не-а, — равнодушно бросаю я и фокусируюсь на сучке. Уже половина его разгладилась и размягчилась на ощупь. — Что ж, твое право. — Зачем пришел? — Мне оправдаться? — усмехается он, попытавшись разбавить тягостную атмосферу, но его попытка обращается в прах. — Буду честным. Пришел, потому что увидел, как ты ходишь внизу. Захотел поговорить. — Ну, давай поговорим, раз уж я принял решение о побеге. Что, типа будешь скучать по мне? — Конечно, — пристраивается рядом, облокачиваясь на бочку, и пристально наблюдает за ловкими движениями моих длинных, как у пианиста, пальцев. Этим он отвлекает меня — я не успеваю отдернуть пальцы, и ножик полосой проносится по фаланге большого. Мешкаю, но не вскрикиваю от пронзившей боли — она почему-то размыта, приглушена. — А кто не будет? — Да никто не будет, черт побери, — раздраженно и, наверное, слишком громко выпаливаю я и тут же притихаю, осуждая себя за резкость. Кенни выдерживает паузу. Он все понимает. В том числе и мои срывы в последние недели. — Всем на всех плевать. Это тебе не детский садик, где притворства и сладенькие улыбочки называются «дружбой». — А что называется настоящей дружбой, по твоему мнению? — По-моему, меня никогда этому не учили. И правильно. Легче судить людей, чем искать в них какие-то достоинства. Так проще, поверь. Кенни молчит, скорее всего, пытаясь переварить все, что я ему наговорил. Конечно, все это чушь. Мне надо хоть как-то выхлебать кашу, которую я заварил в огромном котелке на несколько лет вперед. В одиночку я не могу этого сделать. — Ты – мой друг, Кенни. Я всегда считал тебя таковым. Но ты тоже, бывает, не понимаешь. И сейчас не поймешь. Ты ведь считаешь мое стремление сбежать ошибочным, ведь так? — Нет, — говорит это прежде, чем я доканчиваю свой монолог. Всегда понимающий. Всегда верный. Злой иногда, иногда увиливает, прячется, лукавит, поддевает, но всегда способен прочувствовать все. Хороший парень, хороший друг. Единственный, и никто не сможет заменить его. — Так что? — нарушаю тишину, но мне не стоило этого делать. Молчание в этом случае было бы самым правильным выходом. — Дез, ты должен будешь завести е-мейл. Где бы ты в этом мире ни оказался, а от моих сообщений тебе не скрыться. Я буду писать. Заходить с компа тренера и писать. Попрошу, чтобы он тоже провел у нас интернет. А ты — отвечать. Понял? — Ладно, Кен. Я заведу ящик. Спустя мгновение после сказанного осознаю, что впервые произношу его имя так, как оно должно звучать. И оно звучит усладой на моих устах. Теперь он не «Кенни» или «чувак» для меня. Исчезают детская резвость, дразнения, мы оба в мгновение взрослеем, взрослеет и дружба. Подумать только — шестнадцать лет миновало… Родились вместе, вместе и прошли этот путь. Подхожу ближе, с осторожностью прикасаюсь к его губам. Даже не успевает их облизать. Он закрывает глаза, и его пушистые ресницы щекочут мои прикрытые веки. Прикусываю его увлажнившуюся нижнюю губу, затем очерчиваю ее контур языком. Черт возьми, а ведь это невероятно приятно — целовать того, кто родственен тебе. Словно проваливаюсь в черную дыру и в миг выныриваю из нее. И он отвечает. С неохотой поначалу, но потом будто сливаясь со мной, обхватив мое плечо своей ладонью и сжимая его до покраснения. Тоненькая ниточка снова сплетает нас. А я уж боялся, что потеряю единственного человека, которому мог сказать о своих страхах. Осмеливаюсь оторваться, читая в его салатово-зеленых глазах привязанность, но в то же время и отдаленность. Его зрачки расширяются, поблескивая светом фонарей. Бездумно позволяю рукам поползти к складкам на его одежде и проникнуть под нее, обвивая его… талию. Боже, это так глупо звучит в моей голове. Мысли вторят действиям. Господи, скажи, что мы не обезумели. Скажи, что это нормально. Растираю шершавую кожу, и он дерзает на отклик, отдаваясь в ответ. Впивается в мою шею, как вампир, высасывающий из жертвы ее жизненные соки. Вампир и есть. Черт, он, оказывается, такой молодец. Я никак не ожидал этого от него — того, что он не растеряется. Неуклюже, вслепую одним резким движением сваливаю кучу всяких оставленных инструментов с верстака. Выключатель в его голове срабатывает почти мгновенно, и он взваливается на кажущийся на свету вельветовым стол. Спускаюсь ниже, дергая за собачку молнии на его толстовке и избавляя его от последней лишней детали. Твою же мать, я только сейчас разглядываю его тело вблизи, и внутри у меня все вопит и в истерике машет руками — он идеален. Как… как модель с глянцевого журнала. Что-то вроде «Максим» для девочек или… Я не знаю, какие бывают журналы для девочек с потешной тематикой. Замираю, слизывая с губ выступивший апельсиновый привкус слюны, и прагматик внутри меня не может превозмочь реальность — я не могу поверить в то, что Кен принадлежит мне. Только мне и никому больше. Я готов рвать волосы на голове и орать благим матом на весь мир. Но не могу. Язык впадает глубоко в горло, толстой желейной перекладиной вставая посередине глотки и не давая произнести ни слова. — Чего ты ждешь, тупица? — только эти слова приводят меня в чувства. До меня доходит в последний момент, только через крики и раздражения. Обещаю себе больше так не делать — особенно с Кенни… Нет, с Кеном. Чертовски трудно заставить себя произнести его «взрослое» имя, когда тебе совсем не хочется этого — хочется поставить пластинку с самого начала, когда никого еще не заботила эта брехня с отношениями и никто не задумывался о том, что геи существуют. Кен – гей. Мать твою. Поверить в это нереально. Да, чего я жду, действительно? Каждый сантиметр, нет, миллиметр на его безупречном теле не остается без следа от моих губ. Я такой мудак. Я еще пожалею об этом. Но не сейчас, когда важно настоящее, а не будущее. Никто не Ванга. И он тихо постанывает, воспевая доверие ко мне. Скулит, как преданный щеночек. Идиотская ассоциация. Я чувствую себя педофилом. Но, возможно, именно эта фраза отлично описывала то, как Кен всегда относился ко мне. Я поднимаюсь, распрямляя спину, снова тянусь к нему, дотрагиваюсь мгновенно засохшими, как будто уже неделю не видавшими питья в знойной пустыне, губами до его виска и убираю прилипшие волосы. — Дез… — Я не передумал. И хватит об этом спрашивать. — Не забудь завести ящик. Вот под таким адресом. — он с неохотой отклеивает мои руки от себя и, вытащив воткнутый в деревянный брусок перочинный ножик, выцарапывает что-то на сайдинговом покрытии, аккуратно выводя букву за буквой. В конце концов он выводит адрес электронной почты. — А то это в твоей ублюдошной натуре — все забывать. — Постараюсь не забыть в этот раз. Мы засыпаем вместе, здесь же до утра. Когда я просыпаюсь, меня начинает тошнить, кружится голова — признак того, что я слишком крепко и долго спал. Непривычно для меня. Сарай заперт на засов. Нас кто-то запер. Осторожно выбираюсь под оторвавшейся перекладиной и заглядываю в окно дома. Отца нет. Приглядываюсь, чтобы посмотреть на настенные часы. Без двадцати восемь утра. Все уже должны были быть дома. Или… Точно, сегодня же общий созыв. Собрание ассасинов для решения важных вопросов. И я должен присутствовать как ассасин. Но нет, мне плевать. Я понимаю, что поступаю чертовски эгоистично, но я твердил об этом – и я сдержу слово. Хм… Кажется, я действительно выполняю только те обещания, которые важны для меня самого. Но не для Кена… Перехватываю ремень сумки через плечо и просто ухожу. Иду быстрым шагом. Вот виднеется мой любимый заборчик с острыми верхушками, под которым было нагромождение. Перелезаю уже по верху — тоннель обрушился подо мной вчера вечером. В лес по мощеной сланцем дорожке, через калитку кремового пряничного домика, снова в лес, теперь уже по неутоптанной тропе. Этот путь — через бесконечные заросли можжевельника. Перекрестие: одна сторона — пляжик вокруг речки-безымянки, другая — куда-то по асфальтированной дороге. Мне в другую сторону, и я поворачиваю вправо, прокручивая в голове название для речки. Безымянка. Вот как ее теперь будут называть. Я не помню, сколько миль прошел, пока не очутился в другом свете – может, пролетело несколько минут, а может, несколько дней. Я лишь барахтался, старавшись любой ценой удержаться на ногах, и время, казалось, протекало так медленно, словно питьевой кран ослабил напор, и теперь вода набиралась лениво, витиеватой струйкой. Я захожу за буйки, и давление возрастает, одновременно и пугая своей опасностью, и привлекая любопытство. Сраное любопытство. Наверное, я иду к краю света. *** — Майлс! — зовут меня, и приходится оторваться от питья. Нервно бухаю бокал на стойку, и виски в нем расплескивается на лакированное покрытие. — Мы закрываемся, — знакомая блондинка с подносом выглядывает из-за косяка, и я безмолвно киваю ей в ответ. Хочется, чтобы все отвязались от меня. Ан нет, Дезмонд, теперь ты снова не один-одинешенек. Привыкай. Хотя, к чему тут привыкать — в «Непогоде» не бывает солнечных лиц. — Дай почту проверю, — прошу я, и она, закатив глаза, приносит из кабинета нетбук. Протянув его мне, Джесси скептически приподнимает одну бровь и, получив усмирительный взгляд от меня, возвращается к своим делам. Достаю из кармана пожелтевшую бумажку, на которой записан адрес. Все никак не могу его запомнить. Кое-где чернила ручки размазались, кое-где бумажка порвана и замылена, но все же можно кое-что разобрать. Еле заставив себя вспомнить пароль, я захожу туда, куда не заходил уже, наверное, несколько лет. И тут – десять штук сообщений, датированных разными годами. Пользователь анонимен, но я знаю прекрасно, кто это может быть. Открываю последнее сообщение от две тысячи седьмого года. «Дез, Я уже не так уверен, что ты вообще читаешь мои сообщения, поскольку ответа все никак не дождусь. Понимаю, что у тебя появились новые знакомые, друзья, может, даже работа, квартира, тачка, неоплаченные счета — но все же я присылаю это просто потому, что однажды, может быть, ты зайдешь и прочитаешь это и напишешь мне ответ. С твоим уходом не только мне, но и всем остальным стало тяжко. Все время совершаются набеги на Ферму со стороны людей в черных костюмах. Они носят красный крест, и тренер говорит, что они наши заклятые враги. Больше ничего не говорит. Я не знаю больше ничего о них, поэтому прошу разузнать тебя. Забей в гугл-поиск — «Абстерго Индастриз». Ты поймешь, о ком я говорю. Напиши, плиз, в ответе, что они из себя представляют. Поначалу мне было страшно обходиться без тебя. Бухал, пробовал разного рода наркоту, один пацан давал курить… но не помогло. Не к кому было зайти во двор и пригласить погулять. Черт, да я бы еще раз с тобой переспал! ХД Знаешь же, что нравишься мне просто безумно. Потом попривык и освоился. Как будто вставили протез вместо потерянной руки. Снова вернулся к нормальному образу жизни. До сих пор учусь готовить виски в домашних условиях. С тех пор, как у тренера провели интернет, я наконец-то могу искать рецепты в гугле. Мне больше нечего сказать. Лишь две вещи напомнить: первое — не забудь про людей с крестами, и второе — скинь мне какой-нибудь рецепт домашнего коньяка. Хотя бы алкоголь, возможно, заменит мне твое общество. Твой придурок». Уже собираюсь закрыть почту, прочитав это сообщение, чтобы зайти в гугл, как вдруг приходит новое оповещение. Папка «Спам» — есть одно непрочитанное. Открываю. И теряю дар речи. Перечитываю одну-единственную строку из сообщения от автоматической новостной рассылки — «Раскрыто тайное убежище ассасинов, никто не был оставлен в живых». Казалось, ничто не могло разрушить мой фасад, который я кропотливо воздвигал на протяжении нескольких лет, но именно эта строка рассеяла в моей душе последние крупицы надежды и веры и вновь надавила на рану от стертых нестерпимых воспоминаний, которая только перестала ныть.