Годовщина

Не знаю, когда это началось. Наверное, я всегда был таким. Жизнь казалась мне настолько хрупкой и скоротечной, что порой смысл ее мне виделся в смерти. Все рождается, чтобы однажды умереть. Как можно называть смерть внезапной или неожиданной, если каждый из нас, едва осознав себя живым существом, знает, что умрет? Все мы живем в долг, пока наш безжалостный кредитор, именуемый судьбой, не потребует его возвращения. И глядя на соседского ребенка, бегущего по траве с сачком наперевес, я думаю лишь о том, что большинство бабочек живут всего пару дней. Заставило бы его это знание, обладай он им в свои шесть лет, выбросить свой сачок и никогда больше не касаться тонкой сетью хрупких крыльев создания, чей век столь короток? Мы мчимся по жизни, гордо именуя это движением вперед, совершенно забыв о том, что ждет нас на финише. Не будет никаких утешительных призов, и победитель и проигравший получат одно. И с самого нашего рождения мы, сначала на руках родителей, потом ползком, затем нетвердым шагом, бегом и, если повезет, слегка сгорбившись и опираясь на клюку слепо стремимся в объятия смерти. Но многие находят ее значительно раньше. - Какая ирония, - проговорил я, задумчиво наблюдая за тем, как капли дождя стекали по стеклу, сталкивались друг с другом и, становясь тяжелее, еще быстрее ручейками бежали вниз. – Тебе не кажется, что, чем старше мы становимся, чем больше хотим замедлить ход времени, тем быстрее оно пролетает мимо нас? В детстве мы все мечтаем поскорее вырасти, а время все тянется и тянется, как жевательная резинка. И кажется, до следующего дня рождения еще целая вечность. Небо за окном было свинцово-серым, оно выглядело таким тяжелым, что, казалось, вот-вот обрушится на землю и погребет под собой целый город, унылый и вымокший до нитки, как его застигнутые врасплох непогодой прохожие. Стив лежал, уютно устроившись на диване. Одну руку он закинул за голову, а второй держал какое-то безвкусно и аляписто оформленное издание грошового детектива. Я ненавидел эти его дешевые книжонки, которые, оттопырив свои мягкие, заломленные обложки, валялись обычно на нашем журнальном столике, мозоля глаза и совершенно портя одним своим видом всю атмосферу чистоты нашей небольшой, но аккуратной квартирки. Для меня, как для писателя, это было личным видом профессиональной аллергии. - Не кажется, - не отрывая взгляда от серой странички, ответил Стив. – Никогда не мечтал поскорее вырасти. - В самом деле? - Ага, - он кивнул в ответ, будто считал это очевидным. – Ни разу не возникло такого желания. Я смотрел на своих родителей, измотанных работой, и ни разу не пожелал оказаться на их месте. Я боялся взросления, потому что знал, что оно отберет у меня свободу и беззаботность, вырвет ниточку из рук и умчит мое детство, как воздушного змея. - Поэтично, - проговорил я и потер свои прохладные руки. – И как? - Прости? – он, наконец, небрежно отбросил книжку на стол и посмотрел на меня. - Взрослая жизнь действительно все это отняла у тебя? Он улыбнулся. Стив всегда улыбался, когда чувствовал, что я увожу разговор в эту сторону. Он считал меня пессимистом, и привить мне хоть толику его собственной жизнерадостности было для него чем-то вроде спорта. Хотя в последнее время его попытки проявлялись все реже, я понимал его: он всего лишь боялся, что я приму его оптимизм за издевку. - Нет, не отняла, она предложила мне честный обмен. - И что же ты получил? - Ну, - он довольно потянулся и вскочил на ноги, - я получил… Последние слова он почти промурлыкал. Стив часто напоминал мне черного кота с хитрым, но добродушным прищуром. Он нарочно медлил, шаря наиграно-задумчивым взглядом по комнате и медленным шагом, как бы не нарочно, приближался ко мне. - Я получил… - в ожидании предсказуемого ответа, я сложил руки на груди, нетерпеливо отбивая ногой по мягкому ковру ритм его шагов. - … тебя! – он обвил руками мою шею и легко коснулся своими губами моих губ, а затем провел ладонью по моей щеке и, все так же улыбаясь, проговорил: - Побрейся. Я коснулся кончиками пальцев своей колючей трехдневной щетины и отвел взгляд в сторону. - Похоже, скоро надобность в этом отпадет сама собой. Стив помрачнел на мгновение, но тут же вернул своему лицу прежний беззаботный вид. Должно быть, только эта его упрямая способность радоваться каждому новому дню и придавала мне сил. И, вероятно, именно этот его неугасающий взгляд, которым он смотрел в будущее сквозь всю эту невыносимую серость нашего настоящего, я и приметил тогда в маленьком кафе в Сан-Франциско девять лет назад. Говорят, противоположности притягиваются. Думаю, это справедливо в некоторой мере. Но притягиваются они не просто потому, что интересны друг другу или по какому-то особому замыслу судьбы. Причина кроется в другом – сами по себе противоположности нежизнеспособны. Жизнь стремится к равновесию, а крайность, лишенная своей противоположности быстро выгорает, уничтожая саму себя, пока не превратится в ничто. Я не говорю о том, что между мной и Стивом нет ничего общего, у нас масса общих интересов, но все же мы совершенно по-разному смотрим на жизнь. Иными словами, жизнь представляется мне батарейкой: с одной стороны - плюс, с другой - минус, а посередине – хрупкая гармония в борьбе с окружающей действительностью за возможность быть вместе. - Джон, поехали в Сан-Франциско? – сказал мне однажды Стив ни с того, ни с сего, совершенно внезапно прервав повисшую в комнате тишину. - Почему ты вдруг захотел? – отозвался я из своего кресла, обнаружив, что уже около получаса смотрю какую-то ерунду вроде телемагазина, совершенно не видя картинки и никак не воспринимая речь диктора, без устали тараторящего одно и то же по кругу. Каждый из нас был погружен в свои мысли. - Не знаю, - тихо проговорил Стив. – Мне казалось, для нас это особенный город. Почему бы не уехать ненадолго? Сменить обстановку? В голосе его слышалась робкая просьба, и по всему было видно, что поездка эта для него много значит, хотя он и старался не акцентировать на этом моего удачно рассеянного на тот момент внимания. Но я прекрасно понимал, чем было продиктовано это желание. - Боишься, не успеем? - Нет, не в этом дело… - Тогда в чем? То ли голос мой на этих словах стал слишком резким, то ли Стив усомнился в уместности своей идеи, но он лишь ответил, помолчав немного: - Ладно, забудь. Наверное, не стоило… Я почувствовал себя виноватым, я действительно немного вспылил. Стив не заслуживал этого. Скорее, я не заслуживал Стива, его заботы, тех лет, что он подарил мне, став моей музой и внеся столько ослепительного света в мою сонную и мрачную жизнь. Я не просто любил его, между нами было то, чему ни в одном языке нашей планеты не нашлось бы подходящего слова. Мы словно вросли друг в друга духовно, переплелись как корни двух деревьев. Выкорчуй одно – и погибнет другое. И ничто не доставляло мне большей боли последние два года, чем ежедневное, ежечасное осознание этого факта. Я злился на себя, на жизнь, на смерть. И на него, за то, что он любил меня. - Нет. Прости, ты прав. Мы поедем в Сан-Франциско. Только когда? Дай подумать… знаю! Осенью, на нашу годовщину. Десять лет как-никак, круглая дата! Стив снова улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, а мне в мои тридцать пять вдруг захотелось плакать, как новорожденному, впервые увидевшему белый свет. Какой же я дурак. До нашей годовщины оставалось чуть меньше пяти месяцев. За окном благоухало лето. Своими теплыми руками оно касалось всего, до чего только могло дотянуться. Аккуратные клумбы соседских домов пестрили всеми вообразимыми цветами, город утопал в зелени, а теплые вечера почти не смолкая говорили стрекотом невидимых цикад с каждым прохожим. Я смотрел на свое отражение, обеими руками опершись на бортик белоснежной раковины. Лицо мое заметно осунулось, похудело. Глаза тускло поблескивали, под ними на посеревшей коже уже навсегда обозначились тени. Я смотрел на себя и почти не узнавал. Я провел рукой по голове, но моя ладонь коснулась не когда-то каштановых волос, а гладкой кожи, такой же серой. Химиотерапия превратила меня в ходячего мертвеца. Рядом стоял Стив. Он все еще улыбался, хотя, как бы он ни старался, искренности в его улыбке становилось все меньше. Но плакать он позволял себе только тогда, когда меня не было рядом, а я старался делать вид, что не замечаю этого. - Не так уж и плохо, - поджав губы, проговорил он, глядя на мое отражение в овальном зеркале. – Ты просто вылитый Вин Дизель. - Я просто вылитый мертвец. Смерть дышит мне в затылок, Стив. - Джон, не надо… - Я устал. Мы дошли до гостиной. Стив пытался поддержать меня, усадить в кресло, но я не дал. Хотя на меня и давила смертельная усталость, мне претила сама мысль о том, какой обузой я стал для него. Я облокотился о стену и не понял, что холоднее – наши обои с незамысловатым рисунком, или моя спина, с обозначившимся под белой тканью рубашки позвоночником. Я медленно сполз вниз. Стив присел рядом. Я молча нашарил иссохшей рукой пачку сигарет в кармане и зажигалку. - Не смей, - строго проговорил Стив. - Какая уже разница, - почти прошептал в ответ я, медленно вытягивая из новой пачки сигарету. - И в самом деле, - ответил он, встал и скрылся в направлении кухни. Когда он вернулся, в его руке я заметил склянку со снотворным и стакан воды. Он снова опустился на пол рядом со мной и поставил стакан на пол. - Зачем тебе снотворное? – спросил я, зажав в зубах сигарету и щелкая уже в третий раз старой зажигалкой. - Составляю тебе компанию. Ты делаешь одну затяжку, я проглатываю горсть таблеток. - Сумасшедший. Думаешь, меня убьет какая-то сигарета? Стив пожал плечами. - Может и нет. Возможно, снотворное меня тоже не убьет. Кто знает? - Псих, - проговорил я и поднес наконец поддавшуюся мне зажигалку к кончику сигареты. Он молча высыпал на ладонь горстку таблеток. - Стив, зачем? – взмолился я. – Посмотри на меня. Я уже не жилец. - Если будешь думать только о смерти, умрешь раньше, чем остановится твое сердце. Я не хочу, чтобы ты… - Черт возьми, Стив! – я отшвырнул сигарету в сторону, туда же полетела и зажигалка. Я ударил по его ладони, и белые таблетки разлетелись по комнате. – Я уже мертв! Я одной ногой в могиле, и как бы ты не тянул меня наверх, мне уже не выкарабкаться! Хватит опекать меня, хватит заставлять меня жить! Оставь это, это безнадежно. Живи сам, забудь меня как страшный сон! Зачем тебе все это?! Я задыхался, меня душили мои собственные слова с хрипом вырывающиеся из моей истерзанной болезнью груди. Стив не моргая смотрел на меня, пока я не замолчал. - Сам догадайся, мудак ты черствый! – бросил он сквозь зубы и, с громким стуком ударив ладонью по полу рядом с мной, вскочил на ноги и ушел в спальню. Я посмотрел на пол: на нем бледно поблескивало кольцо. Я мечтал умереть прямо сейчас, в эту самую минуту. Исчезнуть, раствориться в потоке безжалостного времени, унести с собой все, что было со мной связано, включая его воспоминания обо мне. Но жизнь не хотела покидать меня, она мучительно тянулась дальше, насмехаясь надо мной. Я ощутил себя последним ничтожеством. Тяжело поднявшись с пола, я направился следом за ним, сжимая в кулаке кольцо. В спальне было темно. Стив лежал на кровати спиной ко мне, укрывшись одеялом по плечи. Мне не нужно было видеть его лицо, чтобы знать, что своим потухшим взглядом он уже несколько минут протирает дыру в стене. Я сел рядом. Он не реагировал. Тогда я осторожно нащупал под одеялом его руку, вытащил и надел кольцо обратно ему на палец. Мне уже было плевать на то, что мои дни сочтены, но мне невыносимо было так мучить его. - Прости, - прошептал я дрожащими губами. – Я выбросил сигареты. Стив повернулся лицом ко мне. Даже в полумраке его глаза светились жизнью, которой он так хотел бы поделиться со мной, но не мог. Наконец, его внимательный взгляд соскользнул с моего лица и принялся изучать мои руки. Я видел, как расстроенно поджались его губы, когда он не нашел на них такого же кольца. - А твое где? – спросил он. - Пальцы похудели, - как-то виновато стал оправдываться я, - оно стало спадать. Я боялся, что где-нибудь потеряю его и… - Это ничего, - спокойно проговорил Стив и вздохнул. – Ложись спать. Люди любят говорить «пришло его время», «он отправился в лучший мир», «таков порядок». Нет никакого порядка ни в жизни, ни в смерти. Мы случайно приходим в этот мир и так же хаотично, без всякой системы покидаем его. Иной раз лучшие из нас уходят во цвете лет, а те, кто заслуживает смерти, живут, смеясь в лицо остальному миру, оплакивающему тех, на кого пал случайный выбор несправедливой судьбы. И пока романтики рассуждают о закономерностях жизни и смерти, а философы об их взаимопереходе, смерть косит без разбора всякого, кто попадется ей на пути, потому что природе совершенно плевать кто умрет следующим. И если раньше меня посещали мысли о том, что моя болезнь – это наказание за что-то, то сейчас я понимаю, что нет на земле ни справедливости, ни возмездия. И каким бы отчаянным ваше положение не было, не допускайте даже мысли о том, что хуже быть уже не может. Не бросайте вызов судьбе, у нее дурное чувство юмора. Двадцать девятого августа умер Стив. Его сбил автобус. Обыкновенный автобус. Стив просто перебегал дорогу, спешил домой. Смерть была мгновенной. Когда мне сообщили об этом, земля ушла у меня из-под ног. Я долго не верил в случившееся, впал в ступор. В моей голове никак не укладывался этот факт. Даже во время опознания, остекленевшим взглядом смотря на любимое лицо, я не проронил ни единой слезы. Я только молча кивнул и ушел. Слезы нахлынули позже, когда я переступил порог нашей квартиры и не закрыл за собой дверь. Я ждал по привычке, что он войдет следом, болтая о какой-то жизнерадостной ерунде. Когда же я, наконец, непослушной дрожащей рукой закрыл ее, я понял, что значили слова Стива. Хотя сердце мое упрямо продолжало биться, я был мертв. Целый месяц я находился в состояний абсолютной прострации. Мне больше незачем было жить. По сути, в последнее время Стив жил за нас двоих. А сейчас его нет. На журнальном столике по-прежнему были разбросаны дешевые детективы. Я не стал убирать их и ни на дюйм не сдвинул ни одной книжки. Я хотел наглотаться таблеток, мне было все равно, как это выглядело бы со стороны и сколько бы я провалялся вот так в запертой квартире, прежде чем меня найдут. Но я даже закурить не смог. Потому что обещал ему жить. Сейчас двенадцатое октября. День нашей десятой годовщины. Вот уже две недели, как я просрочил отмеренные мне врачом три года. Я еду автобусом в Сан-Франциско. Я захватил с собой лишь небольшую сумку с парой шприцов и несколькими ампулами. Я колю морфин по два миллиграмма каждые четыре часа. Мои дела совсем плохи. Перед поездкой я зашел на кладбище попрощаться со Стивом. Теперь надеюсь передать привет ему лично. Кажется, судьба сжалилась надо мной, и что-то подсказывает мне, что домой я уже не вернусь.