burn it down

burn it down Он идет по дому, ставшему им прибежещим на долгие годы. Он идет мимо исцарапанных деревянных панелей кухни - когда они ссорятся и оказываются там рядом, кто-то из них неизменно тянется к тарелкам и швыряет их в стену. Однажды Луи нечаянно зацепил Гарри осколком и бросился к аптечке, а после к истекающему кровью Гарри, все еще продолжая ругаться. Он идет мимо фотографий, развешанных на стенах - когда Гарри был маленьким, он всегда хотел, чтобы в его доме тоже было такое, как и в семейных фильмах, что он иногда видел. Лу просто не мог отказать своему парню, когда тот говорил о своей маленькой мечте родом из детства. Луи идет мимо лоскутного одеяла, которое когда-то купили на барахолке за пятнадцать долларов, которое когда-то пахло просто отвратительно - пылью и гнилью, которое Гарри когда-то просто кинул в него свернутым комком и от которого они оба были восторге. Луи идет мимо целой батареи веселых кружек - некоторые им дарили, некотрые они покупали сами, но все из них были любимыми - розовая со слащавой надписью и щербатая желтая со Спанч Бобом, белая с портретом Анджелины и кружка в гавайских цветах. Нелюбимые они разбивали сразу. Он идет вверх по ступеням, на которых выстроились стопки книжек. Футбольные журналы, карманные издания Буковски в одной стопке, изящные литературные изыски и топорные желтые газетенки, сваленные в разные кучки. Вдоль перил вьются рождественские гирлянды - полгода назад им было лень снимать их, сегодня это уже не имеет значения. Он идет мимо разрисованных стен - их Зейну подарили набор баллончиков и да, он портил им стены, и да, они любили его. Со стен ему скалятся они сами - милый как херувим Найл, высокомерный Зейн, держащий за руку ушастого Лиама, целующиеся Луи и Гарри. Гарри похож на овцу, настолько кудрявым его изобразили, а Луи... Луи такой, каков он есть. И сейчас он идет мимо всего, что было в их жизни, идет мимо спальни, где они впервые переспали - Гарри было семнадцать, он был бесконечно юн и прекрасен, а сейчас ему почти 21 и когда Луи смотрит на него, то во взрослом умном мужчине видит все того же подростка с тонкими плечами. У них в спальне вечно разобранная кровать, безумный порядок в гардеробной и отпечаток всей их совместной жизни. В гостиной - все их просмотренные фильмы, на кухне - их ссоры и бурные примерения. Здесь же, в комнате с широкой незастеленной кроватью, винными пятнами на матрасе и заклееными плакатами стенами - все их ночи, все их утра, все их ночные разговоры, все их признания, как высказанные вслух, так и выцелованые на коже. Наверное, Луи будет скучать по этому, но он едва не смеется, когда подносит к шторам зажигалку. Он заводит руку и думает - да или нет. Да. Или нет... - Чего ты так долго? - голос Гарри раздается совсем сзади, он стоит на пороге. Луи оборачивается, на лице Гарри - застывшая восковая улыбка. Он сам кажется куклой - с посеревшей кожей, с потускневшими глазами, с искусанными губами. Но Луи смотрит на него и видит все ту же ясную зелень, все те же загорелые щеки. И не хочет думать, что же видит сам Гарри. Он улыбается и щелкает зажигалкой. У нее оцарапанный бок, быстрый скетч, нарисованный маркером, и, возможно, это единственная вещь, которую он бы взял с собой. Но Луи бросает зажигалку Лиама на пол, смотрит несколько секунд на пожирающий шторы огонь и выходит из дому, таща за собой Гарри. Они останавливаются на пороге и целуются, пока не начинает темнеть в глазах. Руки Гарри плотно обхватыват плечи Луи - за почти четыре года он вырос так сильно, что иногда сам удивляется, как не задавил самого себя непривычными ногами или руками. Луи хочется расплакаться, но он старший и он сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Они закрывают дверь, они не отключили ни свет, ни воду, ни даже газ. Где-то на втором этаже огонь жрет их жизнь, а они спокойно садятся в машину, проверяют уровень бензина в баке, проверяют - взяли ли они дополнительную канистру или забыли ее в доме, куда теперь нельзя вернуться. Весь мир сейчас синтетический, большая часть вещей и людей - ненастоящие, они легко вспыхивают и перегорают, от них остается только едкий дым и неприятное чувство в груди. Луи не знает, настоящий ли он сам, но рука Гарри горячая, кости крепкие и Луи сжимает его ладонь в своей и уверенно ведет вперед. Не покидает мысль, что он ведет их к смерти, но позади них - смерть, она вгрызлась жесткими зубами им в плечи, держит железной хваткой за шкирки и, видимо, так не хочет отпускать их, что готова встретить впереди - посреди шоссе, притворившись оленем, став резким крутым поворотом, приняв облик разрушенного не загороженного моста. Огонь перебирается с занавесок на книжный шкаф, забитый конспектами и учебными побиями. Все труды Гарри сгорают, температура явно выше 451-го градуса по Фаренгейту, бумага темнеет, сворачивается неприглядными черными кольцами, рассыпается трухой на полки, готовые рухнуть вниз, на охваченный жаром ковролин. И огонь не стоит на месте, он ползет и ползет по стенам, Росомаха, Американская История и Адель погружены в пламя, они лишь горизантальная лестница к самому важному, что есть. Белые хлопковые простыни с запахом лимона, винное пятно на матрасе, бутылек смазки под подушками - Луи наяву видит, как это корчится, умирает тысячи раз вместо них. И Лу хотел бы сам оказаться там, и к глазам уже подступают слезы, а к горлу подкатывает комок тошноты, и он уже хочет развернуть машину, но Гарри, черт, Гарри наверняка читает его мысли, ведь он останавливает его, кладет руку ему на колено: - Мы не останавливаемся, помнишь? - и его голос, обычно низкий и хриплый, едва не фальцет. Конечно, Луи помнит, но он нарушал столько обещаний, что одно-другое уже роли не сыграют. Но он лишь улыбается дерганной улыбкой, кажется, половина лица онемела и он лишь только скалится и щерится, но никак не улыбается. Гарри крутит радио, сплошная реклама и дикий ор матчей, только лишь новости и музыкальные паузы. Они не говорят. А о чем им говорить? О том, что Найл, их милый херувим, лежит, укрытый стерильной простынкой, лежит на холодном металле, но его это не волнует, потому что его уже не волнует ничто - ни проломленная голова, ни сломанные кости, ни гематомы по всему телу. О том, что их пафосный Зейн, влюбленный до чертиков, сломанной куклой держал в руках Лиама, шептал что-то, ждал скорую и так и не дождался сам. Что их храбрый, смелый Лиам не скрывал своих слез, пока пытался достать катетер из вены. Что Луи тогда ничего не говорил, а глаза Гарри, казалось, навсегда утратили тот оттенок, что было только у него. Что они рассовали по углам пакеты с углем, что они подожгли собственный дом, что они оставили сгнивать свои сердца на двух могилах на местном кладбище, что они собираются что? Просто им не повезло. Не повезло Найлу оказаться в ненужном месте, не повезло некогда счастливой парочке забыться на людях, не повезло Гарри вырасти без родителей, не повезло Луи стать скрывающим все за улыбками клоуном. Только и об этом говорить не стоит. Асфальт под колесами горячий, Луи будто наяву видит траэктории, по которым будет лететь машина. Видит огонь, видит пламя, бушующее в гостиной, слышит взрывы стекла и газа, вдыхает пепел, оседающий на легких, кашляет и смотрит на приборную панель. Они едут всего немного, а бензина почти нет. Луи съезжает с дороги и пока он заправляет бак, Гарри идет по полю. Земля сухая, хрупкими твердыми комьями вгрызается в подошвы, дождя не было наверно около двух недель. Сухая трава хрустит под ногами, Гарри сминает ее ботинками, специально топчется на одном месте. Воздух сухой, в носу мгновенно начинает першить от поднимающейся пыли. И жара, жара стоит такая, что видно, как плавится воздух в десяти метрах от них, чувствуется, как продавливается под подошвами асфальт. Майка Гарри между лопатками потемнела, на его лбу испарина и, несмотря на все это, Луи смертельно замерз. - Я люблю тебя, - говорит Луи. Он опирается на капот, металл горячий до волдырей, но Луи не обращает на это внимания. Темно-каштановые волосы Гарри под палящими лучами отливают рыжиной, челка падает на глаза, но он не убирает ее. Луи не видит его глаз, но надеется, что и они позеленели от солнца и запланированной остановки посреди пустыни. Мимо них проносится черный сгусток металла и нескольких киллограмм живой плоти внутри, и Луи не может отделаться от мысли, что они сами уже давно мертвы. Гарри не отвечает ничего - только садится внутрь машины, лезет в бардачок. Когда Луи сам садится на свое место, Гарри уже смотрит на него - и его глаза все еще похожи на топь. Без лишних слов, он притягивает Луи к себе и они целуются - может быть в последний раз. Язык Гарри проталкивает ему в рот что-то, и Луи глотает. Даже если это яд, он примет от Гарри что угодно, даже если это спрессированная в таблетки живая вода, из-за которой ему придется жить долгие годы. Но когда они отстраняются друг от друга, Гарри шепчет: - Больше всего на свете. И Лу выкручивает руль и вдавливает педаль газа. У них еще около 30 галлонов и несколько десятков миль в запасе. Когда-то они ехали на море, взяв с собой только пиво и плавки. Проигрывали диски и орали песни во всю глотку. Смеялись, смотрели друг другу в глаза на особо романтичных словах. Наделали тысячи фото, спали под открытым небом на пляже, замерзли и грелись друг о друга. А сейчас у них нет ни направления, ни цели. Все деньги они отправили в благотворительный фонд, все вещи они сожгли старой зажигалкой Лиама. Только дорога впереди. Кудри Гарри разметались по подголовнику и плечам, его запекшийся рот приоткрыт. Обнычно энергичный и суматошный, сейчас парень похож на тень. Он устал за этот месяц, они почти не спали, кошмары плотно засели в их снах. Луи вскакивал всякий раз, едва Гарри издавал болезненный стон, если только сам не метался от одного ужаса к другому. Им нужно поспать. Им нужно обоим выспаться, отдаться сну на долгие часы, перестать походить на жертв освенцима. И они будут спать. Гарри, любвеобильный осьминог, прижмется к нему крепко, голова Луи будет лежать у него на груди. Размеренное биение сердца будет единственной точкой, от которой будет идти реальная жизнь - там, за пределами их сна. Они будут видеть один сон на двоих, что-нибудь о морских свинках или котятах, или яблоневом саду, все как в книжках о фэнтези. Два героя, связь которых так крепка, что они даже думают об одном и том же. Сиамские близнецы по разуму. Но Луи будет слышать ровный стук сердца Гарри, рука Гарри будет в его волосах, и Луи будет мечтать о том, что они не только уснут и увидят цветные сны, в которых не будет мрачно ухмыляющегося Лиама, в которых Найл не будет смотреть поддернутыми туманом глазами, в которых рот Зейна не будет окровавлен. Луи будет мечтать еще и о том, что они смогут проснуться. И поэтому когда рука Гарри ложится поверх его руки, Луи уже знает, что происходит. Просто таблетки на него всегда действовали быстрее, просто организм Гарри куда выносливее, и Луи ненавидит это. Ненавидел всегда, еще тогда, когда Гарри болел, градусник угрожающе трещал от жара, а ни одно лекарство не действовало, и Лу ничего не мог поделать - только сидеть рядом, держать за руку и обещать приготовить ужин, как только закончится. Ненавидит и сейчас, когда его глаза закрываются, голова наливается свинцовой тяжестью, а пальцы Гарри сжимают его запястье, и он не может даже разлепить губы, чтобы хоть что-то сказать, и уж тем более пообещать что-нибудь. бессмысленное. Ненавидит, как мир ускользает, как на переферии сознания трепещет безжалостная мысль, что лучше бы он не переезжал в Америку, но тогда Гарри всю жизнь был бы один - и была ли длинной бы эта жизнь. И он сопротивляется, вспоминает зажигательные танцы с рио-де-жанейрского карнавала, только все бессмысленно и пусто, и дыхание Гарри уже тяжелеет, и уже так стемнело - когда успел наступить вечер? - и последнее, что чувствует Луи - это сонные, холодные губы Гарри на своих.