Паучиха

— Ты мне позвонишь? Она смотрела на него, зная, что он сейчас соврет. Конечно, глупо спрашивать, если сама прекрасно знаешь — у него дела, работа с утра до ночи, а свободный уикенд — самое время отправиться в клуб и подцепить там очередную молоденькую дурочку с пухлыми губками и крепким задом — чтобы утром следующего дня, уходя от нее, ответить: — Конечно, малышка, я записал твой номер. Пока. Ха. Она же знает, что не записывал. Даже и не пытался. Да и как бы он записал ее в телефонную книгу — маловероятно, что этот парень до сих пор помнит ее имя. Но — оп позвонит. Придумает что-нибудь. Она это уже не раз проходила. А забытое этим подонком имя ее было красивое — Маргарита. Как у Булгакова. Только она сравнивала себя не с королевой дьявольского бала, а со своей христианской тезкой — Маргаритой Антиохийской, защитницей несправедливо осужденных. Как раз это она и сделала делом своей жизни. Такое уж у этой прекрасной девушки, названной в честь святой великомученицы, было хобби — убивать. В конце концов, чем это хуже вышивки? Увлеклась она этим пару лет назад. Ну да, почти сразу после того, как ее лечащий врач, отвернувшись к окну, сказал: — Маргарита Федоровна, извините, мы ничего не можем сделать. Ну да, у нее внутри мертвый ребенок. Крошка, девочка. Пиналась, жила, развивалась, питалась Маргаритиной любовью. А теперь нет ее. Вернее, есть, но в ближайшие дни Маргариту заставят от нее избавиться — выпить несколько таблеток и преждевременно — хотя все-таки слишком поздно — исторгнуть из себя — ну да, уже не живую — дочь. А все из-за тех ублюдков в подворотне — двое жадно дышали в шею вырывавшейся Рите, обдавали перегаром и густым грязным желанием, быстрым шепотом уговаривали вести себя тихо и не сопротивляться. Но Марго не из тех, кто подчиняется. Она кусалась, царапалась, вырывалась. И ее били. Ну да, сильно. Ну да, в живот. Ну да. Первые полгода Маргарита жить не хотела. Мужа у нее не было, дочку подарил, сам того не зная, одногруппник на встрече выпускников. Она купила яд — редкий, дорогой яд каракурта. Действует не мгновенно, а лишь на следующий день. И противоядие есть. Неважно, королева ли ты дьявольского бала или святая в лоне христианской церкви — Маргариты должны уходить с достоинством, оставляя за собой право последнего выбора. Вот только ядом ей воспользоваться поначалу не пришлось. Ей было все равно, жива, умерла, кто она и где. А потом начались расследования. Ну да, тех придурков быстро нашли, осудили (Марго на суде будто палку проглотила, держалась прямо, смотрела перед собой — ее унижения они не увидели тогда, не увидят и сейчас). Оказалось, что это не первая их судимость. И Маргарите стало страшно. Ведь и эти двое вновь выйдут на улицы. А сколько их там сейчас — совершивших преступления, выждавших время в камере и готовых вернуться к своим делам? Она стала реже выходить из дома. Ну да, и раньше-то нечасто выглядывала, но теперь она боялась. Боялась людей. Под улыбкой каждого она видела оскал, каждый, кто шел мимо, мог быть детоубийцей. Ну да, как те двое. Так бы и могла несбывшаяся мамочка сгнить в своей квартире, да только не ее было это судьбой. Марго решила мстить. Мать за ребенка выгрызет глотку — и плевать, что ребенка ей не пришлось подержать на руках, а глоток будет перегрызено больше и без вины. Заразу надо уничтожать. Один раз совершил зло — навсегда будешь с червоточиной. В это Маргарита верила свято. А раз так — и жить этим уродам незачем. Друзья в полиции за небольшую сумму поставляют информацию. Яд закупается партиями, идет из-за границы месяц — тот самый, что она покупала для себя, с отсроченным действием. Только вот тут право выбора оставалось за ней. Ну да, противоядие она никогда не покупала. Знаете, все мужчины одинаковые. Особенно те, что уже попробовали вкус вседозволенности, хоть и вкусив потом наказание. Только ее наказание было серьезней, обжалованию и применению амнистии не подлежит. Короткая юбка, красная помада, темные кудри по плечам и охотничий огонек в глазах. И бывшие насильники в тот же вечер приезжали к ней домой — ну да, наивно думая, верно, что жертвой будет она. Пили с раскрепощенной красоткой вино — яд каракурта почти безвкусный, маскировать не нужно — и отправлялись в постель. На утро уходили, довольные, обещали позвонить или выпить кофе, не планируя обещание сдерживать. Но когда к обеду начинались слабость, головокружение, тошнота, руки дрожали так, что они не могли держать телефон, в котором лихорадочно искали номер своей легкомысленной подруги на одну ночь — они пытались ее найти. Даже могли бы. Ну да, не успевали. Вот так Марго и жила. Среди недели — бизнес-леди, преодолевшая личные проблемы и вернувшаяся к жизни, пример для подражания, на выходных — самка каракурта, разящая страшным ядом. Ну да, иногда она ходила на похороны тех мужчин. Ну да. А вот этот был особенным. Сидя за стойкой бара, Марго наблюдала за ним, не решаясь подойти. Сегодня в баре был вечеринка в масках, но она знала, что это тот, кто ей нужен — приметила его еще на входе, она ведь неплохо готовилась к выходным. Знала, что он уже отсидел за изнасилование девочки, что работает в строительной конторе, на мелкой должности, но управляет почти всем. И что там, под маской, скрывается крупная родинка на виске — такого ни с кем не спутаешь, оригинальный парень. Еще и красивый. «От него бы дочка была очаровательная», — подумала паучиха и тут же одернула себя. Ты же убить его хочешь, крошка. Ну да. Вино, яд, секс, утренние проводы. Все как обычно. Обычный подонок. Мер. За. Вец. Девочку изнасиловал. Марго на секунду прикрыла глаза и представила, как это могло быть. Только почему-то в ее воображении девочка была вполне совершеннолетней, в короткой юбке, с красной помадой на губах и темными пушистыми кудрями, которые рассыпались по ее плечам, когда насильник нежно целовал их. — Жаль, в моем деле нельзя уйти на пенсию, — пробормотала Марго, открыла глаза, встала из-за стойки и, вызывающе покачивая бедрами, направилась к жертве. Привести его к себе было непросто. Слишком порядочным прикидывался, что ли. Хотя он вообще был весь такой… Ну да, непохожий на предыдущих. Ну да, самый невероятный. Ну да. Слишком нежныЙ, слишком деликатный, слишком удивительный. Вино они пили, не включая света, не снимая масок. Кто знает, о чем думал он, а Марго боялась. Боялась передумать, увидев его лицо. Но опыт дает о себе знать. Смогла. Напоила. Потянула за руку в спальню. Ну да, в последний раз. Маргарита привыкла, что спит она с почти мертвецами. Да, они были живы, сопели, старались (а чаще не очень), потом отворачивались к стенке и засыпали. А этот был живой, слишком живой. Никогда губы и руки того, кто должен был умереть через несколько часов, не могли растопить лед ее сердца. А у этого получилось. Ну да, почти. Ранним утром, провожая его до двери, она не спросила, позвонит ли он. Знала, что не соврет. Что хочет позвонить. Не обманет, не забудет, помнит ее имя, и номер телефона записывать не стал, потому что врезался в память. Свет не включали, она чмокнула его в висок — туда, где должна была быть та самая опознавательная родинка, не видная в темноте. Дверь за ним закрылась, и Марго, стоя в душе под ледяными струями, повторяла тихой скороговоркой: — Онзаслужил-онзаслужил-онзаслужил. Ну да. На похороны Марго пробралась. Стояла далеко, у края толпы. А потом ее вдруг в толчее подпихнули к телу. Паучиха, вся в черном, прикрыв лицо паутиной вуали, спускающейся со шляпы, разглядывала светлое и спокойное лицо покойника. Чистый высокий лоб. Белая кожа. Ни одной родинки. Ну да, ошиблась. Ну да.