С десяти до полуночи

Батарейка у электронных часов на прикроватной тумбочке села еще неделю назад. Бесполезный приборчик бестолково пылился на деревянной поверхности. Предметом интерьера он был весьма сомнительным – Донхэ купил его от безысходности на распродаже в прошлом году в Париже. Продавец не понял, чего он от него хочет, и дабы не позориться, Хэ взял то, что дали. Как раз старый будильник на тот момент свое уже отслужил. Точного времени Донхэ не знал, но был отчего-то уверен, что вечерний эфир Итука и Хека на Сукире начнется с минуты на минуту. Пыльным, душным городом завладела ночь, едва ли захватив с собой прохладу. Воздух по-прежнему был тяжелый и влажный, с улицы пахло прогорклым маслом из соседней забегаловки и горелой древесиной: из-за страшной жары загорелся склад на южной окраине города. Включив радиоприемник, он по обыкновению забился в угол на кровати, удобно устроив на коленях ноутбук, и начал лениво пролистывать бесконечное множество твиттерных упоминаний. Что он хотел там увидеть, он и сам не знал. Проблема была не в том, что он был единственный свободный с десяти до полуночи. И не в том, что боялся сплетен о самом себе. Дел было много, и эти два часа запросто можно было занять чем-нибудь полезным, а сплетен о себе он слышал слишком много, чтобы обращать на них внимание. Кроме того, ни Тукки-хён, ни Хек не станут говорить в прямом эфире о нем, не предупредив его об этом. Все было до смешного просто: слушая их, казалось, будто бы он сидит рядом с ними в студии. Почему-то именно вечерами хотелось чувствовать себя участником хотя бы чего-нибудь, и именно вечерами, как назло, в общежитии не было ни единой души. Отгородив себя от темного общежития тонкой, полупрозрачной дверью, он включал светильник над кроватью и представлял, что оба ди-джея сейчас сидят рядом с ним. А он между ними. Расплатой за забитое в дальний угол одиночество была ревность. Они частенько говорили в эфире о том, чего Фиши попросту не понимал, смеялись над тем, что Фиши смешным не считал, танцевали так, как Хэ, наверное, и не позволил бы себе рядом с Хеком танцевать. Сукира была в такой степени их радиостанцией, что Донхэ злился даже там, где причин для злости и вовсе не было. С каким-то извращенным мучением дослушивая каждый эфир до конца, он, бывало, бил рекорды собственных фанатов по количеству твиттов, рассказывая всем и вся, как у него все хорошо, надеясь, что Хек поймет, что все хуже некуда, но точного определения этому «хуже» у самого Хэ нет. В идеальном мире Ли Донхэ Хекджэ должен был не просто намек понять, но еще и самостоятельно его проанализировать, сделать выводы и проблему Донхэ решить. Идеальный мир Ли Донхэ был слишком идеальным. Громкий взрыв смеха из динамика вырвал его из полусонных размышлений, и Хэ обиженно поджал губы. Достав из кармана сотовый, быстро набрал сообщение: «21:00 – уже темно. 5:00 – еще темно. 5:30 – репетиция. Я не могу так спать». Нажав на кнопку «отправить», отбросил телефон в сторону и бездумно уставился на монитор ноутбука, пятый раз прочитывая чье-то признание в любви. Болтать они закончили, и приемник совсем некстати завыл возвышенно-печальным голосом Кюхёна. Мельком глянув на телефон, Хэ снова отвернулся. Хек мог просто не заметить. По прошествии пяти минут, он снова потянулся за сотовым. «Мне скучно». Голос Хека ни на йоту не меняется, и даже Итук не спешит зачитать очередное сообщение самого преданного слушателя KTR. Обычно они оба торопятся дать ему понять, что его сообщение прочитано, о нем помнят и скоро будут дома. «В комнате душно, а в коридоре перегорела лампочка. Темно – ничего не видно». Еще одна несмешная шутка Итука, и парадоксально искренний смех Хека. Они вдруг почему-то решили позвонить Сонмину. Кинув телефон на кресло в углу и жалея, что отправленное сообщение уже не удалишь, закрывает окошко упоминаний и, сжав зубы, принимается сочинять новый твитт. Пишет намеренно счастливо, вставляя проклятые восклицательные знаки чуть ли не после каждого слова. Пишет так убедительно радостно, что на губах внезапно появляется улыбка, и он почти не помнит, что три секунды назад помирал от тоски. Твитт опубликован, улыбка с губ сползла, а курсор уже тянется в кнопке «удалить». Собственная писанина кажется сахарно-липкой, а красное мусорное ведерко - небывало привлекательным. Дождавшись, пока бесчисленное множество фанатов и фанстраничек сделают ретвит, свой пост он удаляет. Так несколько раз, сообщение за сообщением, одно мрачнее другого. Чувствуешь себя странно глупо, когда только-только написав, что ничего и никого не хочешь, пытаешься тихонько прошептать одному единственному, что очень хочешь и чего-то, и кого-то. Самому себе шепот криком кажется, но тот единственный либо глух на оба уха, либо намек был слишком тонким. Хэ уже собирается удалить все последние сообщения, как вдруг телефон на кресле, тихонько звякнув, извещает своего хозяина о приходе нового смс-сообщения. Отложив в сторону ноутбук, спрыгивает с кровати. Нога запутывается в покрывале, Фиши спотыкается и летит лбом в пол. Больно, обидно и стыдно. Больно, потому что пол твердый, на коленке синяк, а на лбу будет шишка. Обидно, потому что в этом проклятом общежитии нет никого, кроме Хибома, а того в данное время суток ничего кроме крыши не интересует. Стыдно, потому что чувствуешь себя ничтожно-жалким, надеясь увидеть нужное имя в строке отправителя. Выпутавшись из покрывала, тянется за сотовым. «Исходящие вызовы заблокированы. Вы можете пополнить свой баланс…» Яростно зарычав, выключает телефон и возвращается обратно на кровать, потирая ушибленное колено. Удалив все твитты, снова открывает окошко упоминаний и, подперев подбородок кулаком, методично прочитывает все. Наверное, уже полночь. Итук прощается со слушателями, Фиши закрывает крышку ноутбука и ложится спать. Прямо так, не раздеваясь. Сон будто бы специально не идет, злость и раздражение клокочут где-то на уровне гланд, а в коридоре раздаются знакомые голоса, двадцать минут назад льющиеся из радиоприемника. Крепко закрыв глаза, Хэ натягивает одеяло до ушей и очень старается реалистично сопеть. Дверь комнаты тихонько приоткрывается. Едва слышные шаги, кровать прогибается под чужим весом, и Хэ в ожидании сжимает под одеялом кулаки. - Что с тобой?- спрашивает тихо, но не шепотом: в сон Донхэ Хек ни секунды не верит. - Все в порядке,- бурчит Хэ в ответ. Хек устал, Донхэ это прекрасно знает, но виноватым себя не чувствует совершенно. - Может, поговорим?- предлагает Ынхёк, забираясь на противоположный край кровати вместе с ногами, и грубовато пинает Донхэ. Тот дергается, приоткрывая один глаз. Из коридора льется яркий свет – Итук вкрутил новую лампочку. Хэ сидит не между ними, а напротив него. Он никуда не торопится, и готов выслушать. И только-только радость теплыми струйками коснулась сердца, как уже сорвавшиеся с языка мысли так и застряли в горле, не в силах вылиться в слова. А что он ему скажет? Что ему плохо, потому что плохо? Что его раздражает, что он ведет эфиры вместе с Тукки? Что он хочет напроситься к ним в студию и сидеть там рядышком, строя рожицы камере и мешая Хеку вести эфир? Что на смс-сообщения надо отвечать? Ни один из вариантов ему не нравится. От каждого за версту несет позорной жалостью к себе. А Хэ жаловаться не любит. Напрашиваться на понимание тоже. Поэтому, встретившись взглядом с, кажется, всерьез обеспокоенным Хеком, внезапно натурально улыбается. Так правдоподобно, что собственная голова сама себе верит. - Да все хорошо,- пожимает он плечами.- Просто лампочка перегорела. Темно было,- и кивает головой на дверь. Хек не верит, и хочет еще раз спросить, но Фиши внезапно улыбается еще ярче и швыряет в друга подушку. Секундного хековского замешательства Донхэ вполне хватает, он обнимает вторую подушку и, уютно устроившись в объятиях пухового одеяла, закрывает глаза. Хочется, чтобы Хек сейчас просто ушел. Что тот и делает, тяжело вздохнув и вернув подушку на место. - Спокойной ночи,- тихо желает он и выходит, прикрыв за собой дверь. Минут пять Хэ думает, что все и в самом деле хорошо. А потом вновь открывает глаза, понимая, что свет в коридоре снова погас и теперь в общежитии снова пусто – все спят. Однажды Хеку просто надоест сортировать: где Хэ лукавит, а где на самом деле просит уйти. Сейчас тот лукавил. А идеальный мир Ли Донхэ вдруг оказался слишком идеальным.