Ludovico Einaudi - Orbits
Эффи ненавидит Тринадцатый. Ненавидит так, что ее чувству можно только позавидовать: оно черной змеей вьется в сердце, крепко обвивая душу. И по пустыне сознания не прокатывается перекати-поле благоразумия; лишь руины прежней жизни каменными истуканами стоят на страже. Она чувствует себя нагой; будто бы острым скальпелем вскрыли кожу, разбивая на кусочки прочные маски, давая жизнь иной стороне. Будто бы она - другой человек; рыба на суше, птица под водой. Будто бы ее больше не существует. Серые тряпки смотрятся изящно из-за скудного набора дорогой бижутерии и умения подогнать одежду по фигуре. Она словно чужая в этой толпе беженцев. Она словно выше всех них. Капитолийская Дива. Она ненавидит Тринадцатый. За промозглые комнаты и сырость, за бездомных людей и бесчувственных солдат, за полное отсутствие дипломатических начал и за желание вести войну. И будь Бряк немного смелее, попыталась бы что-то изменить. Она не жалела, что оказалась здесь. Но иногда мысли о Капитолии все же проникали в сознание: воспоминания о просторной квартире и добродушных соседях, о кондитерской за углом и о расписании. Тринадцатый порвал ее жизнь в клочья. Без шанса на восстановление. Эффи собирает себя по кусочкам. Она больше не личность, всего лишь тень в толпе. И это убивает. Бряк почти не общается с людьми из прошлой жизни. Избегает депрессивной Китнисс, старается не сталкиваться с хитрым Плутархом и обходит стороной излишне веселого Финника. Ее будни скрашивают, что удивительно, вечно язвительная Джоанна и Энни, на которую Седьмая изредка кидает долгие и полные боли взгляды; кто знает, что на уме у Мэйсон. Эффи не хочет догадываться, какого блондина с трезубцем они не поделили. И уже тем более она ничего не хочет знать про ментора, которого уже и по имени старается не называть. Для нее он - точка преломления, вечные грабли. Тот, без которого она утонула. И сама Бряк это ясно осознает. Хеймитча просто не было рядом тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Неосознанно, но именно он скальпелем каждый день, час и минуту обнажал Диву, срезая весь ее лоск и шик. Наверно, его Эффи тоже ненавидит. И больше всего боится заглянуть мужчине в глаза - не выдержит действительности. Она все еще держится на плаву, цепляясь за свой хлипкий спасательный круг. И надеется выстоять так до самого конца. Наивная.—
На ее голове платок из одежды ребенка. Мальчишка умер вчера, а ухмыляющийся солдат принес ослепительной блондинке серый клочок. Эффи приняла его с радостью и даже позволила вовлечь себя в легкий флирт, зная, что ближе больше никого не подпустит. Гейл смотрел на эту картину за обедом с улыбкой. Опытный мозгоправ сразу бы заметил болезнь. В Тринадцатом никому не было дела до Эффи. Сама же она не придавала внимания отсутствию аппетита, частой слабости и слишком глубокому сну. Ее не волновала и потеря памяти: кому нужны воспоминания о всех годах кураторской работы? Ирония: Дива ежегодно убивала двух детей и теперь прикрывает волосы одеждой мертвого ребенка. В таких условиях ее это больше не смущает. Она потеряла самое дорогое в этой революции - себя. И прекрасно понимает, что уже не вернет. Улыбка теперь всегда красовалась у нее на губах, а Джоанна говорила, что она похожа на сумасшедшую даже больше, чем огненно-рыжая Креста. Они пили паленый ром на двоих и рассказывали что-то хорошее из своего прошлого. Откуда и как Мэйсон достала алкоголь, никто не спрашивал. Бряк было точно наплевать. Дива жила в тылу и продолжала с каждым днем все глубже окунаться в Лету. И голубые глаза ментора ей больше не снились; только знакомые улицы Капитолия и оранжевый закат над столицей. Энни говорила, что Он скучает. И впервые за все время Бряк не понимала, о ком говорит Креста. Но добродушная улыбка не сходила с губ. Кто сказал, что от любви не умирают?