***
Ослепленный горем и ошарашенный открывшейся тайной своего происхождения, я ехал к Сехбету, не в силах оставаться один на один со всем, что рухнуло на меня в одночасье. Я научился худо-бедно сдерживаться, но не льстил себе — понимал, сколь необходимы мне в тяжкий момент трезвый взгляд и мудрое слово, и никому другому не мог и не хотел довериться. Впрочем, за долгую дорогу я успел обуздать свои чувства и взять себя в руки настолько, чтобы до времени не вызвать в своем друге и покровителе каких-либо подозрений и не огорчать его еще в дверях. В Иллума-Надине, всегда оживленном, наблюдалось какое-то необычное движение, напоминающее приготовления к битве. Причины я не мог понять и решил после спросить у Сехбета. Его самого я увидел на площади — он, судя по всему, провожал другого гостя, по виду вампира, чья конная свита ожидала в отдалении. Впрочем, меня хозяин замка приветствовал, как всегда, радушно, укоряя в шутку: — Ах, Арантир, Арантир! Вы столь давно не освещали своим присутствием жизнь бедного затворника, что вам должно быть стыдно. Я без вас совсем пропадаю — судите сами, на днях предавался стихосложению, есть ли хуже срам… Позволь, лорд Джованни, представить тебе лорда Арантира, моего доброго друга и того самого молодого гения, чью работу о постижении духовного мира так хвалили вчера за ужином наши ученые старцы. Знали бы они, через что пришлось мне пройти еще в раннем отрочестве, чтобы впоследствии работа сия увидела свет… Впрочем, я вежливо поклонился. Гость Сехбета, названный лордом Джованни, неторопливо рассматривал меня, я же украдкой поглядывал на него. Признаться, сей лорд нимало мне не понравился. Он явно привык прикидываться благодушным остряком, но в чертах лица его проступало нечто тяжелое, порочное, более того, страшное. Если бы он выхватил оружие и нанес внезапно удар в спину отвернувшемуся Сехбету, то я бы ничуть не удивился, оттого испытал тревогу за своего покровителя. Быть может, дурное предчувствие вызвало во мне и то, как лорд Джованни озирал городскую площадь — точно кот, издали наблюдающий, когда же служанка оставит без присмотра кувшин с жирными сливками. На меня самого лорд Джованни смотрел со смесью пренебрежения, притворной жалости и какого-то затаенного сожаления — так разглядывала бы чужого кавалера придирчивая и уже устаревшая для замужества девица, слишком долго перебиравшая женихов и оставшаяся ни с чем. Не ведал я, кого или что он видел во мне — кусок мяса, еще относительно свежего, или кубок с кровью, но от этого взгляда, пристального, долгого и тяжелого, мне стало не по себе. — А-а, — протянул он не без насмешки, — это и есть твой приятель, Сехбет? Слышал о вас, молодой лорд, много соблазнительного. Хотелось бы знать наверняка, неужто вы и впрямь столь хороши во всем… Впрочем, у Сехбета всегда был отменный нюх, можно ему верить. — Не дразните моего гостя, Джованни, — примирительно изрек Сехбет. — Он перенес тяжелую… — он отчего-то на миг запнулся, но немедля продолжил, — дорогу, и отдых необходим ему куда больше, чем наша приятельская пикировка. — Вон оно что… Тогда, господа, я вас покидаю и надеюсь еще когда-нибудь увидеть вас обоих в добром здравии, — ответил лорд-вампир вроде бы шутливо, но за игривостью тона мне почудилось что-то недоброе. — Особенно тебя, Сехбет. Удачи тебе в твоей авантюре, а я, — он делано потянулся в седле, — уже староват для подобных утех. Уж и не знаю, что теперь способно сдвинуть старину Джованни с удобного кресла подле камина… Когда мы раскланялись, Джованни присоединился к своей свите и крикнул издали: — Прощай, Сехбет, мне будет не хватать твоих нудных речей о душе! И покорми своего молодого паучка, прежде чем испить его сока, а не то, смотри, сам останешься голодным! Вампиры пустили коней галопом и вскоре скрылись из виду, оставив за собою лишь клубы пыли. Сехбет смотрел им вслед. — Будь осторожен, лорд Джованни, — вдруг промолвил он, словно забыв о моем присутствии, — очень осторожен. Иначе когда-нибудь этот паучок неожиданно больно укусит тебя.***
В громадном замке Сехбета всегда было холодно. Хозяина Иллума-Надина сие нимало не беспокоило, как и добрую половину его челяди, но в честь моего прибытия он приказал затопить камины и печи, и вскоре в большом зале, где мы с ним намеревались коротать вечер, стало чуть жарче. Впрочем, я все еще кутался в свой дорожный плащ. Заметив мои неуклюжие попытки согреться, Сехбет отправил меня в покои, где мне предстояло ночевать, и отказался со мною беседовать, пока я не переоденусь в приготовленные для меня теплые одеяния. Они, должно быть, принадлежали ему самому; я буквально утонул в них, мягких, тяжелых, покрытых затейливой вышивкой, — могучий Сехбет был гораздо плотнее меня, да и ростом повыше. Вскоре благодаря заботам доброго своего друга я действительно отогрелся, а слуги подали мне самый простой ужин. — Знаю, мой мальчик, что вы постник, так что не стану искушать вас обильными пирами, — изрек по этому поводу Сехбет, и я был ему весьма благодарен. Скромная трапеза не только была мне более по нраву — если бы властитель Иллума-Надина задумал потчевать меня, словно безбожника из Серебряных Городов, я попал бы в весьма затруднительное положение, не желая ни оскорбить его, отказываясь от пищи из-за того, что она, видите ли, для меня слишком роскошна, ни проявить распущенность, потакая соблазнам плоти, весьма неплохо уже мне подчиняющейся. Пока я с благодарностью утолял голод, Сехбет, сидящий напротив, пристально смотрел на меня, а я выбирал слова, думая, как рассказать ему обо всем и при этом не впасть в многословие и не огорчить любезного хозяина избыточной скорбью своей. Плохо же я его знал! Подливая мне вина (о том, что было в его собственной чаше, я предпочел не задумываться), Сехбет коротко спросил: — Кто, мой друг? Вас переполняет столь чудовищная боль утраты, что я боюсь предположить худшее… Неужто матушка?! — Да… — больше я не смог выдавить ни слова и опустил голову, дабы скрыть выражение лица своего. Сехбет помолчал, а потом вдруг положил поверх моей ладони холодную руку: — Да примет Асха верную служительницу, да определит ей лучшее место подле престола своего… Мы не можем противиться воле богини, лорд Арантир, остается нам только оплакивать наших усопших ближних. Не стесняйтесь же своих чувств в этих стенах, мой мальчик… Странно, за чертами зрелого мужа в расцвете сил я все еще иногда вижу лик того хрупкого отрока, каким встретил вас впервые. Не обижайтесь, что зову вас так. — Как можно обижаться на вашу доброту, господин Сехбет? — Оставим любезности. Вы для меня точно сын, Арантир, а если не сын, то младший братец, и душа моя скорбит вместе с вашей. Достойнейшая госпожа, ваша матушка, — я вечно останусь ей благодарен, в том числе и за знакомство с вами, — обрела долгожданный покой по милости Асхи, но мне больно от того, что единственного моего друга постигла столь тяжкая утрата. Пусть невежды и говорят, что у нас ледяные сердца, что мы подобны мраморным статуям, что мы не более чем ходячие мертвецы, но не верьте им, Арантир. Души наши живы и способны чувствовать страдание, и свое, и другого… Но что-то еще тревожит вас, мой мальчик. Что-то новое я в вас ощущаю, нечто такое, что я чувствовал и раньше, но теперь это прямо светится в ваших жилах! Я вновь поразился проницательности Сехбета. Казалось, за столько лет я научился обуздывать и скрывать страсти, однако он смотрел в самую глубину, в самую сердцевину мою. — Так случилось… Я кое-что узнал, господин Сехбет, — и я рассказал Сехбету, единственному из всех, о своем открытии, сделанном на кладбище после похорон матушки, и о старой легенде, что внезапно оказалась истиной. Сехбет слушал меня, и лицо его было таким же, как всегда, но что-то во взгляде его меня насторожило, и мне померещилось, что он чувствует странное удовлетворение, даже довольство. Я вдруг оборвал себя на полуслове: — Господин Сехбет… Вы знали?! — Знаю не я один, лорд Арантир. — Господин Сехбет, — проговорил я тихо, — с вами можно быть откровенным, и я скажу вам всю правду, кою никогда и никому иному не мог бы доверить. Я не сразу, но понял, что меня прячут. Меня не вывозили в общество, никому не представляли, матушка довольно долго никуда не отпускала меня… Однажды в наш дом прибыла какая-то старуха в богатой карете. Мать не велела мне показываться, сама встретила ее почтительно, с поклоном, поцеловала ей руку, а старуха сразу накинулась на нее с оскорблениями, угрозами и проклятиями. Что она говорила ей! Я был в соседних покоях и слышал все, и если бы вы знали, друг мой, чего мне стоило не ворваться к ним и не выставить вон эту злобную гадину! Матушка умоляла ее, просила хоть взглянуть на кого-то — лишь потом понял я, что на меня, — но та отшатнулась, сказав, что не желает оскорблять свой взор, глядя на плод греха паскудницы и падения достойного человека… Когда она отбыла, матушка вошла ко мне, обняла меня и заплакала. Это была ее мать, Сехбет! Ее собственная мать! Я долго думал, что я… — я остановился, не решаясь продолжить. — Нет, нет, Арантир, — Сехбет сжал мою руку, — никогда не думайте о родителях дурно, кто бы что ни болтал, как бы на них ни клеветали! Ваш отец был великим человеком, он принял верное решение, поступился гордыней и репутацией подвижника, но тем самым спас ваш край, а возможно, и весь Эриш, а матушка ваша была и останется примером для всех жен и дев, образцом чистоты, жертвенности и самоотречения! Да и, на ваше счастье, далеко не всем известно, что «сын великого лича и невинной девы» — это именно вы. — Отчего же на счастье? — А вы не догадываетесь? Будучи потомком и прямым наследником двух старинных родов, история которых началась задолго до нашего изгнания, вы имеете право на добрую треть всех земель Эриша, если не на половину… В том все и дело, что ваш отец признал вас, Арантир, и об этом помнят ваши многочисленные родственники, которые ведают, что если вы сейчас предстанете пред ними и предъявите права законного сына, то они останутся ни с чем, нищими на проезжей дороге, а в лучшем случае жалкими приживалами, курами, клюющими крохи, упавшие с вашего стола и оставленные им из милости... У вас в руках может оказаться огромное богатство, мой мальчик, но прошу вас, будьте осторожны! Но что с вами? Вы как будто еще больше опечалились. — Господин Сехбет! — воскликнул я. — Для чего мне оно? Неужто только из-за богатства, которое могло мне достаться, семья дурно поступила с матушкой, и она всю жизнь прожила отвергнутой затворницей? Неужто из-за кусков металла и клочков болотистой земли меня еще ребенком готовы были убить мои собственные родичи, и потому она столь тщательно скрывала меня ото всех?! Я считал, что она стыдится меня, а она, святая, переживая несправедливую обиду, изо дня в день спасала мою жизнь, так же как спасла когда-то жизнь отцу ценою собственной крови и плоти… Я служу Асхе, Сехбет, даже если они служат серебру и мерам зерна, а Асхе не нужны мирские сокровища! Поверьте, жертва моей матери не станет напрасной. Пусть богатство, загрязненное предательством и унижениями, и дальше жжет нечистые руки! Лишь сокровища духа и знаний намерен я собирать и не отступлю от своего пути! Сехбет откинулся в кресле. Нелепость, но на миг почудилось мне, что он вот-вот рассмеется: — Арантир, мой благородный Арантир, до чего же вы непрактичны! Вы, мой мальчик, хотя и рождены здесь, в долине Эриша, на самом деле истинный сын пустыни, с виду сдержанный, но горячий, словно в жилах ваших не кровь, а знойный ветер да раскаленный песок... Пыл ваш искренен, вера глубока и ум необычайно остер, но вам, простите, недостает житейской хватки. Оттого я и опасаюсь за вас — вы прямо рискуете жизнью, хотя, возможно, большое богатство помогло бы вам быстрее добиться целей. Запомните мои слова: не мстите родным и не открывайте правды о своем происхождении до тех пор, пока не наберетесь достаточных сил и знаний, чтобы повергнуть врагов в пыль одним мановением руки, одним взмахом посоха! Поверьте мне, при всей внешней скромности многие из нас охочи до власти и сокровищ и ни перед чем не остановятся, дабы заполучить их. Возьмите вот хоть лорда Джованни. Он вам не понравился, не правда ли, Арантир? — Кто я такой, чтобы судить ваших друзей, господин Сехбет? — Ха. Лорд Джованни мне вовсе не друг. — Хвала Асхе, — заметил я. — Что вас смутило в нем, мой мальчик? — полюбопытствовал Сехбет, поднося чашу к губам и устраиваясь поудобнее. — Если вам угодно… Повторюсь, я не вправе судить, но не слишком ли хозяйским взглядом окидывает он стены Иллума-Надина? — А, так сие не укрылось от вашего взора? Впрочем, я не удивляюсь этому, равно как и тому, что он показался вам отталкивающим. Старый вампир, помнящий еще Сандро, Джованни всегда был алчным и бесчестным, не побрезговал даже тем, чтобы торговать собою ради получения власти и крепости ла Сегадора… У нас есть еще несколько дней, я вам расскажу эту историю. Джованни частенько заезжает ко мне со своей сворой, точно приценяется к будущим владениям. Увы, сколько бы граф де ла Сегадора — бывший граф де ла Сегадора — ни облизывался на мой замок, он не получит его даже в случае моей окончательной смерти. Я бы, откровенно говоря, очень желал, чтобы Иллума-Надин когда-нибудь стал вашим, мой друг, но у меня, увы, есть законный наследник — лорд Мальфрой, мой дальний родственник. Я не уверен, что он удержит Иллума-Надин, и сие весьма печально. Много сил положил я на строительство и укрепление замка, на поддержание жизни в этом городе, жаль будет утратить все это из-за какой-нибудь его оплошности… — Господин Сехбет, — я вдруг похолодел, — отчего вы говорите так, словно сами собрались к престолу Асхи? — Возможно, так и будет, мой мальчик, — тихо сказал Сехбет. — Вам, измученному и убитому горем, я не сказал сразу о том, что через несколько дней выступаю в поход. Верно, острый глаз ваш заметил военные приготовления в замке? Так вот, великий Белкет призывает нас на битву. Мы, те, кто еще не участвовал в этой войне, уходим в земли магов, и, возможно, при покровительстве Асхи нам удастся восстановить справедливость и вернуться туда, где мы всегда жили в благочестии, исполненные веры, туда, где наши корни и наша истинная родина… Что?.. Я почувствовал себя так, словно получил пощечину. Сехбет и иные некроманты собрались в великий поход, дабы завершить священную войну, длящуюся уже доброе десятилетие, а такие, как я, оставались за бортом. Никто не считал нас, книжников и послушников, не принявших полного посвящения, воинами, достойными столь грандиозной миссии, никто не звал нас на подвиг во имя Асхи… Сехбет понял переполняющие меня чувства. — Друг мой, — он посмотрел мне в глаза, — не огорчайтесь. Владыка Белкет ведет за собою лишь самых старых и опытных, не желая рисковать теми, кто моложе, бросать ученых на вражеские мечи и пики, и он, как всегда, прав — в этом нет надобности. Воевать должны те, кому сие не в новинку, а не те, кто лишь в начале пути, и не те, чьи великие знания и свободная мысль позволяют Эришу цвести... Что толку, если вы сейчас отправитесь с нами и погибнете? Нет-нет, мой мальчик, вам следует идти иной дорогой, ваша жизнь слишком ценна, а ваши битвы еще впереди, верьте мне. Продолжайте учиться, постигайте глубины духа, а когда наполнитесь до краев мудростью и силой, излейте нектар знаний и опыта в пустые чаши учеников и последователей. Тогда Асха сама укажет вам верный путь... Скажите мне, лорд Арантир, — он вдруг всем телом подался ко мне и понизил голос, — могу ли я позволить себе дерзость, могу ли спросить о том, о чем спрашивать непристойно? — Все что угодно, господин Сехбет. Нет у меня секретов от вас. — Что на вашем священном полотнище, Арантир? На том самом, на которое вас приняли при рождении? Любого вопроса мог я ждать от Сехбета, но не такого. Столь тайные подробности никогда не были предметом досужих бесед, но я обещал дать ответ. — Не знаю, друг мой, отчего вас интересует подобное, но там нет гербов тех семей, из которых произошли мои родители. Вернее, они есть, но вплетены в мелкий орнамент, что идет по краям. Я долго не замечал их и думал… Думал, что я незаконнорожденный, — наконец выдохнул я. — Кроме них, на полотне лишь символы Асхи, и только. — Все верно, мой мальчик, — удовлетворенно кивнул Сехбет. — Это большая редкость, но в вашем случае так и должно быть, и я не напрасно спросил вас об этой слишком личной, но чрезвычайно важной детали. Понимаете ли вы, Арантир, что сие значит? Это яснее ясного подтверждает, что отец и мать считали вас даром Асхи, полагали, что ваше рождение стало возможным по ее воле, по ее прямому желанию, что вы связаны с Асхой гораздо более, чем с родственниками, и что узы духа в вашем случае много сильнее, чем узы крови, потому и умалили родовые символы в сравнении с символами богини… Я знаю, что передо мною в сей поздний час сидит со скорбным лицом великий человек, столь великий, что я должен бы ему поклониться. Я провижу это, и у вас будет случай убедиться в моей правоте не раз и не два. Что бы ни случилось, Арантир, не теряйте вашу великую веру, не сворачивайте с истинного пути, и да благословит Асха ваши труды. Отчего-то в ту минуту уразумел я страшное — Сехбет думал, что не вернется. Он словно прощался со мною, спешил передать последнее напутствие. Я, кивнув, в свою очередь сжал его руку, и после того мы долго сидели в молчании. Впрочем, я преодолел себя и попытался всеми силами отвлечь его, делая вид, что неумолимое предчувствие — всего лишь минутная тревога, вызванная пережитым горем, а он уступил, делая вид, что верит мне.***
Несколько дней пролетели быстро — в обществе Сехбета время всегда проходило незаметно. Оба мы старались не говорить о предполагаемом прощании, но роковой миг, разумеется, все же настал. Сехбет, взяв с меня по обыкновению мыслимые и немыслимые клятвы в том, что я при первой же необходимости прибуду в замок и воспользуюсь всем, что мне будет нужно, от книг до неживой охраны, вышел проводить меня до самых ворот. Мы стояли рядом и молчали — говорить было тяжело. Мне подвели коня, пора было отправляться в путь, и я, не выдержав, порывисто обнял единственного своего друга, понимая, что вполне могу никогда более его не увидеть, и с трудом произнес: — Спасибо вам, господин Сехбет. Благодарю вас за доброту и мудрость вашу, за постоянную заботу обо мне. Да пошлет Асха удачу вам и великому Белкету! Возвращайтесь же скорее с победой! Он отстранил меня, похлопал по плечу и промолвил: — Да благословит и вас Асха, лорд Арантир. Никогда я не забуду вашей дружбы и великого ума вашего и в самый момент гибели, если так случится, вспомню о вас. Преданность вашего сердца вселяла в меня самого надежду и веру долгие годы, но я молю вас на прощание: не забудьте того, что я говорил вам, исполните обещания, следуйте воле богини, и день вашего величия непременно наступит! — Не забуду, друг мой! — Что ж… Прощайте, Арантир. — Прощайте… Сехбет. Я удалялся от Иллума-Надина так быстро, как только мог, но вдруг остановился, поворотил коня. Я не способен был уехать, понимая, что Сехбет отправляется на верную гибель. Отчего я это знал тогда, не ведаю, но я обернулся с ясным намерением снова скакать в замок и вдруг на крепостной стене увидел могучую фигуру Сехбета — жестокий ветер рвал с его плеч знакомый плащ с алым подбоем. Он, заметив, что я остановился и гляжу на него, поднял руки в запрещающем жесте — нет, нельзя возвращаться. Я понял его, смирился, кивнул и помахал ему на прощание, а он в ответ издали благословил меня. Я оборачивался в седле, пока Иллума-Надин не скрылся из виду, — одна Асха ведает, чего стоило мне делать это возможно реже, а Сехбет все стоял на крепостной стене и смотрел мне вслед, и плащ его развевался на ветру. Таким я и запомнил его.