***
Опять старая Геральда тут как тут! Да что ж ей надо? — Готово одеяние повелителя? — Простите, госпожа старшая наставница, еще не совсем готово. — Работай проворнее! Нашла кого заставлять ждать! — развернулась так, что коса ее по спине хлестнула, и ушла. Хвала Эльрату, хоть косу заплела, а то вечно простоволосая, будто не в замке некромантском, а в веселом доме. У них-то тут по-всякому, конечно, бывает, а у нас только беспутные девки, что непотребным промышляют, ходят неубранные. Кажется, что она просто пожилая, ну вот как мать моя, а на самом деле совсем древняя старуха, только по ней не видать. И всегда она такая, вся из себя. Можно подумать, одна ему служит! И чего бегает туда-сюда, чего еще хочет, и так все только ей и кланяются… Я ведь их не раз видела вместе. Поначалу встретила на галерее. А что такого, что я там была? Я не рабыня, хожу, где хочу, да и по делу ведь… Увидела — идут медленно рядом двое, она и какой-то некромант, не сказать чтоб молодой, но отчего-то он сразу мне приглянулся, а может, просто голос и речи его мне по нраву пришлись. Я и не поняла в первый миг, что это сам владыка. В общем, я не хотела подслушивать, стыдное это дело, а все равно услышала: — Нет и не будет им моего прощения, до самого дня обновления мира не будет. Знает о том Асха всемогущая… — Понимаю и разделяю ваши чувства, госпожа Геральда. Нечестивые маги полагали, что лишат наш орден силы, превратят нас в бедных изгнанников, но недооценили терпение и трудолюбие истинных служителей Асхи, их великую веру и великие знания! Судите сами: талантливые и мудрые, в небольшое время отцы и братья наши обустроили для себя новые обиталища и освоили новые земли не только долины, но и негостеприимного севера; не просто дома выстроили они, но возвели неприступные замки, основали великие города... Самодовольные безбожники много раз пытались уничтожить нас, матушка, и до сих пор удача не улыбнулась им. Сие значит, что Асха не на их стороне. — Если бы мерзавцы, поклоняющиеся пустоте, не предали нас еще тогда, владыка, все повернулось бы иначе. Быть может, и великий архонт остался бы с нами, и земля наша была бы невредима… — Вы правы, как всегда, достойнейшая. Впрочем, ренегаты из так называемого ордена Пустоты не столько мерзавцы, сколько глупцы. Ослепленные гордыней, они не постигли главного: паутина, сплетенная для нас Асхою, — не тюрьма, но колыбель наша, наш истинный дом, уничтожь его — и уничтожишь сам себя и ближних своих. Сколько бы ни существовало миров, какой бы мы ни обладали свободой, великая богиня приспособила нас для жизни именно здесь. Пытаться навредить Асхе — то же самое, что нападать на собственную мать, а нелепые стремления безумцев истребить богов-драконов сродни желанию перебить собственных братьев. Трудно смириться с тем, что владыка Белкет не вернется к нам, с тем, что негодяи подняли оружие против самых достойных, но время — наш лучший союзник, моя госпожа, и все получат по воле Асхи справедливое воздаяние… «Моя госпожа»… Она что, жена ему? Так я тогда подумала. У них в Эрише многое по-иному, но у нас так зовут только старшую женщину — мать, свекровь или сестру, когда она в доме главная и всем заправляет. Даже отец может в шутку назвать своей госпожою первую дочь, коли она сирота, но чаще всего так мужья почтительно обращаются к женам. Смотрю на них — вроде все пристойно, все чин чином, учтивость, и только, а такое чувство, будто эти двое в какой-то стране своей, куда таким, как я, никогда не попасть. Я слуга, мое дело маленькое, но отчего-то мне стало так тошно, точно я в третий раз один и тот же палец иглой уколола. Я потом не удержалась, спросила мастера, так тот даже глаза вытаращил от изумления: что ты, какая, мол, жена, помалкивай… А что такого? Сам-то он, владыка, тоже, говорят, не больно молод, хотя наставница постарше будет. Ладно, чего мне расспрашивать, но когда мастер так сказал, у меня почему-то от сердца отлегло. Почему, сама не знаю. Жена не жена, а похоже со стороны, что любовь у них. Он ей руки целует, подарки привозит, будто жених, обхаживающий невесту, да странные какие-то подарки — то книги ветхие, то предметы непонятные, а один раз, говорят, ножи привез, так с ножами теми она теперь и не расстается, носит на себе… И ко мне бегает нынче по пять раз на дню, проверяет, закончила я вышивку эту или нет, только дергает понапрасну. О Эльрат, и как меня угораздило!***
А началось-то с чего? У нас в герцогстве Быка давно не так все, как прежде было. Сперва графиня померла, потом не стало старого графа, и дочка их, говорят, к некромантам ушла, да из-за них и погибла. Не сама, вернее, ушла, выгнали ее. Выгнать-то выгнали, а что толку? Не некроманты бы эти, так слопали бы нас демоны и не поморщились. Кто бы там что ни болтал теперь, а я к жителям Эриша хорошо отношусь, только графиню молодую жалко. Я, правда, совсем молочная была, почти и не помню ничего. В общем, как этой семьи не стало, так все вразлад и пошло. Вроде и земля у нас богатая, золота много, и люди толковые, а вот поди ж ты. И на ремесло спроса нет, а я ведь безмужняя пока, только им и живу. Шью-то я хорошо, у нас все женщины в роду руками работать горазды, а мне особенно вышивки всякие удаются. Вышивки — они же везде разные, даже и в одной земле. Вот империя наша, скажем, единая, а у Волка, к примеру, одни узоры любят, у Быка другие, и то, что привычно в Святопламени, уже не признают за свое в Кьяроскуро. Я всякие приемы и способы выучила, даже и чужеземные, везде присматривалась, запоминала, но трудно мне пришлось. А так всегда бывает: нет власти, нет двора — нет и нужды в тонкой работе. Не мешки же мне для сена шить… Я к матери пришла в отчаянии, а она и говорит: ступай-ка ты, мол, дочка, в Эриш, в землю некромантскую. И не больно далеко, если что, сумеешь вернуться, и платят там хорошо — работников у них всегда не хватает, не выдерживают, сбегают, и в безопасности будешь, не то что у нас теперь. Почему сбегают и почему в безопасности, я, правда, сперва не поняла, но послушала мать и отправилась с купцами в путь. В дороге с одним разговорилась, вышивки свои ему показала, похвалил — далеко, мол, пойдешь. Купцы-то сами в Нар-Анкар отправлялись, а он мне и говорит: в Нар-Анкаре, мол, народу довольно, а ты, девка, попытай-ка счастья в Нар-Эрише. Чего, возражаю, мне там пытать-то, там руины одни. А потому, говорит, и работников мало, будет спрос на твои труды. Руины руинами, а старые магические школы в бывшей столице остались, в главной, мол, сам верховный некромант почасту живет, хоть о том и не говорят открыто, но слухом, вестимо, земля полнится. Не стала я пренебрегать добрым советом, рассталась с караваном в Нар-Эрише, а школу магическую, которая главная, разыскать было нетрудно. И чего мать говорила, что не все тут выдерживают? Я уж как настраивалась, готовилась — думала, как бы, трупы ходячие увидев, не убежать с визгом. Запах дурной и впрямь чуяла местами, но так, чтобы покойники по улицам бродили, из могил восставшие, — нет, такого не видела. И все равно стражи странные: молчат, стоят неподвижно, точно столбы… А подошла, заговорила — показали, куда мне надо. Школа большая. Я же как привыкла: у нас школа — простой дом, а тут целый замок, старинный, с колоннами, с галереями, и учеников, как у нас понимают, ребятишек то бишь, вовсе нет. Все взрослые, а кто и старый даже. В общем, бродила я бродила, а добралась до старшего мастера, отвели меня к нему слуги. А что, простые люди друг с другом завсегда сговорятся. Оказалось, тут, в школе-то, целое крыло для мастеров на одном этаже, и жить есть где, и работать удобно, и кормят, и платят. Чего еще желать! Старший мастер мои вышивки посмотрел. Недурно, мол, оставайся, коли нарочно издалека прибыла, попробуй поработать. Ну, вот и осталась я в замке. По первости ничего сложного мне не доверяли, разве подол какой-нибудь подметать да на знамя крепления приставить. Ну, я слуга, мое дело маленькое, велят — делаю. Где-то застежки пристрою, где-то прореху заштопаю, так несколько недель и прошло. И тут подходит ко мне мастер: — Ты, — говорит, — стяг пока отложи недошитый. Сама мать Геральда на шарф монограмму поставить желает, нельзя отказать, а других от дел отрывать не хочу. Попробуй да постарайся сделать на совесть. Мать Геральда старшая наставница, она тут, в замке, за главную, в грязь лицом не ударь. Хотела я было обидеться, когда ж это я не на совесть работала, да поняла, что меня испытать хотят. Может, даже и выгонят, если не справлюсь. — Ладно, — говорю, — только образец дайте, как исполнить. — Дадим, — отвечает, — не оплошай, главное. С матерью Геральдой не шути, страшна бывает. На другой день принесли мне шарф черный, новый, тонюсенький-тонюсенький, а к нему платье с монограммой. Это потом уже я привыкла, что у многих некромантов такие одежды, а тогда, в первый раз, мне на диво было — материя вроде и не прозрачная, а мягкая-мягкая, нежная, рукам приятно. И как такую сработали, из каких нитей, на чем соткали? Любопытно мне стало, кто ж такое платье носит. Огляделась я — нет никого, платье к лицу прижала, носом потянула. У меня всегда так: я, если хочу про хозяина вещи узнать, трогаю ее, нюхаю даже — и сразу понимаю, с кем дело имею. А тут ничего не поняла, почуяла только, что опасностью от платья веет и запахом странным, вроде и не противным, а все ж растревожил он меня. То ли болотом пахнуло, то ли аптекарским ларцом, то ли храмовым складом, и сладким чем-то, и горьким, и едким… Ну и духи у нее, у Геральды этой, такими и отравить недолго. Трогала платье, трогала — и не увидела ее, все только темноту какую-то. Ай да, подумала, не буду я гадать, кто ты. Я слуга, мне работу сделать надобно. Кто б ты ни была, останешься довольна. Посмотрела я на монограмму на платье. Гладенькая, скучная. Сделала я на шарфе похожую, только позатейливее. Не так хозяйка платья этого проста, чтобы деревенской работой обходиться. Показала мастеру, ему монограмма по нраву пришлась, отправили шарф Геральде. Тут я решилась попросить: — А что, — говорю, — можно ли поглядеть на нее, на мать Геральду? Знать бы, для кого старалась. — Погляди, — говорит, — только перед глазами у нее не маячь. Отнеси-ка вот мантии послушникам, может, и мать Геральду встретишь на галереях, она там с владыкой Арантиром говорит. Да поклониться не забудь! Вот тогда-то я тот разговор и услышала. Отчего-то по голосу сразу поняла, что это она, хозяйка платья. Понравился мне сразу некромант, с которым она беседовала, а она сама нет. Старая, бледная, страшная, губы поджатые, опасная, на убийцу похожа, и чего возле него вертится! Да еще и платья такие носит, которые только молодой невесте впору! Вот разве волосы красивые у нее, мягкие такие локоны, длинные, со спины поглядишь — за девку примешь, но и только. Что нашел в ней… Вернулась я тогда в мастерскую расстроенная, особенно после того как узнала, что некромант этот сам владыка и есть. Как раз мастера спрашивала, не жена ли ему Геральда, как вдруг от самых дверей голос раздался, холодный, недобрый, тот же, что я на галерее слышала: — Кто, мастер, монограмму вышивал? Обернулись мы все, а там мать Геральда стоит. Лицо строгое, неприятное. Мастер на меня показал, а сам, вижу, растерялся — работу-то мою он похвалил и к ней пропустил, да и я испугалась, уж, кажется, старалась от души! Прошла мать Геральда мимо меня, встала у окна, руки на груди скрестила и глядит на мастера эдак пристально. — Это она-то, — спрашивает, — у тебя подолы да занавеси подшивает? Не разглядел ты, мастер, ее дара. Не к тому делу людей приспосабливая, пользы не извлечешь. Мастер и ответить-то не знает что, потому как права она. А мать Геральда сурово так продолжает: — Болтаете только лишнее, оттого и работа движется медленно. Когда слишком много пустых бесед, добра от сего не выходит. Владыка был бы вами весьма недоволен. Замолкли все, головы опустили, ждут, что дальше будет. И тут меня точно кто в бок толкнул, я и говорю: — Простите, госпожа старшая наставница, это я разговор завела. Плохо я еще нравы здешние знаю, буду вперед придерживать язык. Ну, как ни крути, я виновата-то, пусть меня и наказывает. — Хорошо, что признаешь оплошности, дурно, что совершаешь их, — отвечает она мне, хоть и все так же холодно. — Впрочем, не за тем я пришла. Искусная ты работница, оценила я твое умение, но посмотреть хочу, как справишься с задачкой потруднее. С этими словами вынула мать Геральда из кармана тонкий платок, а потом вдруг выхватила откуда-то кинжал, одним резким движением рассекла нежную ткань, точно брюхо кому распорола. Еще и надорвала — и мне протягивает: — Возьми-ка это, девочка. Сможешь зашить? Поглядела я на платок, на дырищу посередине, сглотнула и говорю: — Попробую, госпожа старшая наставница. Покорпеть придется, конечно, да и шов будет заметен, пусть и тоненький. Она будто задумалась, головой покачала: — Что ж, — говорит, — попытайся. Если преуспеешь, не придется тебе более служанкам дырки на юбках штопать, получше работу для тебя найдем. Поклонилась я: — Благодарю вас, госпожа старшая наставница, а только я любой работе рада. Что дырку на юбке зашить, что прореху заделать, что монограмму поставить — всё дела нужные и важные, нет для меня плохой работы, исполню, что прикажете. А что, это ведь правда. Негоже в работе рыться: тут плохо, там плохо. Что велят, то и сделаю. Я все умею. Тут старуха поглядела на меня внимательно: — А ты молодец, девочка. Что ж, посмотрим, на что еще ты способна. Ты, мастер, ее не трогай, пусть зашьет, если справится, — мастер поклонился, и мы вместе с ним, а она уже в дверях обернулась и кинжал спрятала куда-то в рукав. — А если у кого язык слишком длинен, ты не смущайся, лишь попроси, я мигом укорочу! Такая укоротит! Вот ведь, и не поймешь, то ли бояться ее с ножом этим, то ли радоваться.***
Верьте не верьте, а зашила я дыру. Целый день работала, собрала и сплела ниточки, какие смогла, на месте оборванных пришлось, конечно, новые стежки класть, но уж очень я старалась, и вышло почти незаметно. Мысли только от работы отвлекали, всё поворачивали не туда. Сидела с иглой, а думала поневоле о владыке. О том, как говорит красиво. О том, что старуха с ножами ему не жена. А ночью мне виделось такое, о чем приличной девушке и думать-то стыд. Наутро сияющий мастер принес добрые вести — мать Геральда осталась довольна тем, как я ее платок починила. Обещание свое она сдержала — занавесей мне больше не давали. Вместо этого стали приходить некроманты: кому мантию подогнать, кому костюм подправить, чтобы оружие носить удобнее, даже символы магические доверили вышивать! Словом, я уже с того дня одну чистую работу делала. А однажды мне принесли рубашки нижние, тонкие, мягкие, как платья Геральды, только мужские, на широкое плечо шитые. — Это от самого, — со значением сказал мастер. — Геральда тебе одной велела доверить. Я так и села, но ничего, справилась с собой. — А что сделать-то надо? Вроде целое все… — Ворот поправь, чтобы смыкался, а не мешал при этом. Видишь, вот тут. И тут... На всех рубашках. Собралась я с духом, оглядела рубашки. Ну, не на воина скроено, это уж верно. Ткань-то нежная, а воротники простые, с прорезью, и все. С такими воротниками эти рубахи ни под доспех не наденешь, даже и с поддоспешником, ни под узкое верхнее платье, какое тут носят, — раскрываться и мешать будут. Ну, может, кто и надевает, а некромантам, которые помягче одежу любят, это уж, верно, не в радость. Попросила я оставить меня одну. Села, рубашки разгладила, а мысли опять понеслись не туда, куда надобно. Убедилась я, что никого нет рядом, и прижалась щекой к нежной материи, вдохнула поглубже… Ничего. Совсем ничего. Хуже, чем со старой Геральдой. Ни картинки, ни чувства нового. И запаха нет — совсем нет, никакого. Да как такое может быть? Что стало со мною? Отчего не могу почувствовать того, кто не первый день в моей голове, да еще, похоже, и в сердце, что намного страшнее? Я же всегда чую, чем человек живет, как пахнет сам, а как — его мысли, даже если платье мытое! А тут словно заслон какой поставили. Грешным делом я даже старуху заподозрила — может, это она мне препоны строит? Тьфу, думаю, куда ж это меня повело! Обезумела совсем. Лучший способ отвлечься — работа, она мне всегда помогает, и решила я в дело погрузиться. Носом шмыгнула, щеки мокрые вытерла, снова за первую рубашку взялась. Так и эдак покрутила-повертела. Ткань тонкая, застежки не удержит, шнуровка мешать будет… Долго думала, а придумала! Решила, что все одно шнуровать придется. Сбегала к мастеру, вытребовала похожей материи, сделала подложку, а шнуровку-то саму пустила не так, как обыкновенно делают, а боком, чтобы разрез закрывался плотно, а не сминался. Хитро вышло, необычно, зато удобно! Сама довольна осталась. Мастер посмотрел — только головой повертел: не знаю, мол, что сам скажет, уж больно причудливо… Вечером опять от Геральды платье доставили, на сей раз нижнее, тоньше прежнего, — рукава заузить, чтобы ножны для кинжалов крепить поверх. Сделала я быстро — догадывалась, что лучше не медлить, сколько у нее еще этих платьев-то… Понесла к ней сама. Робела сильно, никогда раньше у нее не была. Пока дошла до ее покоев, думала, сердце выскочит со страху, хотя чего мне бояться-то. Остановилась перед ее дверью в нерешительности. Что, думаю, делать, постучать? И тут дверь сама передо мною отворилась, а за нею тьма непроглядная. И голос из этой тьмы: — Входи, не стой на пороге. Я вошла, и дверь за моей спиною захлопнулась. Мрак — хоть глаз выколи. — Подойди сюда. Платье принесла? — Да, госпожа, — я поклонилась неведомо кому и, спотыкаясь, побрела на голос. Мать Геральда стояла возле окна — с трудом я ее разглядела, да и то потому только, что была она вся какая-то белая. — Покажи-ка, — велела она, прошипела что-то, и где-то под потолком побежало пламя. Подняв голову, я увидела черную люстру на цепях — в ней теперь свечи горели. Я украдкой осмотрелась, но ничего примечательного не углядела: полки с книгами, низкая постель под темным покрывалом, стол, уставленный какими-то склянками — иные были открыты, и из них шел тот же странный запах, что я ощутила, когда с платьями работала. На стене — мишень, большая, потрепанная, видно, немало ей от хозяйки доставалось. Я взглянула на мать Геральду и обомлела — старуха была почти голой, спасибо, хоть прикрылась, обернувшись подобием савана от подмышек и ниже. Вот же бесстыжая! Но другое потрясло меня куда больше, и негодование мое сменилось ужасом: начинаясь от шеи, по всей груди Геральды — может, и далее, да там, по счастью, все закрывало белое полотно, — тянулась, все сильнее разветвляясь в обе стороны, как привиделось мне поначалу, диковинная татуировка, похожая на растрепанные водоросли. Таких я даже у некромантов никогда не видала, да и цвет был странный — на гладкой, как не без зависти отметила я, мертвенно-бледной коже это особенно в глаза бросалось, и вдруг у меня сперло дыхание. Не знаю, когда именно я поняла, что это не рисунок, а чудовищный, невообразимо страшный шрам, в самой середине не заживший до конца. Я представления не имела, отчего мог получиться такой, только непристойно таращилась на изуродованную грудь, знала, что буду наказана за дерзость, и все равно неотрывно смотрела на отметины, не понимая, что я должна сделать, что молвить… И тут ощутила, как предательски защипало глаза. — Молния. В бою, — спокойно сказала Геральда. — Не плачь, мне не больно. Не хотела пугать тебя. Давай платье да ступай к себе, приди в чувство. В мастерскую я доплелась на деревянных ногах. Кто посмел ударить женщину молнией в грудь, пусть и в бою? Как старая Геральда смогла пережить это? Я попыталась вызвать в своей душе прежнюю неприязнь к ней и ревность, но не сумела. — Что с тобою? Ты нездорова? Работать можешь? — спросил в тревоге старший мастер, но я только рукою махнула, покачала головой и ушла в свою каморку, а там упала на койку и зарыдала в голос.***
Стежок за стежком, стежок за стежком… Никогда это не кончится. От владыки с утра опять принесли одеяние. Ой, не пойму я, где он бывает! Платье верхнее такое, точно за «самим», как его старший мастер зовет, все собаки гнались, — нижний край разорван, вышивка хитрая распорота. Я даже от горестей своих отвлеклась. Думала, зашью да кайму вышитую заменю, всего и дел, ан нет, не тут-то было! Оказалось, что вышивка прямо по материи идет, насквозь, да такая плотная, в несколько рядов настил, и узор не только по очертаниям, но и по высоте, по толщине то есть, меняется! И начала я нитки собирать, где можно, да новые стежки класть, да рисунок сличать, да еще наставница меня все время дергала: где да где, мол, одеяние владыки? Маялась, маялась я, засиделась далеко за полночь, осталась в мастерской одна. Тыкала иглой почти вслепую, вся в тревоге, и «сам» из памяти не шел, и рубашки его, и страшные раны матери Геральды. Так этого всего много для меня, видно, было, что я давай опять реветь, вот шагов и не услышала. Прильнула по привычке к одеянию, лицом прижалась, вдохнула… Пахло только пылью какой-то, а больше опять ничего. Я и ляпнула расстроено вслух: — Где ж ты умудрился так порвать одежу, тяжко чинить! Хвала Эльрату, ежели сам не поранился… — Не поранился. Я так и подпрыгнула, укололась от неожиданности, подняла голову — а у окна старая Геральда стоит в платье с глухим воротом, руки скрестила на груди, на меня глазеет. Я обмерла, а она мне: — Что с тобою, девочка? Уж не влюбилась ли ты? Я уж готова была надерзить ей, и потом пусть хоть убьет! За что ж мне это все, неужто ей еще докладывать и ее дозволения на любовь спрашивать?! А она знай себе продолжает: — Осторожнее с любовью в этом замке. Мало кто из живущих в нем даст тебе требуемое, здесь иное занимает умы, а жаркие чувства и мирская жизнь остаются в прошлом для нас… Помолчала и спрашивает: — Что ты хотела получить от его одежд? — Узнать хотела, госпожа старшая наставница, что за беда приключилась с владыкой, да не смогла отчего-то. Не способна я уже была ничего скрывать, ни мрачности своей, ни того, что глаза заплаканные. А она опять помолчала и вдруг говорит: — Видела ли ты, когда пришла сюда, что сделал владыка для этого города? Приказал он древнюю столицу расчистить, поднять из руин, собрать, что осталось… Лично за работами смотрел, ждал, верил, что сокровище найдут. Нашли. Сам спустился в великую сокровищницу, там и зацепился за плиту. Знаешь ли, ради чего он рискнул собою? Не ведаю, что на меня нашло, а только я прямо при ней взяла и рукав испорченного одеяния ко лбу прижала. И в глазах у меня потемнело… Передо мною проем, прикрытый двумя плитами, давно, видно, упавшими. Пыль, черный песок, неровный свет… — Владыка Арантир! Взгляните, что мы нашли! — О Асха всемогущая, ты услышала меня… — шепчу я, а душа вдруг наполняется неописуемым счастьем. — Эй, вы, уберите факелы! Здесь же книги! Подайте закрытый светильник! Топнув для верности по плитам, я легко спрыгиваю вниз, в черный провал. Что-то мешает мне, я слышу треск распарываемой ткани, но это не имеет для меня значения. Я смотрю на книги — уцелевшие книги. Я чувствую что-то такое, отчего готова снова заплакать. — Библиотека… Это она... Не сгорела! Вот она, библиотека Нар-Эриша! Это она! Я падаю на колени и нежно поглаживаю древние переплеты… — Очнись, девочка. Ты, верно, скоро рухнешь от усталости. Правду говоришь, там была библиотека. Ни за какими иными сокровищами не бросился бы владыка наш… Нет, голубушка, отправляйся-ка в постель. Взгляни, что творишь. Я поглядела — и ахнула: последние стежки лежали вкось, неровно, многие годы со мной такого не случалось! — Но как же… Я закончу… Я должна! — Я сама, — и старая Геральда отняла у меня одеяние. Ну, не драться же с ней. — Ступай. Я пришла передать тебе, что владыка доволен тобой и завтра с утра ждет тебя в своих покоях. Утри слезы и выспись крепче. Не зная уже, чему верить и чего ждать, я покорно поплелась к себе, легла и уснула, не раздеваясь. Мне снились книги, неровный свет факелов и черный песок, летящий в глаза.***
Утром я с трепетом вошла к тому, кого больше других боялась и о ком втайне видела постыдные сны. Поклонилась, встав у порога. — А, дитя! — «сам» поднялся от стола мне навстречу. С досадой и отчего-то с непонятным облегчением я — а чему удивляться-то! — обнаружила в комнате мать Геральду. — Приветствую тебя. — Приветствую вас, верховный лорд Арантир, — я залилась краской и снова поклонилась. — Наконец-то вижу перед собою нашу мастерицу, и меня впервые терзает стыд за испорченное облачение. Впредь буду осмотрительнее, немало сил ты, я вижу, потратила, восстанавливая поврежденное. Благодарю тебя. — Не я одна, владыка Арантир, — ну не могу я врать, хоть ты тресни, — старшая наставница Геральда мне помогла. — Как, матушка? — он обернулся к матери Геральде. — Неужто и вы в ночи работали для меня? Благодарю и вас. Вот вроде точь-в-точь так сказал ей, как и мне. Так, да не так. И голос тот же, и слова те же, а что-то еще появилось… И пропало. А может, мне уж мерещиться начало. Геральда лишь досадливо на меня поглядела: — Скромница она, мастерица наша. Я так, владыка, несколько стежков сделала, многие годы иглы в руки не брала, уж упросила ее уступить мне. Так что сие полностью ее работа. — Что ж, тогда ты вдвойне достойна похвалы. Скажи, дочь моя, откуда ты? — Из герцогства Быка, верховный лорд Арантир. — Вот как? — он будто задумался на мгновение. — Земля ваша рождает немало славных людей. Я и ранее получал тому весомые доказательства, а сейчас лишь укрепился во мнении своем. Он подошел ко мне и протянул руку. Я не видала прежде близко того, кому бездумно и легко отдала сердце. Не знаю, отчего я вдруг ужаснулась. Смутилась, верно? Нет, я испугалась, испугалась по-настоящему. Просто увидела его глаза, почти потерявшие цвет. Увидела, что кожа у него такая же, как у старой Геральды, — мертвенно-бледная. Увидела его губы, совсем серые, и тут мои пальцы осторожно взяла ледяная костлявая рука, похожая на длань самой смерти. Я вспомнила слова матери: «Не выдерживают, сбегают». Чего не выдерживают, от чего сбегают?.. И чуть не задохнулась от своего открытия. От собственной глупости, от слепоты, от страха перед миром чудовищ, в который меня занесло. Вот и ответ на вопрос, как пережила страшную молнию старая Геральда, — никак. Она ее и не пережила вовсе! Вот оно — «осторожнее с любовью в этом замке». Вот они, живые покойники. Вот они, некроманты. Я влюбилась в мертвого. О Эльрат! Я не смогла сдержаться. Я метнулась в сторону, выдернула руку из той руки, к которой еще вчера так желала притронуться. Куда мне бежать, куда деваться, что делать?! Владыка сразу отступил назад. — Прости, дитя, — только и молвил, — я не хотел тебя тревожить. Думал, ты уже привыкла к нам и нашей нежизни. — Простите вы меня, владыка… — язык не слушался, точно к небу прилип. Казалось, у меня и ноги вот-вот отнимутся. — Я… Я… — Ничего, — он махнул рукой и переглянулся с Геральдой. — У меня, впрочем, есть еще вопрос к тебе. Верно ли то, что ты, коснувшись вещи, можешь познать человека, коему она принадлежала? — Да, — я так озадачилась, что и бояться забыла. — А разве не все это могут, владыка Арантир? — Не все, дочь моя. Это редкий дар, и, если позволишь, я хотел бы сам испытать тебя. Взгляни сюда, — он показал рукою на стол. На столе стоял красивый ларец, в каких драгоценности да памятные вещицы хранят. Владыка неспешно открыл его и осторожно вынул кусок черной ткани. Развернул его — это оказался шарф, не поняла я даже сперва, мужской или женский, — и протянул мне со словами: — Возьми, дитя. Интересно мне, что скажет тебе вещь сия о человеке, ее носившем. Испуганная, растерянная, я взяла шарф, молясь только о том, чтобы меня больше не касались эти неживые холодные руки. — А что можно делать с ним, владыка Арантир? — Что угодно, но расскажи мне, кому он принадлежал. Я несмело поднесла шарф к лицу. Вдохнула… — Садом пахнет… Зеленью. Женщину вижу… Да, женщина его носила. Печальная. Тихая, строгая, но могла и прогневаться порой. Ходила в черном всегда. Вижу, над мальчиком плачет, верно, над сыном. То ли болеет он, то ли помирает… Геральда остро глянула на меня, а «сам» слушал так, словно я ему ежедневный доклад делала, что все благополучно. Не шевельнулся даже. — Верующая крепко была. Очень… правильная, что ли. Никогда не оступалась, все продумывала. Прожила только не очень долго. — Ты считаешь, она умерла? — Да… — я запнулась. А вдруг он не знал?! Что ж я наделала тогда… Я и еще кое-что видела, да это уж решила ему не рассказывать. Мало ли, вдруг она ему невестой была, а тут такое! — Как она умерла, видишь ли ты? — С трудом, господин. Запах чувствую. Снова пахнет цветами, травой. Голова кружится сильно. Глазам больно, и дышать трудно. Темно… Больше ничего. — Все верно, дитя, — владыка спокойно принял у меня шарф, бережно свернул и снова упрятал в ларец. — Именно такой она и была. Умерла она давно, когда на земле нашей еще цвели цветы. И нашли ее, умирающую, в саду. Она его очень любила. Ты нигде не ошиблась. Я только моргнула, а он все смотрел на меня, будто изучал. — Вот что, дочь моя, — молвил наконец, — дар твой велик и нуждается в развитии. Знаю я, что не брезгуешь ты работою своей, но тебе следует учиться. Если хочешь, можешь и далее чинить наши одеяния, но я предлагаю тебе иную долю. Не желаешь ли посещать занятия с учениками нашими? Меня точно по голове мешком огрели. Слишком уж много всего и сразу на меня одну. Стою глазами хлопаю, не знаю, что сказать. «Сам» рукой махнул — отпустил меня: — Ступай, дитя. Подумай над моим предложением и дай ответ матери Геральде, она все устроит. Поклонилась я молча обоим и вышла. Думала, тут и упаду, в коридоре. Нет, дойти, дойти, нельзя здесь… Плетусь к себе, а у самой голова кругом, все в ней перемешалось. Погибшая графиня. Старая Геральда. Владыка Арантир. Живые мертвецы. Порванные одеяния. Шрам от молнии. Шарф женщины, умершей в саду. Ледяные руки. «Уж не влюбилась ли ты?» Ох ты ж, мать моя! А может, они это нарочно подстроили?! Может, старуха все поняла да ему сказала?! Уж теперь никакие сны мне про него точно сниться не будут. Бр-р-р… Кошмар сущий. Паук на лбу, оказывается, не самое страшное. А ведь вроде обходительный такой, работу мою похвалил… Чего я так испугалась-то? Он мне, видно, руку поцеловать хотел! Вот я глупая! А теперь за мою работу старухе руку поцелует. Ишь как растаял, когда ее благодарил. Думал, не учую? Не на ту напал, некромант, я тебя раскусила. Злюсь, злюсь на вас на всех! Обманщики. Хотя кто меня обманывал-то? Сама уж горазда оказалась обманываться… Эльрат, что ж мне делать-то? Учиться? Да-а, и стать такой, как они?! Нет уж, дудки! Я живая еще, я замуж хочу. А если учиться, то сразу вся жизнь переменится. Все переменится… Или согласиться? Ладно, будем считать, что он приказал. Так и быть, исполню и даже одежи их чинить буду, как раньше. А что, я слуга, мое дело маленькое.