Нет; нет; не был; не замечен. Но подвержен.

Савинков безусловно в курсе всех слухов о Керенском по поводу его переезда в Зимний. Сказанные кем-то неосторожно в присутствии Жоржа слова о премьер-министре, занимающем спальню императрицы, не вызывают у первого ничего, кроме недоумения. Как и прочие инсинуации. Кому как не Савинкову разделять стремление к жизни в чистоте – не в роскоши, а именно соблюдая правила самоуважения, что означает менять белье, принимать ванну, регулярно бриться и тому подобное. Мнение же по этому поводу представителей «совета курячьих депутатов», да и кого угодно вообще, Савинкова не волнует. Однако же образ Керенского в этой самой спальне как-то неожиданно поселяется в мыслях Жоржа. Сам того не желая, он снова и снова возвращается к этой картине в воображении. Картина оказывается на удивление привлекательной – и вдохновляющей. В чем суровый террорист и интриган, разумеется, не спешит признаваться ни самому себе, ни тем паче объекту фантазий. Тем более, что признаваться пока особо не в чем. Керенский, который приучил себя работать по 12-14 часов в день, крайне мало спит и почти ничего не ест – что вызывает у его окружения закономерное беспокойство – через некоторое время после переезда в Зимний чуть меняет свой распорядок. У него появляется свободное время – если можно так назвать полтора-два часа, которые он посвящает беседам либо с няней, либо с кем-то из политических коллег, либо с двумя своими адъютантами. Последние всегда при нем, и якобы они – очередной слух – спят у дверей его спальни, на коврике, словно монаршьи комнатные собачки. Домыслы про адъютантов «собачьей» темой, впрочем, не исчерпываются. Что становится известно Савинкову. Его реакция внешне совершенно не отличается от давешнего покерфейса в ответ на слова о покоях императрицы, – но пустивший этот слух прапорщик через несколько дней найден мертвым в одном из каналов. В убийстве винят врагов революции. Впрочем, и этот слух остается в мыслях Савинкова, продолжая провоцировать его воображение – теперь уже на картины совершенно определенно разнузданного толка. Жорж ничуть не смущён – к девиациям своего сознания он привык за долгие годы подполья. Савинков вспоминает свои любовные увлечения и похождения – весьма впрочем немногочисленные. Зато эффектные. И почти всегда с трагическим исходом. Он давно уже полагает себя равнодушным к прекрасному полу, даже воздерживается от посещений известных заведений. Ему просто не хочется. Не интересно. Также он вспоминает уже не слухи – а объективные факты о Керенском. О его романах, его женщинах, и о его многочисленных поклонниках обоего пола. Образы юных адъютантов и бог знает кого еще из окружения премьера встают перед глазами Савинкова, и он с удивлением понимает, что наверное это не просто интерес к политическим интригам, а банальная ревность. У ревности должен быть источник, и приучивший себя к логическому мышлению Жорж принимается за поиски этого источника. Он приходит в Зимний поздним вечером. Ему не раз доводилось бывать во дворце в последнее время: здесь проходят военные советы. После обсуждений он бывало надолго еще оставался в этих стенах, продолжая беседы с Керенским, – но никогда наедине. Это тоже до него доходит вот сейчас, когда он идет по полутемным коридорам. Сегодня он здесь инкогнито – вернее, охрана пропустила комиссара без вопросов. А дальше в такое время уже не было тех, кто мог бы поинтересоваться, что он здесь делает. Вопреки подсознательному ожиданию – ни адъютантов, ни коврика для них перед дверью в кабинет Керенского не видно. Еще подходя ко дворцу, Савинков заметил, как погас свет в комнатах императора на третьем этаже - в спальне. Туда он и направляется, створка резных дверей оказывается приоткрыта, и даже не приходится шуметь лишний раз. Керенский спит. Свечи только недавно были потушены, в холодном воздухе еще остался запах отгоревших фитилей. В окно проникает только свет с улицы – лунная ночь, и небо ясное. Наверное, когда здесь господствуют солнечные лучи, всё выглядит совершенно иначе, отстраненно думает Жорж. Розовый цвет штофа стен, цвет, долженствующий придавать радость и уют, сейчас кажется мертвенным в блеклом лунном освещении. Керенский спит, и даже он в серебристых лучах выглядит не человеком, а куклой. Не марионеткой – удивляется странной мысли Жорж – но механическим существом. Запрограммированным кем-то невидимым и неизвестным. Возможно, это и ему самому неведомо, как и его задание. Тьфу, мистика, отмахивается от химеры комиссар. Но глаз от свернувшегося на постели человека отвести не может. В комнате холодно, как и во всем дворце, и спящий, пытаясь сохранить собственное тепло, закутался в одеяло. Это было бы трогательно, почти по-детски, - но Савинков уже давно забыл, что такое понятие «трогательно». Он стоит около кровати, он видит куклу. И эта кукла кажется ему красивой. Ровные брови, гордый нос, длинные ресницы, тени от которых кажутся в тени чернее сажи. Почему-то приходит в голову мысль – одеяло закрывает всё тело, а в чем он спит, халат или шёлковая пижама, или быть может ватная фуфайка и шерстяные подштанники – неэстетично, зато теплее. В неподвижном свете луны Савинков уже и сам становится похож на диковинное изваяние. Войди кто ненароком – перепугается. Но всё тихо. Жорж подходит совсем близко, наклоняется к лицу, слушая ровное дыхание – с того момента, как погас свет, прошло не больше двадцати минут, но Керенский несомненно глубоко уснул. Что ему снится, вдруг задается вопросом Жорж. Что – или быть может кто. Ловит себя на неожиданном желании прикоснуться к этому сейчас безмятежному лицу. Едва успевает одернуть руку. Чертовщина какая-то. Так реагировать на главу правительства. И повод, какой повод? Логика анализировать отказывается, а способность жить эмоциями Жорж в себе замкнул много лет назад. Если это наваждение – его нужно побороть. Если это искушение – ему нужно противостоять. Просто потому, что сейчас не время. Жорж ранее не ограничивал свои интересы – впрочем, их всегда составляли женщины. Однако, с его жизненным опытом считать что-либо аморальным – просто смешно. В сознании вихрем проносятся совсем уж откровенные образы и действия. Его останавливает только понимание: сейчас и правда не время. Но он привык добиваться своей цели, привык терпеливо выжидать удобного момента, готовя кампанию, – будь то взрыв кареты губернатора или любовная авантюра. Он покидает спальню, а затем и кабинет Керенского, так же бесшумно, как и вошёл. И точно знает, что в ближайшие дни непременно посетит некий дом известной славы. Разумеется, также инкогнито. Каким бы ни был масштаб кампании – личный или государственный – всесторонняя подготовка никогда не помешает. А мадам Фурню всегда отличалась прекрасным пониманием вкусов и потребностей своих клиентов. Её не удивишь даже самыми экзотическими запросами, а конфиденциальность оказываемых услуг всегда на высоте.