Осечка

Не вздрогнуть. Титаническим усилием заставить тело продолжать быть расслабленным, а не потянуться, словно намагниченное, вслед за исчезающей рукой. Рукой, которая мгновение назад прижимала к себе. Сжать зубы, чтобы не вырвался жалобный скулеж. Срывать связки в беззвучном крике: «Не уходи!» И каждый раз притворяться спящим, когда он, стараясь не разбудить, выскальзывает из постели. Он не знает, что я не сплю. Никогда не сплю, пока он рядом. Ни-ког-да. Уходит... Сбегает... Одним сильным и точным ударом обрубая крылья моей дурацкой надежды. Хрупкие, как у птенца, на полых косточках, они начинают пробиваться сквозь кожу, стоит высветиться его номеру на телефоне. Уходит, не оборачиваясь. Не знает, что на сбитых простынях оставляет не утомленного его ласками любовника, а бесхребетное замерзающее тело. Сворачиваться эмбрионом в ожидании тихого щелчка двери, от которого в тишине квартиры лопаются барабанные перепонки. Щелчок. Осечка. Я все еще жив... Сжать в руке телефон. Ждать... Снова ждать. Разве мог я тогда знать, что «спасая» его, я сам начну нуждаться в нем, как в единственном кислороде… *** Несколько месяцев назад. Этот мужчина выделялся из толпы, как белая ворона. Нет, скорее как черный ворон среди райских пташек, только черным он был от боли. Он метался в этом ярком скопище прожигателей жизни, словно в клетке. Бился и бился сломанными крыльями о металлические прутья, не находил дверцу, задыхался. Погибал. Но не останавливался. Он явно чем-то закинулся и заполировал алкоголем. Он был готов сдаться, и это почему-то убивало меня вместе с ним. Я не знал о нем ни-че-го. Но я чувствовал его каждой своей клеточкой. Его боль была моей болью. Старая моя подруга, ну здравствуй, сука. От тебя не так просто избавиться, да? Даже если сейчас в твоих корявых пальцах другой. Чужой. Незнакомый. Такой же. Мой... Словно загипнотизированный, я не мог отвести от него взгляд. Будто кто-то невидимый связал нас тонкой нитью, прикрепил к палочкам, превратил в марионеток, и сейчас мы синхронно двигались, дышали и погибали... Воспоминания нахлынули и стали засасывать смердящей болотной тиной. Воспоминания, которые, мне казалось, я смог забетонировать на самом дне своей памяти. Единственный взгляд в пустые, мертвые глаза, и гробница раскрошилась, словно песочное печенье. Первая любовь... Когда кажется, что сразу и на всю жизнь. Только он. Для него. Ему. Всё. Всего себя. Когда кажется, что легкие у тебя огромные, потому что ты дышишь, дышишь и не можешь надышаться им. Когда веришь в то, что ты сверхчеловек, потому что от малейшего его прикосновения шарахают двести двадцать, а ты все еще жив, и готов получить удар во всю тысячу. Первая любовь... И первая мысль, что что-то происходит не так, которую ты гонишь от себя, как бездомную дворнягу. Потому что он старше, мудрее, опытнее. Он знает, как правильно. И если однажды он говорит: «Всего один раз, малыш. Это надо для моего дела», ты веришь ему безоговорочно. Это ведь – он... «Всего один» раз превращается в бесконечную вереницу, и робкое «Пожалуйста, не надо. Я не хочу»... – Ты без меня – никто! Никто! Грязь под ногтями. Состричь, и следа не останется. Тявкать вздумал? Выкину, сдохнешь же. Ты никому не нужен, слышишь меня? Ни-ко-му! За тебя бутылку пива на вокзале не дадут! Каждое слово ударом плети вспарывает кожу, пробивая все глубже и глубже. И невозможно пошевелиться, сдвинуться хоть на миллиметр, чтобы хлестнуло не там же – ниже, выше, где угодно, только бы не увеличивало рану, которая уже никогда не срастется. Больно. Невыносимо. От взгляда, полного ненависти и презрения. От усмешки, превратившей любимое лицо в отвратительную гримасу. И просыпаясь, ощущать кирзовый ботинок на горле. Он давит, давит, не разрешая вдохнуть. Заставлять себя выползать из-под него скулящим псом. Вставать и пытаться выпрямиться А потом шагнуть за край и падать, падать, на самое дно. Ненавидеть себя, покрываться несмываемой коркой грязи, пытаясь доказать, что не только бутылку пива, но вагоны шампанского будут складывать к моим ногам... И без него. Кому доказать? Зачем? Это никому не интересно. Красивая мордашка, умелый рот и упругая задница – это все, что им нужно. И я просто продолжаю существовать. Не жить. Исчезать. Растворяться... – Эмиль, зайка, ты с нами? – чья-то рука мельтешила перед лицом в попытке привлечь внимание. А я видел только эти глаза. И внезапно понял – я хочу зацепиться за любой выступ, из тех, о которые раньше сдирал кожу в своем падении вниз. Зацепиться, чтобы, ломая ногти до крови, лезть обратно. Вместе с ним. Удерживать силой, стиснув зубы, потому что будет сопротивляться, будет ненавидеть, шипеть от злости, крыть матом, но... будет, сам того не осознавая, цепляться изо всех сил за мою ладонь. Я знал это наверняка. Конечно, я был там, но уже не с этими людьми. И мне адски хотелось оттолкнуть руку, которая мешала мне видеть его. Я что-то ответил и нарочито громко рассмеялся. «Посмотри на меня! Почувствуй! Узнай!.. ДА!» Боль... Боль, страх, удивление, злость и ненависть. Их было в его взгляде столько, что хотелось спрятаться, обнять себя руками или схватиться за что-то, чтобы не снесло этим бешеным потоком чувств и эмоций. Глаза в глаза. Почти не моргая. Тонкая нить превращалась в стальной трос и, раскачиваясь, словно откидывала в сторону всех окружающих. Только я и он. Красивый. Сломанный. «Убитый» в умат и все равно красивый. Кого он видел, глядя на меня? Продажного мальчика-куклу? Дорогую красивую игрушку? Бездушную оболочку, которую приятно трахать? Пусть. Пусть он хочет меня наказать за что-то. Пусть хочет причинить боль. Меня ею не напугаешь. Только пусть - хочет. «Смотри на меня. Злись. Презирай. Чувствуй. Поднимайся. Живи! Кто же ты, ворон? Кто перебил твои крылья и оставил на земле? Позволишь ли мне залечить твои раны? И какое имя я буду шептать, умирая и возносясь?..» – Алексей, – донеслось сквозь громыхающую музыку. Я даже замер на секунду, испугавшись, что сейчас он отвернется и уйдет. «Нет, Лель, не уходи! Не уходи! Я помогу тебе!» – прошептал одними губами в глупой надежде, что он меня услышит. Почему «Лель»? Не понимал, но хотелось называть его только так. Казалось, его глаза потемнели еще больше. Я знал, что он не мог услышать, знал, что не мог прочитать по губам, но страх того, что он просто исчезнет из моей жизни, толкнул меня вперед, и я... улыбнулся ему. Он шел ко мне, грубо расталкивая плечами всех на своем пути. А я почти физически чувствовал удары его злости и... желания. По всему телу. – Что ты сказал? – не обращая внимания на стоящих рядом людей, он вжал меня в себя и смотрел, смотрел своими больными глазами, словно от моего ответа зависела его жизнь. Мне опять стало страшно. Слишком сильный концентрат злости и ненависти плескался в его черных глазах. Я не справлюсь... Не справлюсь. Билось в висках... Я тонул в его черных глазах и... надежде. Едва заметной. Но именно она придала мне сил, и, взяв его за руку, я прошептал: – Я помогу тебе, Лель. Удивление, а через секунду - презрение... Опять... Но мы продолжали молча стоять, прожигая друг друга глазами, и, казалось, вели немой диалог. Я понял каждое, так и не сорвавшееся с его губ, слово. Я был мишенью, которую он расстреливал. Прицельно. Ни разу не попав в молоко. Первый раз в жизни мне не было больно. Наоборот, хотелось смеяться от радости. Хотелось дразнить и нарываться, выкрикивать ему в лицо: «Давай, красивый, давай, ворон, расправь крылья! Очнись! Кричи! Кричи громко, чтобы я услышал твою душу! Я не боюсь тебя, мой Лель. Я помогу тебе» Потому что, молча уничтожая меня словами, он продолжал держать мою руку в своей руке. Потому что не понимал и, видимо, не чувствовал, что, сжимая мою ладонь до боли, он... гладил ее большим пальцем. Он хотел меня. Презирал. Ненавидел. Но хотел. Я видел голодный блеск его глаз. Слышал его сбитое дыхание. Не мог отвести взгляд от его пересохших губ, которые он то и дело облизывал. Меня крыло вместе с ним. Но хотелось, чтобы первым сорвался он. И тогда, продолжая смотреть на его рот, я очень медленно провел языком по своим губам. Прошипев что-то сквозь зубы, не отпуская мою руку, он потащил меня за собой из переполненного людьми зала. Мы врывались во все комнаты, но по закону подлости они были кем-то заняты. Мне приходилось почти бежать за ним, когда он вдруг резко остановился и обернулся, глядя на меня совершенно безумными глазами, словно хотел убедиться, что я не призрак. Не успев притормозить, по инерции продолжая двигаться, я буквально впечатался в него всем телом. Те самые долгожданные тысяча вольт шарахнули обоих, вызвав синхронный стон, стоило почувствовать возбуждение друг друга. Вломившись в ближайшую комнату, в которой были какие-то девчонки, он ледяным голосом произнес: «Вон», и не дождавшись пока они исчезнут, притянув меня за шею, прижался лбом к моему лбу. - Кто ты? Нас обоих колотило с такой силой, будто мы держались за оголенные провода. Я не слушал. Не слышал. Не понимал. Я должен был как-то отвлечь его, иначе мы бы оба сгорели. Не получив ответ, он стал целовать меня. Слишком грубо. Слишком больно. Словно наказывал. Мстил. Не мне… Но он должен был хотеть меня! Чувствовать. Меня. Схватив его за волосы, я с силой потянул их вниз. Он опять недовольно зашипел, но оторвался от моего рта. Не раздумывая, пользуясь его недоумением, я подался вперед, нежно провел языком по его губам и прошептал: - Я - не он! Слышишь, Лель? Не он! Не дав ему опомниться, поймал его язык и стал сосать, имитируя самую откровенную ласку. Вжимался в него всем телом, терся членом о его член, показывая, как сильно я его хочу. И в то же время нежно, едва касаясь, гладил его напряженную спину, успокаивая. Я понял, что выиграл эту схватку, когда почувствовал, как расслабилось его тело. Когда услышал его приглушенный стон. Когда он взял мое лицо в ладони и с какой-то бесконечной обреченностью, спросил: - Кто же ты? Вместо ответа я снова медленно провел языком по его нижней губе и нежно втянул ее в рот, посасывая. Я видел, что он закрыл глаза, слышал, как он задержал дыхание, чувствовал, как расслабились его руки на моей шее. Как долго тебя никто не любил, Лель? Когда тебя согревали последний раз? Кто же так сильно ранил тебя, мой ворон, что ты готов рваться и тянуться навстречу моим рукам и губам? Рукам и губам продажной куклы... Словно очнувшись, вернувшись из своего мира, он резко распахнул глаза, и я увидел уже знакомую злость. - Су-у-ка, какая же ты сука, - змеиное шипение, и теперь уже мои волосы схвачены в жесткий кулак. Блядь. Вот сейчас задело. Словно играясь, прошелся лезвием по доверчиво подставленному горлу. До первых капель крови. Предупреждая - не строй воздушных замков, детка. Ты никто. Пустое место. Ты прав, Лель. Меня долго и умело ею делали. Но ЭТУ суку, ты будешь хотеть, как никого до этого. Ну же, покажи, каким ты можешь быть живым, ворон. Не обращая внимания на боль и физическую и душевную, я с вызовом ему улыбнулся. И его, наконец, прорвало. Жесткие, голодные поцелуи-укусы переходили в нежные касания. Глаза, щёки, подбородок. Снова губы - почти до крови и внезапно - ласковое посасывание мочки уха. Он стонал, рычал и что-то шептал. Лизал мою шею и снова возвращался к губам. Казалось, что он не мог решить для себя какой-то очень важный вопрос. Причинял легкую боль и тут же просил за нее прощение самыми сладкими в моей жизни поцелуями. От этого контраста меня била крупная дрожь, тело не слушалось, и если бы я не вцепился в него, давно бы упал. Хотелось подставляться под его горячие губы и уверенные руки еще сильнее, еще откровеннее, еще больше. Хотелось наконец прижаться обнаженной кожей к его коже. Обжечь его и самому получить ожог, как клеймо, метку, память. Это же так просто - стянуть друг с друга футболки. Расстегнуть ремни. Потянуть язычок молнии вниз. Это же так невероятно сложно - не закричать, когда его рука обхватила мой член. Не закрыть глаза от накрывшего удовольствия, потому что он просил смотреть на него. Я мог только судорожно держаться за его шею, чтобы не сползти вниз. Скулить, стонать, просить, умолять, задыхаться и подаваться навстречу резким движениям его руки. А он... Ворон расправил крылья. Он хотел брать и он брал. Мне казалось, что я чувствовал его везде. Губы, язык, дыхание, шепот, руки, пальцы. Уже не было нежности и ласки. И я больше не боялся, что мы сгорим. Я хотел гореть вместе с ним. Прохлада стены. Мурашки по телу. Руки поддерживают, гладят, ласкают, сводят с ума. Шепот в шею. Оглушает. Поцелуи-ожоги. Поцелуи-укусы. Поцелуи-взлеты и падения. Губы пересохли. Мало. Мне его мало. Пот по вискам. Влажные ладони скользят по стене. Хочу его. Рука Леля на моем горле. Пульс под его горячей ладонью выбивает на ней новую линию судьбы. Откинуться назад, ему на плечо. Схватить его руку и пройтись кончиками зубов по подушечке большого пальца. Взять его в рот. Шипящее «бля-я-дь» на выдохе прошивает позвоночник насквозь. И наконец первый толчок. Такой долгожданный. Такой необходимый. Он почти не выходил, вбивался сильно и до конца, прижав меня рукой за живот, а я кружил языком вокруг пальца синхронно с каждым толчком. Его было так много и так невыносимо мало. Хотелось больше. Еще больше. Уперся руками в стену. Прогнулся на грани возможности. И Лель сразу же прижался грудью к моим лопаткам, словно не мог не чувствовать меня всем телом ни мгновения. Пожалуйста, Лель! Пожалуйста! Разреши мне... Рука на члене. Жестко. Сильно. В такт толчкам. Кончик языка на загривке и следом зубы... - Ле-е-е-ль... И через мгновение его стон-рык... Дрожь проходила. Сердца замедляли свой бег, а мы так и стояли, вжавшись друг в друга. Несколько раз он ослаблял хватку рук, но затем снова и снова прижимал меня к себе. Я боялся пошевелиться. Хотелось продлить этот иллюзорный миг счастья. Я спас тебя, ворон? И погиб сам... Я не обернулся, когда он отошел и стал приводить себя в порядок. Не обернулся, когда мне показалось, что он замер и не может решиться уйти. Не обернулся, когда услышал щелчок-выстрел закрывающейся двери. Выстрел раскрошил палочки, и одна из марионеток упала на пол... Я не помню, как поднялся с пола. Поправлял одежду. Не помню, как вышел из комнаты, нацепив привычную маску на лицо. Никто не узнает, что я снова сорвался вниз, не успев зацепиться за последний выступ. Это. Никому. Не. Интересно. Помнил его запах. Грохот музыки. Лица. Безликие. Помнил его лицо. Не помнил, как ехал с кем-то домой. Не помнил, чья рука обнимала за плечи. Помнил его руки. Не помнил, как от кого-то отбивался, и кто-то на меня кричал. Помнил его крик-стон. Две бесконечные недели без него, пятнадцать дней с ним - во сне. Кафе. Капучино. Глаза. Он нашел меня, чтобы уходить раз за разом и возвращаться снова и снова... Лель...!!!