Камни

Казалось, что тиканье наручных часов заполонило всё жилое пространство. — Ты вернёшься? — Норман поднял взгляд, прикованный к замку из пальцев, на Шона. Ночная синева поглотила всю квартиру, и даже бледно-жёлтый свет луны стал постепенно уползать с ковра по мере того, как её начали заслонять тучи. — Не знаю. Может быть, — Шон небрежно дёрнул плечом, смотря поверх Нормана. Тиканье часов отражалось мерным покалыванием в грудине. Всё казалось слишком сюрреалистичным, чтобы быть правдой. Норман знал о неизбежности этого часа, и, как думал, был к нему полностью готов. Только одного он не ожидал точно — что вместо шумной прощальной вечеринки в пабе, Шон без предупреждения заявится к нему домой с чемоданом, и сообщит, что его самолёт улетает через четыре часа. В один конец. За свои сорок пять лет Норману пришлось распрощаться со многими людьми — с теми, кто рассеялся в его жизни словно пыль, и с теми, кто оставил на крючке тяжёлый камень. Последних у Нормана было не столь много, но каждый весил с тонну. Его отец весил больше всех. Шон? Шон весил примерно столько же. Шумно утерев рукавом нос и переметнув взгляд в тёмный угол гостиной, Норман кивнул: — Такси вызвать? Флэнери задумчиво почесал затылок и наморщил нос, с тихим смешком обронив: — Неее, я уже заказал, не парься. — К моему дому? — вопреки давящей пустоте, Норман улыбнулся. — Вот засранец! Знал, что уедешь от меня, и не предупредил! — Можно подумать, это бы что-то изменило, — фыркнул Шон и тут же замолк. Разговор снова расклеился, едва успев перейти на лёгкий тон. До взлёта оставалось два с половиной часа, и Шону стоило уже выехать, если он не хотел опоздать на рейс. Но, кажется, Флэнери сам не особо стремился покидать Нью-Йорк. Или квартиру Нормана. Или самого Нормана. Норман предпочитал думать последнее, хотя это ничего не меняло. Шон улетал. Облизнув губы, Шон поднялся с мягкого кресла и похлопал себя по карманам, удостоверяясь в наличии телефона и портмоне. — Я буду тебе звонить, обещаю, — Норман скептично хмыкнул, не торопясь вставать с места. — Ну да, как же. — Нет, ну пока я был здесь, я тебе не звонил потому, что так или иначе увидел бы тебя дома! Норман закатил глаза и наконец встал, подойдя к Флэнери для того, чтобы чувствительно ударить его в плечо. — Ай! Засранец! — Нет, это ты засранец, потому что улетаешь. — Голос Нормана потерял последние краски, хотя на его губах была бледная, почти незаметная улыбка. Шон виновато наклонил голову набок, словно говоря, — “Ты же знаешь, что я не могу иначе”. Норман хотел сказать, что обязательно приедет. Что он попытается что-то изменить, что-то сделать для того, чтобы ему не пришлось мотаться из места на место. Чтобы снова увидеть Шона. Но все слова замерли в глотке, когда зазвонил телефон. — Да? Да, спускаюсь. Буду через десять минут. — Шон нажал отбой и засунул телефон обратно в задний карман. — Ну... Бывай. И не ввязывай свою тощую задницу в то, во что я бы не стал ввязывать свою! — заулыбался Шон, протянув руку. Норман не фыркал столько за всю жизнь. Схватив ладонь Шона он рывком притянул его к себе, крепко обняв и хлопнув по спине. — Ты самый большой засранец, которого я когда-либо знал, Флэнери. — Взаимно. Улыбаясь от уха до уха, Норман отступил на два шага, смотря как Шон открывает дверь и вывозит чемодан за порог. Развернувшись в последний раз, Флэнери махнул рукой: — Бывай, Риденштейн! Норман ещё долго стоял в коридоре, сложив на груди руки и прислонившись к холодной, твёрдой стене. Никаких прощальных поцелуев, никаких “я тебя люблю”, никаких обещаний и громких расставаний. Они разошлись так же резко и без слов, как Норман впервые поцеловал Шона в маленьком бистро, десять лет назад, в перерыве между съёмками. День, когда Шон Патрик Флэнери ворвался в его жизнь и оставил большой, тяжёлый камень рядом с тем, который когда-то оставил его отец.