Сомнения

Быть Ашаадом - быть глазами Кун. Глаза видят, но не могу судить по видимому. Глаза смотрят на мир, внешний, незнакомый, меняющийся быстро и неуловимо, и передают видения. Ашаад учит общий язык и не молвит на нем ни слова с чужими, пока не овладеет им в совершенстве, пока не начнет мыслить на нем. Среди кунари говорят, что сомнение - главный враг, главная болезнь Кун. Сомнение в собственном предназначении ведет к сомнению в понимании Кун. Когда Ашаад впервые почувствовал сомнение, он понял, что больше не сможет всецело следовать заветам Кун, ибо взыграла в нем гордыня. У Ашаада были умелые руки. По вечерам он мастерил безделушки, которые видел в лавках в Сегероне и Пар Воллене, вроде талисманов и амулетов, которые жрицы отдавали воинам и детям в те особенные дни, которые бас называют праздниками. В порту Киркволла у Ашаада было очень много времени. А также много древесины. Однажды, осматриваясь в Нижнем Городе, Ашаад обронил безделушку, и тут же ее подняла молодая басра. - Кто же делает такие изумительные вещи? - спросила его она, робко протягивая безделушку обратно. Ее руки, как и голос, немного дрожали. - Такая искусная работа, стоит, наверно, немало. - В вещах нет ценности, - отвернулся Ашаад, принимая изделие в руку. – Но благодарю за ловкость и внимание, басра. Похвала робкой басры его задела. Ведь никто не восхвалял его таланты - совершенство в бою и разведке были необходимостью, почти жизненной, а другие занятия считались бессмысленными, ведь они не служили его предназначению, его судьбе. Спустя пару недель Ашаад снова увидел басру. Она сама к нему подошла. Они говорили, точнее, в основном говорила она, о том, какой он прекрасный мастер, и как важно, чтобы все узнали, прикоснулись к его мастерству. Ашаад не могу полностью принять ее слова, хотя те все сильнее грели его сердце. Он передал ей с десяток накопившихся амулетов, которые для него, поглощенного самим занятием, значения больше не имели, да и были это не самые удачные изделия. И место занимали в лагере. Басра так опешила от удивления, что могла только восклицать. Благодарила она Ашаада за щедрость, осыпала хвалами, пока не исчезла в переулках Нижнего Города. На следующий день басра была сносно одета, и лицо ее выглядело свежим, словно тень голодной смерти отступила от нее. Басра принялась ублажать тщеславие Ашаада, рассказывала, как все жители Киркволла восхищались его работами, хвалили оригинальность символик и чувствовали нечто особенное в безделушках, словно те воистину обладали некой силой. Долго хитрила с ним басра. К тому моменту, когда Ашаад отмел гордыню и тщеславие, басра успела озолотиться. Но стоило ему пойти на разведку чуть раньше положенного, так увидел он толпу вокруг кричащей басры, увидел жадность и алчность в ее глазах. Мерзко Ашааду стало, стыдно. Словно его скромное увлечение изваляли в грязи, растоптали на площади. Ашаады видят, но не судят. Но видеть то, что внутри, были бы это человеческие пороки, или эльфийская нищета, что духовная, что материальная, или гномьи жадность и жажда наживы, Ашаады тоже должны научиться. Среди кунари говорят, что настоящий кунари не имеет сомнений в Кун. Но почти каждому доводилось с сомнениями столкнуться. И сделать выбор, единственно правильный в Кун, и понять свое предназначение.