Прошлое

      Томас уже не помнил, кто клятвенно утверждал, что все вернется на круги своя, и стоит двигаться дальше, отпустив воспоминания. Но он не мог, и от этого становилось отвратительно тошно. Да, стоило им сбежать от ПОРОКа, восстановление быта и порядка затмило все невозможные и выжигающие воспоминания, не так надежно, как хотелось бы, запертые в глубинах подсознания. Но по ночам, на границе сна всполохи картинок всех смертей его близких застывали под веками замогильным холодом.       Бренда часто будила Томаса от кошмаров и крепко обнимала его трясущееся в ознобе неприкрытого ужаса тело, слушала всхлипы и тоскливый вой, вырывающийся из его груди. Она много раз просила рассказать все, чтобы хоть как-то разделить мучения, но он замыкался, а к утру только где-то в глубине его стального и почти безразличного взгляда можно было заметить тщательно скрываемую вселенскую боль.       Постоянно пересекаясь с Минхо, Томас все чаще избегал прямого зрительного контакта, а Минхо же, изучив за столь долгое время своего друга, почти смиренно своим видом доказывал, что нужно отпустить прошлое. Да, они сбежали от ПОРОКа, но ужас, который он оставил после себя, преследовал Томаса, куда бы он ни отправился.       Томас с какой-то ностальгической иронией вспоминал Лабиринт – даже сейчас он ночами, пока не видит Бренда, частенько скрывался в самом уединенном месте их лагеря, вот только никто к нему не приходил. Не было рядом пухлого кудрявого парнишки, который так любил доставать его, чтобы позабавиться над Галли, больше не было слышно слегка тревожного женского голоса в голове, и некому было заботливо принести теплое одеяло или насмешливо-командным тоном сообщить ему, какой он кланкорожий шенк. Вместо этого он помнил кровь Чака на своих руках, его мертвый потухший взгляд сразу после триумфального побега глэйдеров из Лабиринта, просьбу прощения Терезы, алой струйкой стекающую с ее губ, железную хватку Ньюта на своих плечах, последние трохи рассудка в его глазах и грохот выстрела. Который сделал он сам.       Больше всего Томас винил и ненавидел себя именно за все это.       Слезы горячими дорожками снова и снова стекали по его щекам и падали на маленькую металлическую коробку, которая уже долгое время была надежно спрятана между корнями дерева, и которую Томас каждый раз открывал, когда становилось отвратительно паршиво. Он так и не смог избавиться от маленькой, впитавшей кровь, деревянной игрушки Чака и от той самой ужасной записки Ньюта, которая когда-то вывернула его нутро наизнанку. Нет, он не мог избавиться от прошлого, потому что невозможно отказаться от собственной вины за чужую смерть.       Новое Солнце часто первыми лучами будило Томаса в его укромном углу, и, пряча на место коробку, он поднимался и обещал себе, что когда-нибудь начнет двигаться дальше.