***
- Ты мой снег, мой холод, мой лед, - тихий невнятный шепот и пальцы, скользящие по светлым волосам. - Кто-то явно переборщил с дозой, - безэмоциональный ответ, небрежный поворот головы, и почти прозрачные глаза встречаются с черными. - Ты думаешь, что моя любовь – это кокаин, смешанный с кровью? – Макс не моргая смотрит в небесную бесконечность, растворяясь, блуждая в чистой синеве глаз любимого. - Я думаю, что нам пора завязывать, - Иван отворачивается и смотрит в потолок, пытаясь найти изъяны на идеальной белоснежней поверхности потолка в квартире московского пентхауса. - С любовью? – голос Макса звучит обреченно, а глаза наполняются слезами. Эмоциональные грани в наркотическом опьянении настолько тонкие, что стоит человеку принять что-либо близко к сердцу, истерика может быть неизбежна, ну, или безудержное веселье от безобидной детской шутки. Сердце Барских, похоже, остановилось в ожидании ответа, который непременно должен слететь с этих мягких и нежных губ, таких желанных, что пока Макс ждет, он умудряется забыть о своем вопросе на грани жизни и смерти и, не отрывая безумный взгляд до боли сфокусированных, почерневших из-за огромных расширившихся зрачков, глаз, смотрит на губы, облизывает свои, кусает до крови, вкус которой чувствует в разы острее. Максу хочется укусить эту бледно-розовую мягкость, медленно сомкнуть зубы, ощущая, как они сжимают податливую влажную от слюны внутреннюю сторону губы. Сжать сильнее, держа между зубов самый краешек и прокусить, взорвавшись от ощущения вкуса крови Ивана на своих губах. - С белым забвением, - тихий голос отрывает Макса от разглядывания рта Ивана. Дорн срывается с дивана и, встав, возвышается над сидящим на полу Барских. Макс смотрит на него широко распахнутыми глазами. Так смотрят на Бога или на Дьявола. Ледяные руки касаются коленей Ивана и скользят вверх по покрытым белесыми волосками ногам. Длинные пальцы приятно охлаждают кожу, ласково гладят, стремятся выше. Дорн поднимает свои руки, убирая их за голову, и смотрит вниз, наблюдает за слишком неспешными действиями любовника. - Мой снег, мой холод... - Твой лед, - Иван заканчивает фразу хриплым возбужденным шёпотом. Пальцами Макс тянется к твердому члену, головка которого соблазнительно торчит из просторных шорт, надетых на голое тело, она почти касается пупка. Для обдолбанного Барских, член Дорна сейчас то самое божество, которому он хочет поклоняться. На коленях молить о прощении за несуществующие грехи. Искупить вину горячим ртом, нежным языком и ласковыми пальцами. Рука Ивана плотно сжимает длинную прядь волос на голове Макса, в контраст – кончики пальцев второй руки скользят по короткому ёжику волос на выбритых висках. Барских в свою очередь плотно сжимает щеки на члене Дорна, чтобы удовлетворить любимого, подарить ему узость своего теплого умелого рта. У Макса нет сил, чтобы открыть глаза, веки тяжелые, он самозабвенно отсасывает и это единственное, чем заняты его мысли, его тело, все его существо. Целое мироздание для Барских заключается сейчас в большом исполосованном выступающими венами органе. Макс настолько увлечен, что даже не слышит протяжных стонов Ивана, который размеренно двигает бедрами, трахая рот Барских. Твердая головка толкается в горло, раз за разом, еще и еще. Дорн стонет от всеобъемлющего удовольствия, не пытаясь отсрочить наступление оргазма, кончает Максу на язык, обхватив его голову руками и задержавшись внутри его рта. Барских проглатывает тёплую вязкость. Минет распаляет сексуальное желание, оно разгорается и пылает огнем. Макс открывает затуманенные глаза, не моргая смотрит на Дорна. Снизу вверх. Как раб на своего хозяина. Готов служить господину, выполняя все желания и капризы. Блестящий от влаги и снова возбужденный член Ивана касается щеки Макса. Он закрывает глаза от наслаждения, которое чувствует от этого прикосновения. Сидя на коленях, Барских опускает плечи и упирается ладонями в пол, приподнимает голову, открывает рот, и ловит кончиком языка каплю смазки, которая стекает с члена. Смакует и стонет. Ваня смотрит на это и пьянеет от того, что видят его глаза. Думает о том, насколько меняется Макс, когда принимает кокс. Обычно скованный в сексе Барских превращается в настоящую блядь, причем весьма умелую, жадную до члена, боли, жестокости. Дорн обожал его таким. Он мог вытворять с Максом абсолютно все, что взбредёт в голову. Не то, чтобы Ваня сильно извращался, но иногда привязывал любовника к кровати и трахал до полусмерти, зная, что на следующий день воспоминания Макса будут отрывочными, нечеткими. Лишь следы на теле будут немым напоминанием о ночи жестокого секса. Но Барских никогда не задает вопросов. Один ответ на все его вопросы запрятан в плотный целлофан, который лежит в красивой кованной статуэтке в виде сердца-клетки, привезенной из Колумбии. Специально для того, чтобы хранить в нем белый порошок. Ваня протягивает руку и поднимает Макса с колен. Он замечает, что по щекам парня текут слезы. - Ты чего? – волнение Ивана не то, чтобы сильное, но Макс даже под наркотой никогда не плакал. Барских молча обнимает Дорна за шею, прижимается к тёплому телу, прикасается губами к уху, почти невесомо проводит языком по раковинке и шепчет: - Разожми ладонь и просто дай мне разбиться, - Ваня узнает строки из еще неизданной песни Макса, закатывает глаза и крепче прижимает к себе стройное тонкое тело. - Не отпущу, - Иван немного отстраняется и смотрит в покрасневшие влажные глаза, находя в них свое отражение и повторяет. – Не отпущу.***
Как быстро все поменялось. Макс совершенно легко отказался от наркотиков, когда понял, что белое забвение начинает мешать его работе. А Ваня наоборот, увяз по самое горло. Барских тратил часы на уговоры завязать с кокаином. Их отношения превратились в череду бесконечных скандалов. Ваня всё реже и реже появлялся у Макса, а когда приходил, был обдолбан и вел себя, как последняя сука. Макс терпел, потому что любил. Но естественно он понимал, что совместного будущего у них нет. К сожалению или к счастью. Состояние Макса была пограничным, он плохо понимал чего хочет - спасать эту любовь, которая, похоже, нужна была лишь ему, или смиренно опустить руки и положить и без того истекающее кровью чувство под топор палача, чтобы убить любовь окончательно. Постоянные мысли о том, где Иван, что с ним, с кем он – изматывали молодого мужчину. Макс боялся звонить ему по вечерам, боялся услышать ругань и грубость, или бесконечные долгие гудки, или слова о том, что абонент недоступен. Бессонные ночи, дни, как в бреду… Когда Ваня приходил в нормальном состоянии, он закрывался, был словно чужой, холодный, неприступный, натянуто улыбался, мало говорил, был нервным и раздраженным. Ради всего, что между ними было, Макс все же пытался сохранять еще существующую, пусть и хрупкую связь между ними. Он был бесконечно заботлив и внимателен. Барских закрывал глаза на внезапные вспышки гнева, тихо убирал осколки разбитой посуды, вытирая с пола маленькие лужицы пролитого кофе.***
- Нам надо расстаться, - голос Ивана был каким-то механическим, неживым, без оттенков и жизненных красок. В этот момент тяжелое металлическое сердце, которое Макс переставлял на полку выше, выпало из его рук и упало на ногу. - Черт, - Макс зашипел от резкой боли. Дорн лишь повернул голову в его сторону посмотреть, что случилось. В его глазах не было ни капли беспокойства, лишь сквозящее безразличие к боли человека, которого он когда-то любил. - Ты слышал, что я сказал? - Да. - И что? Ничего не скажешь? Просто отпустишь? - Разве я смогу тебя остановить? – Макс безумно устал от их ссор, сил бороться больше не было. - А я терпел тебя обдолбанным, - с укором сказал Дорн, в его голосе появились ноты обиды. - Ты принимал вместе со мной! – возмущенно ответил Барских, все еще держал в руках металлический сувенир, поднятый с пола, в голове набатом забилось «терпел», не любил, а терпел. - Ты принимал больше, - Дорн понимал, что несет чушь и просто цепляется за последний шанс, он отчаянно хотел, чтобы Макс упал на колени и просил не бросать его, хотел удостовериться, что еще имеет власть над ним. - Хочешь уйти, уходи, - Макс старался говорить уверенно, чтобы голос не дрожал, а в горле уже стояли слезы, он ненавидел себя за эту сверхчувствительность. Ваня упрямо поджал губы. - Там еще есть? – он кивнул головой на сердце-клетку в руках Макса. - Да, - ответил Барских, совершенно не задумываясь о последствиях. - Отдай, у меня закончился порошок, - интонация Ивана была настойчивой и слегка агрессивной. - Нет, - невозмутимо сказал Макс. - Да, - Ваня встал с дивана и сделал шаг в сторону Барских. Макс отступил назад. - Не упрямься, Макс, - голубые глаза Вани были ледяными, во взгляде ни капли любви, только злоба и жажда обладания заветным порошком. - Остановись, - в голосе Макса прозвучало дрожащее отчаяние. Дорн вцепился в промежутки между широкими прутьями сердца-клетки и дернул на себя. Длинные пальцы Макса соскользнули с металла, и он выпустил из рук тяжелый предмет. Дрожащими руками Ваня вытащил из маленького тайника пакетик с кокаином. Макс наблюдал за любимым человеком и практически физически ощущал, как теряет его навсегда. Безвозвратно. По щекам покатились слёзы. Макс молчал. Но в его взгляде отражался немой крик, оглушающая тишина и тяжелое безмолвие убивали его. Ваня не заметил того, что происходило с Максом. Он сел на диван, дрожащими, как у алкоголика руками, высыпал содержимое маленького полиэтиленового пакетика на низкий стеклянный черный столик. Белый порошок был для него билетом в мир развлечений, приключений, беззаботное место, беспроблемный рай полной безответственности. Дорн вытащил из кармана смятую сотку и удивительно аккуратно скрутил из купюры упругую трубочку. На его пухлых губах заиграла улыбка в предвкушении желанного забытья. Но ему не суждено было погрузиться в измененное состояние сознания. Макс, словно вихрь налетел на стол и смел рукой весь порошок с гладкой поверхности. Ивана смотрел на это, как в рапиде. Он видел замедленные кадры того, как белоснежные микроскопические драгоценные ему частицы пылью разлетаются в стороны, словно снег на асфальте, гонимый порывистым ветром. - Нахуя ты это сделал?! – жилы на шее Дорна чуть не полопались от крика, если бы не стол, он бы просто протянул руки и сомкнул пальцы на тонкой шее Макса в попытке придушить его. - Пошел вон отсюда!! – Макс истерично орал, не сдерживая слез. Все инстинкты самосохранения отключились. Максу было все равно, что ждет его дальше, все, чего он хотел – избавить любимого от медленного падения в пропасть. Но он понимал, что его попытки тщетны. Зависимый человек, у которого отбирают наркотик – хуже дикого зверя. Ваня прыгнул на низкий столик, чтобы не обходить мебель и, не теряя времени, наказать того, кто посмел отобрать у него самое дорогое. Макс, стоял, как вкопанный, красные глаза, мокрое от слез лицо, растрепанные волосы. Он не двинулся с места. Когда Дорн спрыгнул со стола, оказавшись прямо перед Максом, Барских кинулся на него с объятьями, сомкнул руки на шее и отчаянно зашептал, гладя светлые мягкие волосы. - Любимый, пожалуйста, оставь это, мы еще можем быть счастливы, мы же любим друг друга, - он как будто висел над пропастью, цепляясь за руку, слабую и тонкую, но все еще держащую его. – Умоляю. За его словами последовал резкий удар в грудь. Дорн грубо оттолкнул его на диван. Навис сверху, упираясь ладонями о спинку. В его глазах кипела злость, он не отдавал отчета своим действиям. - Ты сейчас дашь мне денег, - его красиво лицо исказилось уродливой гримасой ярости, с губ капала слюна, самые мелкие капилляры в глазах налились кровью. Таким было истинное лицо его любви. Максу хотелось умереть. Вставить нож в руку Ивана и заставить его пронзить сердце, чтобы не видеть демона, призрака умерших чувств, человека, который был способен на самые отчаянные шаги, лишь бы вдохнуть грамм кокаина. - Нет, - где-то внутри него еще оставалась крупица силы, но не к борьбе за спасение любимого, а лишь на то, чтобы сохранить себя, остаться мужчиной, человеком слова, возможно, рискуя жизнью. Ваня занес руку вверх и тяжелый кулак с размаху опустился на челюсть Макса. С протяжным стоном боли Барских завалился на бок, уткнувшись лицом в небольшую белоснежную подушечку, пачкая светлую ткань своей кровью. Дорн тут же схватил его за ворот тонкой футболки, начал трясти и бить о диван, если бы он не был мягким, то голова Барских была бы уже разбита в кровь. Настолько яростно Дорн срывал свою злобу. Иван орал самые отборные маты, обвинял Макса в своей зависимости, унижал, переходя на творчество. Он пытался душить Барских, сжимая дрожащими руками тонкую шею. Несмотря на хрупкое телосложение, Макс не был слаб физически. Адреналин, который несся сейчас по крови на бешенной скорости, зашкаливающий гнев и обида, которая была больше всего мира – придали ему титанические силы. Макс протянул руки, и неожиданно для Вани, мертвой хваткой вцепился в расстегнутую на груди рубашку Дорна и кинул его на тот самый низкий журнальный столик. Стол треснул и развалился под весом тела Ивана. Макс не стал его бить, он просто взял Ваню за шиворот и потащил к выходу. Дорн сопротивлялся, умудрился ударить Макса в челюсть еще раз, разодрать футболку и поцарапать грудь до крови. Барских выволок из квартиры наркомана, который еще десять минут назад был в статусе его любовника, вышвырнул на лестничную площадку и захлопнул дверь. Вышвырнул из своей жизни. Голова гудела. Макс все еще, как будто, слышал оскорбительные выкрики Дорна. Вся та грязь, которую Иван вылил на Макса в запале ярости, переваривалась в мыслях Барских, взрывая сознание, калеча душу. Макс сполз по двери вниз и сел на полу. Все кончено. Но, как теперь с этим жить? Перед глазами мелькали жуткие кадры искаженного ненавистью лица Ивана. Максу казалось, что руки Вани, нежные прикосновения которых он так любил, все еще сжимаются вокруг его шеи, перекрывая воздух. Макс думал о том, как будет спать, ведь подсознание измучает его кошмарами, и в этих снах Дорн не однажды убьет того, кого любил. Барских тронул разбитую губу и зашипел от острой пульсирующей боли, опустил голову и посмотрел на разодранную футболку. Его душа выглядела примерно также, с той лишь разницей, что футболку можно было выбросить, а рваная душа останется с ним. Конечно, время поможет мужчине справиться с кровоточащими ранами, но шрамы останутся навсегда. Но, самое страшное, что могло случиться - это рецидив болезни под названием любовь. И Макс думал об этом с ужасом, со страхом, со слезами на глазах, он не хотел любить этого человека. Он не хотел страдать и думать о нем ночами, днями, забывать обо всем вокруг, сходить с ума от параноидальных мыслей об Иване. Минут пять Макс сидел в абсолютной тишине, поэтому резкий удар в дверь, заставил его дернуться и закрыть голову руками, как будто на него падала бомба. Он стал на четвереньки и пополз к окну. Сил на то, чтобы встать на ноги, а тем более иди – не было. Он был истощен морально, и ослаблен физически. Макс зажмурил глаза, слушая, оглушающие повторяющиеся удары в дверь. Ярость Вани не исчезла, она усилилась. Ему казалось, что ногой он сможет выбить эту дверь и взять то, что хочет. Макс дотянулся до выключателя и погасил свет, который давил на больную голову. Просторная гостиная погрузилась во мрак. Барских сел на подоконник, подтянув к подбородку худые колени, он смотрел в окно, сфокусировав взгляд на одном из уличных фонарей, который ярко светил, освещая оживленную дорогу Киева. - Открой, сука, открой!!! – громкий голос давил на мозг, стук кулаков в дверь совпадал со стуком сердца, он был таким же частым и бешеным. Макс закрыл ладонями уши, но все равно слышал каждое слово, каждый удар. Он зажмурил глаза, пытаясь сдержать слезы, но не смог. Соленые капли пробивались между сомкнутыми веками и стекали по щекам. Ком обиды и боли стоял в горле. В голове металось одно единственное слово, мольба, немой крик, глухой вопль «уйди, уйди, уйди». Ор за дверью не прекращался. Через несколько минут к нему добавился высокий женский голос, визгливый и раздражающий, он кричал что-то о милиции и отсутствии воспитания. Макс не знал, сколько времени прошло, прежде чем этот стук прекратился, голоса смолкли. Он боялся открывать глаза, опасаясь того, что, если он это сделает, то крики возобновятся. Пока глаза были закрыты, он чувствовал себя в другом мире, изолированным от опасности. Так по-детски. Но эта тактика довольно часто спасала его от срывов, усугубления ссор, тяжелых последствий скандалов с Ваней. Просто. Закрыть. Глаза.***
Москва радушно приняла Макса Барских в свои объятья. Открыла ему много дверей, познакомила с нужными людьми, научила выдержке и фальшивой улыбке. Очередной корпоратив, пьяные голоса, раскрасневшиеся от алкоголя и духоты лица, никто не слушает песню, которую Макс поет, никто не слышит чарующую мелодию, которая заставляет сердце Барских биться чаще, каждый раз, когда он исполняет эту песню. Все, как всегда. Не лучше, не хуже. Как всегда. Никак. Макс заканчивает, ему даже рукоплещут, но эти фальшивые аплодисменты ему не нужны, потому что ни один человек не слушал его, кроме девочки-подростка, которая сидела за столиком у мини-сцены и скорей всего просто от скуки слушала Макса. - Да и хрен с вами, - шепнул Макс, уходя со сцены в длинный коридор, опустив глаза, думая лишь о том, чтобы скорей уйти отсюда и уехать в гостиницу, даже не заглядывая в гримерку, он и не переодевался даже, тепло. Лето. - Макс! – голос Алана Бадоева заставляет его обернуться. – Подождешь? Барских утвердительно кивает и останавливается на минуту, чтобы достать из кармана тонкий портсигар, закурить, не выходя на улицу. - А сейчас, для наших дорогих гостей, выступит не менее талантливый исполнитель, чем предыдущий, Иииии-иииван Доооо-ооооорн!!!! – орет в микрофон парень, который вел вечеринку по случаю дня рождения одного из крупнейших банков Москвы. Макс не сразу осознает. Он крепко сжимает в пальцах не зажженную сигарету. А внутри его начинается борьба. Он же выдержал, почти год прошел, неужели сейчас поддастся порыву? - Бадоев, мать твою, где ты, - шепчет в панике. Макс не может сдвинуться с места. Дрожащими пальцами прикуривает сигарету, становится легче, дым заполняет легкие. Из зала доносятся звуки его голоса. Невнятные, заторможенные, прыгающие, родные, любимые звуки его голоса. - Блядь, - одна его часть хочет рвануть к выходу и сделать вид, что ничего не произошло; другая – ворваться на сцену, стащить с нее Ваню, избить до полусмерти, а потом сидеть и плакать над ним, излечивая раны, замазывая синяки, ненавидеть и любить. Макс жмурится, практически не выпускает из губ сигарету. Мысленно проклинает Алана, все-таки не выдерживает и почти бегом направляется к выходу, широкими шагами преодолевая расстояние длинного коридора. Звуки становятся тише, голоса не слышно за громкой музыкой. Макс вырывается на воздух, ловит такси. Он не хочет думать о том, что Алан будет волноваться, и выключает телефон. Называет адрес, просит сделать музыку громче, чтобы не думать, только не думать о нем. Такси везет его по ночной Москве. Как хорошо, что это не Киев, они никогда не были вместе в Москве. В этом городе нет ни одного места, куда бы они ходили вдвоем. В Москве нет их места, в отличие от Киева. Макс режет на корню образы-мысли, которые навязчиво возникают в сознании. Авто доезжает быстро. В холле Макс видит девушку. "Боевая" раскраска, мини, томный взгляд бросаемый на каждого мимо проходящего мужчину. Проститутка. А ему так нужно забыться. Вылить свои чувства. Снять стресс. Макс подходит к девушке, улыбается и протягивает ей руку. А на душе мерзко, противно, но бутылка виски, которая есть в комнате, поможет утопить не любовь Барских к женскому телу. Он трахает эту блядь всю ночь, с перерывами на выпивку. Как хорошо, что она брюнетка, с темными глазами и смуглой кожей. Ничего, ничего не напоминает Максу о Ване. Он затыкает ей рот, не в силах выносить слишком высокие и частые стоны. После секса, в 4 утра он выпроваживает ее из номера, сунув в красный кружевной лифчик несколько зелёных купюр. Он усталый, пьяный и все чего хочется сейчас Максу – лишь сон. Барских просыпается от стука в дверь. Настойчивые удары не прекращаются. «Алан», - проносится в голове у Макса. Он с трудом встает с постели и идет открывать, не разлепляя веки. На пути к выходу врезается в стену, так как плохо ориентируется гостиничном номере. Макс поворачивает изящный ключик, готовый выслушать гневно-поучительную тираду своего продюсера. Но, на удивление Алан молчит, и, по-видимому, не собирается входить в номер. - Привет, - Макс здоровается первым и чувствует, как медленно начинает раскалываться от боли его голова, он недобрым словом поминает выпитую бутылку виски, вспоминает причину, из-за которой напился и ему становится еще хуже. – Войдешь, или будешь там стоять? - На, - Алан протягивает ему белый конверт, разворачивается и уходит. Макс озадачен поведением Бадоева, но выяснять причину не в состоянии. Абсолютно уверенный в том, что в конверте гонорар за вчерашний «шапито», Макс кидает бумагу на тумбочку и снова валится в кровать. Уснуть не получается, больная голова не позволяет, мысли о вчерашнем вечере начинают медленно, но верно бороздить пространства головного мозга. Но головная боль сильней любых навязчивых мыслей. И чуть ли не первый раз в жизни Макс не хочет, чтобы эта похмельная мигрень проходила. Лежит, укутавшись в одеяло, утонув в мягкой подушке щекой, не раскрывая глаза, и морщится от боли, прогоняет обрывки воспоминаний, картинок, образов. Не получается. Выбросить Ваню даже из больной головы почти невозможно. Сколько бы черноты между ними не было, но Иван всегда оставался для него светлым воспоминанием. Сейчас, лежа в кровати, зарывшись в белоснежное постельное белье, как волчонок в снежную нору, он вспоминает, как однажды, Ваня разорвал старые подушки в квартире своей бабушки, через пять минут абсолютно вся комната была завалена перьями. Подушек было четыре! Четыре огромных перьевых мешка!! Это было, как в сказке, волшебно и как-то по-райски, а Ванька был настоящим ангелом. Макс всегда обожал белизну его кожи и светлые волосы… А тогда, в обилии перьев, которые летали по всей комнате и невесомо касались его плеч, лаская кожу, он был невообразимо красив. Макс подошел к нему и сдувал с пушистые пёрышки. У Макса тогда возникло чувство, что Иван был ангелом, который упал на Землю, лишившись своих крыльев. Обнимая его тело, лежа на ковре из ангельских перьев, Макс шептал на ухо Ивану: - Где твои крылья, которые нравились мне? Барских не позволял отвечать, вообще что-либо говорить, накрывал мягкие губы Вани и целовал, зарываясь пальцами в светлые волосы, проводя ими по голове, пропуская белые ниточки сквозь тонкие пальцы. Приподнимался над Иваном и касался губами его волос. Макс не закрывал глаза даже, когда целовал Дорна. Любовался, наслаждался, впитывал, заряжался белизной и сказочностью этого момента. Это были первые месяцы их отношений. Романтика. Они бросились в любовь, как в омут, яркий, как все цвета радуги, омут в котором они утопали, глядя в ночное небо, ловя перья с ангельских крыльев. Тогда, в квартире у бабушки Ивана Макс был счастлив как никогда, те эмоции, которые он испытал в тот день, запомнились навсегда. Даже сейчас, спустя почти два года, он помнил улыбку Вани, его наивный детский взгляд широко распахнутых глаз, осторожные прикосновения кончиками пальцев, изучающие, возбуждающие, сума сводящие поцелуи, которые ложились россыпью на тело Макса. Воспоминания накрыли Макса тяжелым грозовым облаком. Надо было выбираться, прятаться, пока не начался проливной дождь. Барских вылез из уютной норы мягкого одеяла. И попытался переключить внимание на что-нибудь другое. Он взял с тумбочки конверт. Конечно, ему было интересно, сколько стоит его творчество, во сколько зеленых купюр его оценивают. Рынок. Проект. Купля-продажа. На самом деле Макс ненавидел потребительское отношение к искусству, но деваться было некуда. Ты создаешь – тебя покупают, значит, ты востребован. Все просто, примитивно, банально, прозаично. Он поддел кончиком пальца белое крыло конверта и глянул внутрь. - Не понял, - он озвучил свои мысли от сильного удивления. Денег не было. В конверте лежал лист, сложенный вдвое. Макс достал его и развернул. В одну секунду сердце бешено застучало. - Письмо, от него, - прошептал Барских, разглядывая ровный почерк, узнав руку Вани по красивым вензелям чернильных строчек. Макс всегда удивлялся, как красиво писал такой небрежный человек, как Иван. Все его вещи вечно были разбросаны по квартире: футболки валялись на креслах, и на диване, на стульях в кухне, спальня вообще исполняла функцию гардеробной комнаты, она была не местом для отдыха, а настоящей свалкой шмотья. Но, когда в правой руке Ивана Дорна оказывался карандаш или ручка, он творил настоящую красоту. Этот почерк Барских узнал бы из сотни других. Он не прочел ни одного слова, лишь скользил взглядом по листу с ровно написанными красивыми буквами. Макс отложил письмо. Белый лист бумаги сливался с таким же белоснежным постельным бельем. Он не был готов к такому, он не был готов читать то, что Иван не смог ему сказать, когда Макс ждал. Ждал звонка, конечно, не надеясь на то, что Ваня придет к нему. Первое время Макса съедала обида, которая глушила все остальные чувства и эмоции, которые он ещё мог испытывать к Дорну. Спустя месяца три возникла пустота, потом – безразличие. Полгода с их ссоры ознаменовались волной воспоминаний. Одинокими свободными от работы вечерами, сидя у телика с бутылкой темного чешского пива Макс вспоминал те моменты, которые грели его душу. Он скучал. Но тяги набрать номер Вани не было, потому что было страшно. Там, где страх места нет любви. Но избавиться от воспоминаний Макс не мог. Самыми тяжелыми были мысли об их совместных ночах. Лучшего любовника, чем Иван у Макса не было. Дорн был умелым, опытным, внимательным, даже тогда, когда причинял Максу боль, он делал это настолько правильно, что она становилась источником особого удовольствия. Те времена, когда они оба принимали наркотики, Барских как будто стер из памяти. Макс сидит на постели, глядя в окно. Его номер находится на 15 этаже. Он видит бескрайнее голубое небесное море, зефирные облака, медленно плывущие по нему, подгоняемые ветром. Они белые чистые, ослепляющие этой невозможной белизной. Макс закрывает глаза, и его воображение рисует образ Вани: на белом фоне он стоит перед Максом такой же светлый и чистый, как плывущие за окном облака. И такой же недосягаемый, на этот образ можно лишь смотреть. Макс падает на кровать, утопая в мягкости одеяла. Он не гонит мысли о Ване. Он хочет думать о нем, видеть его хотя бы в своих фантазиях, прикасаться к нему своими мыслями. Барских прижимается к его бледному телу своей спиной, откидывает голову на плечо и чувствует на губах легкий поцелуй. Чувствует прикосновение ласковых рук к животу, пальцы скользят ниже, касаются пупка, обводя маленькую впадинку по кругу. Макс чувствует частое дыхание на своем виске и влажное прикосновения языка. Яркая фантазия вынуждает Барских трогать свое тело и в реальности. Он возбужден, и избавиться от этого наваждения возможно лишь одним способом. Мысленно Макс приближает эротическую картинку и видит, как сильная широкая ладонь Вани проникает за резинку белых плавок от СK. Холодные пальцы обхватывают твердый член. Тоже самое, только сам с собой проделывает Макс. Он стонет в реальности и в своей фантазии. Ваня целует его шею, покусывает кожу, зализывает укусы и двигает рукой по члену. Ладонь скользит все быстрей, стоны Макса громче, дыхание Дорна тяжелей. Утопая в белоснежной ткани постельного белья Макс Барских дрочит свой член, раздвинув согнутые в коленях ноги. В его фантазии Ваня тихо стонет ему на ухо и шепчет слова любви. Макс кончает, прикусывая нижнюю губу, он скулит от оглушительного удовольствия. Такой яркий оргазм он не испытывал очень давно, с тех самых пор, как они расстались. Макс лежит обессиленный, водя пальцем по груди, размазывая свою сперму по теплой вспотевшей коже. Подносит палец ко рту и слизывает свое семя. Барских всегда проделывал это, но только со спермой Вани, слизывая ее с горячего тела, если только Дорн не кончал внутри Макса. - Боже, что я делаю? – прошептал Макс. Он и правда, не знает, как реагировать на свои действия. Как поступить. Как будет лучше, чтобы не навредить себе и снова не обжечься. Его мысли спутались, в голове творилась полнейшая неразберих. Наконец он решает прочесть письмо, думая, что это послание поможет сделать выбор, поставить точку или дать шанс себе, Ване, их любви. Не поднимаясь с кровати, Макс протягивает руку и берет белый лист с подушки. «Я видел тебя сегодня. Ты изменился. Похудел? Я наблюдал за тобой из зала, когда ты пел. Ты так часто закрывал глаза. О чем ты думал в эти моменты? Не хотел смотреть на тех людей? Я понимаю, я бы тоже хотел закрыть глаза, когда пел для них, но не мог, я искал взглядом тебя. Надеялся и ждал, что ты услышишь и появишься где-нибудь. Я бы узнал даже твою тень. Я бы почувствовал твоё присутствие в зале. Черт. Я почти уверен в том, что, как только ты поймешь, что это от меня, просто возьмешь и, разворовав лист на клочки – выбросишь в урну. И правильно сделаешь. Я не имею права говорить с тобой, после того, что натворил.» Читая, Макс не дышит, он впивается взглядом в каждое слово. Громко втягивает воздух, перед глазами пляшут черные искры, на мгновение он опускает веки. Через минуту снова смотрит на ровные строчки и продолжает читать. «Я даже не хочу говорить, каким я был дерьмом. Ты это знаешь лучше, чем я. Как ты меня терпел? Почему не прогнал раньше… Терпел… Я помню, как сказал тебе это слово. Я знаю, как оно тебя ранило. Я сделал это нарочно. Много боли я причинил тебе намеренно. Я сволочь. Жестокий урод, бессердечная тварь. Ненавижу себя за то, что мучил тебя. Я хотел, чтобы сходил с ума и продолжал любить, переживать. Ты мой наркотик, от которого я отказался. Ты мой свет, который я сам погасил. Ты мой покой, которого я сам себя лишил. Ты не мой. Это знание меня убивает. Медленно. Я понимаю, что без тебя в моей жизни полный мрак. День сменился на ночь. Навсегда. Если ты вдруг не порвал это бредовое письмо, то смеёшься или тебе противно. Я не могу описать то, что испытываю. Я живу в этой серости и каждую минуту думаю о тебе, вспоминаю наши дни и ночи. Лишь эти воспоминания заставляют меня чувствовать себя живым. Я уверен, что ты не простишь. Я бы тоже не простил. Или… Или я простил бы тебе все, что угодно. Или… Я не знаю, что писать. Макс. Я скучаю. Я хочу обнять тебя. Хотя бы прикоснуться к твоим пальцам. Провести ладонью по твоей щеке. Я заметил, что ты все также любишь щетину, как и раньше. Любимый… Я бы оборвал это бессмысленное послание на том слове, но не могу. Я умоляю тебя – позвони мне, номер прежний. Пожалуйста, родной. Я не пишу the end…»***
В Нью-Йорке девять утра, в Киеве четыре по полудню. За Тихим океаном, за несколько тысяч километров от родины Макс Барских записывает новый альбом в крутой студии американского мегаполиса. Ничего не зная о том, что на одном из Киевских кладбищ, проходят похороны Ивана Дорна. Там многолюдно: девочки-фанатки, чуть меньше парней, много друзей. Многие плачут. У могилы стоят самые близкие Ване люди. Они смотрят на то, как на серых веревках в аккуратную яму опускается черный гроб. Черное дубовое дерево усыпано лепестками белых роз. Макс запинается, в ушах неясный шум, в горле першит, спонтанная слабость сваливает его с ног, он падает на пол. Барских видит большого черного ворона, который сидит на одном из прутьев высокого железного забора. Птица смотрит куда-то вдаль, и Макс, прослеживая за направлением ее взгляда, оборачивается и прямо за своей спиной видит могильную плиту и зеленую траву, которая усыпана лепестками белых роз. - Макс, очнись! - громкий голос приводит его в чувства. – Как ты? На него смотрит взволнованный Алан Бадоев. Макс чувствует, что его голова лежит на ногах продюсера. Алан не отводит взгляд от своего подопечного и в панике спрашивает: - Что с тобой, малыш, почему ты плачешь? Слезы стекают по вискам, затекая в уши. Взгляд Макса какой-то застывший и отсутствующий. Он смотрит в никуда, а слезы продолжают течь. - Ваня, - хриплым тихим голосом произносит Макс и снова закрывает глаза.