Непримиримые противоречия (поразительно подходящих друг другу мужчин)

– Не волнуйся, – говорит Хэнк. – Он – всего лишь очередной политический оппонент. – Я знаю, Генри, – отвечает Чарльз. Он уже сбился со счета, сколько раз сегодня вечером ему пришлось повторить эти слова. – Следи за машиной. Внимание Хэнка снова переключается на дорогу, обе бриллиантово-голубые меховые ладони лежат на руле, пока он ведет машину по сырым и переполненным машинами улицам Нью–Йорка. Чарльз был бы счастлив просто поймать такси, но Хэнк и Скотт настояли на том, чтобы один из них сегодня вечером стал его личным шофером. – Магнито – террорист, – напомнил Чарльзу Скотт. – Его сторонники убивают людей. – Слухи, – отмахнулся тот. – И они всегда выступали против насилия мутантов над мутантами. Все будет хорошо. Но, разумеется, никто кроме него не смотрел на все это с такой стороны. Иногда Чарльзу казалось, что его ученики забывают о том, что его образ доброго, прикованного к креслу профессора – это такая же маска, как тот дурацкий костюм и шлем, за которыми прячется Магнито. Чарльз с легкостью может позаботиться о себе самостоятельно, но все же позволяет ученикам проявить чрезмерную заботу, и спокойно реагирует на осторожные подбадривания обычно миролюбивого Хэнка с того самого момента, как тяжелые ворота школы закрылись за их спинами. – Ты знаешь, как обычно происходят подобные вещи, – продолжает Хэнк. – Это все сплошная политика. Скорее всего, у них уже готов сценарий всего разговора, ведь им нужно поднимать рейтинги за счет «Акта о запрете дискриминации». И они наверняка будут задавать наводящие вопросы, и, возможно, даже не дадут вам по-настоящему поговорить друг с другом. И не факт, что это будут действительно дебаты, что бы ни сказал Малькольм, убеждая тебя прийти. – Это было бы крайне неосмотрительно с их стороны, – говорит Чарльз. Они уже близко к пункту назначения, и, несмотря на пробки, прибудут на место гораздо раньше назначенного времени. Теперь Чарльз абсолютно уверен, что Хэнк, Скотт и все остальные нервничают из-за этой встречи гораздо больше, чем он сам. – Они пообещали серьезную дискуссию. А Малькольм – это человек, который привык держать свое слово. – Я уверен, телевизионщиков гораздо больше волнует перспектива заполучить тебя и Магнито в прямом эфире одновременно, чем то, сдержит Малькольм свое слово или нет, – уточняет Хэнк. – Ты вот можешь вспомнить, когда Магнито в последний раз появлялся на телевидении в прямом эфире? – «Акт о запрете дискриминации» несомненно, стоящий повод, чтобы высказать свою точку зрения, – отвечает Чарльз по большей части потому что он и в самом деле не может вспомнить хотя бы одного случая, когда Магнито давал интервью в прямом эфире. Да, он отвечал на вопросы прессы по телефону, и несколько раз появлялся в видео на сайтах общего доступа. Иногда это было прямое включение, иногда нет, но Магнито до сегодняшнего дня ни разу не выступал в студии. Чарльз даже провел незначительное количество времени в сети вчера ночью, выискивая видео с участием своего оппонента, просто чтобы освежить свою и без того превосходную память, но не нашел ничего нового. Так что появление Магнито в студии – крайне интересный поворот событий, как и то, что он по просьбе Чарльза согласился прийти без своего супергеройского костюма и шлема. На самом деле Чарльз просил его отказаться только от шлема, и то не прямо – в конце концов, Магнито действует исключительно в интересах мутантов, нет смысла считать его врагом. Каким-то образом команда Чарльза связалась со сторонниками Магнито и указала их лидеру на тот немаловажный факт, что для Чарльза разговаривать с человеком, носящим защиту от телепатии, практически равносильно тому, если бы самому Магнито пришлось спорить с человеком с завязанными глазами и заткнутыми ушами. Условие было принято без возражений. Без шлемов и супергеройских нарядов, просто двое мужчин, которые будут отстаивать свои точки зрения на принятие самого крупного за последние несколько десятков лет законодательного акта между людьми и мутантами для достижения равноправия. Это захватывающе. И Чарльз, кажется, волнуется больше, чем он сам хотел бы признать. Он снова окажется под пристальным вниманием прессы, и, может быть, не только он, но и вся школа, что может пойти ей на пользу. Пожертвования никогда не были лишними, а в школе всегда были готовы приютить и взрослого, что помогало поддерживать авторитет и склонять на свою сторону самых либерально мыслящих людей. Если все обернется так, что мутантам придется выбирать между лагерем Магнито и Чарльза, то мутантское сообщество в школе для подростков будет выглядеть гораздо респектабельней, чем планы вооруженного восстания и революции, вынашиваемые членами Братства. И Магнито. И на самом деле, Чарльзу стоит начать называть этого человека его настоящим именем, если он собирается вести с ним серьезные дебаты на телевидении. Чарльз всегда думал, что прозвище «Магнито», должно быть, не что иное, как результат постоянно витающих городских слухов и домыслов. Ни для кого не секрет, что у этого мутанта есть настоящее имя – Эрик Леншерр, и что он жил спокойной и ничем не примечательной жизнью до того, как поступил в университет. Точные детали ранних лет жизни будущего лидера Братства никому не известны, но спокойная жизнь для Леншерра и его родителей довольно быстро прекратилась: когда Эрику было семнадцать, его родители, обычные люди, не мутанты, погибли в пожаре в Германии. В период между семнадцатым и двадцать первым годом его жизни что-то случилось, никто не знает, что конкретно, и на свет появился Магнито, изливающий на массы промутантские речи, граничащие с призывами к революции, и огромными темпами приобретающий сторонников. Он великолепный оратор, этот Магнито–Леншерр, и его идеи ужасны, но Чарльз видит то, как его мысли апеллируют к определенной части юных мутантов, которым нужен выход для злости. Его бескомпромиссная анти-интеграционная позиция позволила ему приобрести множество последователей, особенно среди запуганных и гонимых молодых мутантов, учащихся в общих городских школах. Так что эта встреча определенно не будет скучной, и Чарльз с нетерпением ждет начала дискуссии. Лето было заполнено ремонтом в школе, а экзамены в середине года были просто адским временем. Прошло слишком много времени с того момента, когда ему в последний раз везло встретить достойного оппонента и немного развлечься. – В конце концов, даже если ничего не выйдет, нам будет о чем вспомнить, – говорит Хэнк, встряхивая головой. – Уверен, так оно и будет, – откликается Чарльз. То, что Хэнку удается найти подходящее место для парковки у студии – почти маленькое чудо, и Чарльз, будь он склонен к беспочвенной вере в высшие силы, решил бы, что это хорошее предзнаменование, и что сегодняшний вечер пройдет так, как надо. Как бы то ни было, он просто рад тому, что от машины до здания, в котором располагается студия, нужно пройти совсем немного, ведь на улице все еще моросит мелкий дождь. – Доктор Ксавьер! – говорит молодая женщина по имени Сэнди, с которой Чарльз безумно долго разговаривает по телефону перед каждым своим появлением на шоу у Малькольма. – Вы довольно-таки рано! – Боюсь, что так и есть, – отвечает Чарльз. – Я надеюсь, это не причинит вам неудобств. Мы решили выехать пораньше из-за погоды. – Нет проблем, – говорит Сэнди. – У Малькольма важная встреча, но я уверена, как только он освободится, он зайдет к вам поздороваться. Вам нужно что-нибудь? Перекусить? Сэндвич? Кофе? – Я в полном порядке, – отвечает Чарльз и смотрит наверх, на Хэнка. – Тебе нужно что-нибудь, Хэнк? – Нет, спасибо, – отвечает Хэнк. Сэнди улыбается им обоим. – Тогда вы можете отдохнуть в зеленой комнате, пока мы не будем готовы. Я приду за вами чуть позже, – она двигается в сторону дверей. – Сюда. Чарльз прекрасно знает, как пройти в зеленую комнату, но так же он знает, что проводить их туда – работа Сэнди. Поэтому он беспрекословно следует за ней, и Хэнк идет в паре шагов за ними. У Чарльза с собой iPad, книга, и, если этого будет недостаточно, чтобы занять время, стопка тестов, которые он должен проверить на этой неделе. Он надеется, что Хэнк так же подготовился к долгому ожиданию, потому что Чарльз не совсем в том расположении духа, чтобы болтать с кем-либо. В зеленой комнате Чарльз устраивается у стола и достает свою книгу, пока Хэнк бесцельно слоняется рядом, рассматривая все детали интерьера и то и дело поглядывая на часы. Чарльз ощущает чувства Хэнка и целиком и полностью принимает их – Маккой был рядом с самого начала, еще в то время, когда он был всего лишь смущающимся странноватым мальчишкой, готовым пойти на что угодно, чтобы стать нормальным. Чарльз был рядом с ним, когда Хэнк прошел через болезненную трансформацию, которая стала последствием его первой попытки устранить проявления своей мутации. И Хэнк был рядом с Чарльзом в те ужасные первые часы после выстрела в спину, когда Рейвен и все остальные все еще были в Нью-Йорке. Он принимает Хэнка и понимает, почему тот проявляет по отношению к нему такую гиперопеку. Однако, в данный момент это не спасает Чарльза от нарастающего раздражения. Чарльз прочитывает целую главу, прежде чем непрекращающийся шум начинает мешать ему следить за мыслью автора. – Хэнк, – говорит он, откладывая книгу в сторону и наблюдая за тем, как Хэнк лениво перелистывает канал новостей, где сенаторы Келли и Обама без перерыва жужжат что-то о правах мутантов. – Да? – спрашивает Хэнк, подняв взгляд. – Ты, кажется, сейчас с ума сойдешь от скуки, – осторожно замечает Чарльз. – Почему бы тебе не пойти поискать нам что-нибудь на ужин? Чарльз еще не чувствует особенного голода, и он знает, что здесь буквально за углом есть кафетерий, но ему кажется, что какое-нибудь дело поможет занять Хэнка и спасти его от безделья. И даст Чарльзу пять минут вожделенного покоя. – Но, может быть, кто-то должен остаться здесь? – спрашивает Хэнк. – Я имею в виду, не то, чтобы я думаю, что ты не можешь… Просто было бы лучше… Ты прекрасно можешь сам о себе позаботиться, но… Чарльз прерывает его до того, как Хэнк окончательно путается в словах. – Хэнк, поверь, ничего не случится, если оставить меня наедине с самим собой на тридцать минут. Сомневаюсь, что Магнито явится сюда и примется угрожать мне, если ты ненадолго отойдешь. Хэнк качает головой, уныло улыбаясь. – Я немного надоедлив, верно? – Немного, – соглашается Чарльз. – Сходи, разомнись. Освежи голову. Во всем этом нет ничего страшного, просто очередное появление на телевидении. Хэнк вздыхает и берет свое пальто с дивана, после чего натягивает его на широкие плечи. – Что мне принести? Что-то определенное? – спрашивает он. – Все, что придет тебе в голову, будет превосходно, – отвечает Чарльз. – Может быть, что-нибудь горячее. – Я принесу, – обещает Хэнк, и, в последний раз оглянувшись, уходит, закрыв за собой дверь. Чарльз коротко вздыхает, смотря на опустевшую комнату и снова возвращается к книге. Но сегодня Чарльзу на удивление трудно следить за сюжетом: даже без Хэнка на заднем плане, его ум постоянно перескакивает с одной мысли на другую. Чарльз с трудом концентрируется на значении слов, и, спустя несколько страниц, он бросает эту безнадежную затею и достает из чехла свой iPad. На его электронный почтовый ящик пришла дюжина новых писем, на которые Чарльз не обращает ровным счетом никакого внимания, и несколько оповещений с сайта новостей, связанных с защитой прав мутантов. Быстро просмотрев их, Ксавьер понимает, что все они – о его появлении в прямом эфире, которое вот-вот начнется. Читать чужие ожидания о собственном выступлении за несколько минут до самого выступления – худшая идея из всех возможных, так что Чарльз игнорирует статьи так же, как письма, и возвращается на домашний экран, смотря на иконки приложений невидящим взглядом, понимая, что его разум перевозбужден и требует успокоения. Он не может сконцентрироваться на чтении, и у него нет ни одного интересного видео, чтобы занять время. Чарльз касается иконки приложения с шахматами скорее по привычке, чем от действительного желания сыграть в скучную игру против компьютера. Слишком долго у него не было действительно стоящего соперника. Чарльз едва успевает сделать несколько ходов в наполовину предсказуемой игре, прежде чем дверь в зеленую комнату открывается. Чарльз ожидал увидеть Хэнка, но разум, который он чувствует, когда мужчина входит в комнату, незнаком. И прекрасен. Чарльзу требуется вся его выдержка, чтобы сразу же не погрузиться в мысли незнакомца и не выяснить о нем все. Он годами вырабатывал собственные моральные принципы и чувство такта, и это помогает ему удержаться от нарушения собственных же правил. Поэтому он смотрит вверх с улыбкой, полной надежды. Что ж. Внешность незнакомца определенно соответствует его разуму. Он высокий и стройный. У него широкие плечи и грудная клетка; последняя стремительно сужается к поясу, что делает талию незнакомца почти неприлично тонкой. Ко всему прочему, темно-серый жилет под пиджаком еще больше подчеркивает эту особенность его фигуры. Черты лица незнакомца острые, а глаза мерцают, и Чарльз откровенно пялится на него на несколько секунд дольше, чем это позволено правилами приличия. – Привет, – наконец говорит Чарльз со слабой улыбкой. – Простите, я не ожидал, что кто-то войдет… – Я не знал, что кто-то здесь есть, – говорит мужчина. – Прошу прощения, я сейчас же уйду. Я не хотел мешать вашей работе… – Нет, нет, – поспешно отвечает Чарльз. Возможно, ему не следовало это делать, но он уже соскучился по простым дружеским беседам, которые часто завершались приглашением выпить кофе как-нибудь потом. Конечно, чаще всего кресло отпугивало тех, с кем Чарльз хотел бы перейти к чему–то большему, но, стоя перед выбором: смотреть на великолепного привлекательного мужчину, чей разум просто «сиял» или бездумно играть в шахматы с компьютером, он, без сомнений, выбирает первое. – Все в порядке. На самом деле, я не работал. Я всего лишь играл в шахматы… Мужчина приподнимает брови, кивает, и Чарльз тут же улавливает проблеск заинтересованности в его разуме. – Вы играете? – спрашивает Чарльз. – Не так много, как хотелось бы, – отвечает мужчина. – Довольно трудно найти стоящего соперника. Чарльз с трудом сдерживается, чтобы не сказать о своем огромном желании сыграть с незнакомцем партию-другую. Но, наверное, эмоции все-таки проявились на его лице, потому что мужчина внезапно улыбается, обнажая все зубы. Наверное, другие люди, думает Чарльз, сочтут эту улыбку слегка устрашающей, но ему она кажется невыносимо соблазнительной. – Присаживайтесь, – сглотнув, предлагает Чарльз. Мановением руки он очищает доску, и нажимает на экран, чтобы перезапустить игру. – Черные или белые? Здесь можно сделать случайный выбор, но, может быть, у вас есть предпочтения? Мужчина садится на стул с противоположной стороны стола. – Так пойдет, – говорит он, кивая на доску, где уже появились фигуры. Затем он дотягивается рукой до экрана, сдвигает белую пешку, откидывается на спинку стула и изучающе смотрит на Чарльза. Тот пытается понять, что значит выражение мальчишеского озорства на лице своего соперника, но, как назло, крайне мало разбирается в таких вещах без телепатии. – Вы – доктор Чарльз Ксавьер, – внезапно говорит мужчина. Чарльз улыбается. – Да, это я, – отвечает он и кивает на свое кресло. – Думаю, меня выдало это? – Не совсем, – говорит мужчина. – Скорее, это то, что натолкнуло меня на мысль. У вас очень запоминающийся взгляд. Не вздумай флиртовать с ним. Не вздумай флиртовать с ним, - думает Чарльз, и голос в его голове звучит поразительно похоже на голос Мойры. – Что ж, благодарю, – вот то, что решает ответить Чарльз. – Я надеялся, что вы знаете меня благодаря моим работам, но это вполне приемлемая альтернатива. – С вашими работами я тоже знаком, – говорит мужчина. – Ваши эссе на тему защиты прав мутантов… воодушевляют. Но ваши исследования в области скорости распространения мутаций и возможностей их носителей просто потрясающие. Чарльз слегка приосанивается. Его работы оценил кто-то не из научной среды – такое с ним случалось очень редко. – И этого достаточно, чтобы многие смотрели сквозь пальцы на вашу крайнюю заносчивость. К тому же вы, несомненно, обладаете выдающимся интеллектом, приправленным немалой долей всепоглощающего очарования. Чарльз приподнимает брови и с трудом удерживает себя от того, чтобы не уронить челюсть вниз. Немногие из людей или мутантов осмеливаются разговаривать с ним в таком тоне. Он знает, что должен быть возмущен или оскорблен, но вместо этого он чувствует нечто похожее на восхищение. Кроме того, думает Чарльз, этот мужчина считает его великолепным и привлекательным. И, к тому же, Чарльз уже понял, что незнакомец хорошо играет в шахматы, хотя они едва ли сделали по несколько ходов. Кажется, Ксавьер совсем немного влюбился, а на самом деле просто чувствует непреодолимую тягу к этому человеку. Чарльз улыбается, на этот раз по-настоящему улыбается, сбрасывает с себя маску публичного человека, и смеется. Кажется, сначала это ошеломляет его собеседника, но потом он понимает причину веселья Чарльза и улыбается в ответ. – Что ж, спасибо, - говорит Чарльз. – Я вижу, вы интересуетесь наукой? – Не профессионально, – отвечает мужчина. – У меня, скажем так, личный интерес. Я читаю почти все, что попадает мне под руку. – И вы, разумеется, понимаете то, что читаете, – уточняет Чарльз. – Что делает вас на голову выше большей части населения, о чем вы, несомненно, в курсе. Зачем читать, понимать и узнавать больше, если можно просто бегло просмотреть полученные учеными факты, вырвать их из контекста и придумать десяток новых пугающих заголовков? – Действительно, зачем, – соглашается мужчина. – Это все страх, верно? Они боятся, что число мутантов продолжит увеличиваться, что скоро люди останутся в меньшинстве. Естественный отбор, борьба за выживание, не так ли? Чарльз закатывает глаза, одновременно подхватывая своего ферзя за корону и передвигая его на нужное место. – Если честно, я хотел бы, чтобы обе стороны прекратили бессмысленные попытки доказать друг другу, кто сильнее и страшнее. И я думаю, вся эта ситуация не имеет никакого отношения к межвидовой борьбе. Скорее, это просто страх перед чем-то неизвестным. – Но это ведь одно и то же, не так ли? – спрашивает мужчина. – Разве борьба между новым и старым видом не является проявлением страха перед неизведанным? Страха перед чем-то, что является совершенно иным? Думаю, вы сталкивались с подобными предубеждениями, и не только из-за вашей мутации… Удар попадает в точку. Чарльз ненавидит использовать свой паралич как аргумент в споре, хотя иногда ему приходилось делать это в прошлом. Но он не выносит, когда это делает кто-то другой. Чарльз расправляет плечи, заставляя себя остаться спокойным и игнорируя закручивающийся узел гнева у себя в груди. – Я думаю, скоро большинство людей поймет, что мне не нужны ноги, чтобы быть совершенно дееспособным в академической и политической сферах, – говорит он, и его голос слегка дрожит, несмотря на все его попытки сохранить нейтральный тон. Глаза мужчины расширяются, и внезапно от него резкими волнами расходятся смущение и стыд. – Это не то, что я имел в виду, – поспешно говорит он, и вся его холодная отстраненность исчезает без следа. – Я бы никогда… Я имел в виду быть угнетенным, гонимым. Вы ведь были в такой ситуации, верно? – внезапно он выглядит очень уязвимым, но Чарльз едва замечает это - теперь его очередь смущаться и краснеть. – О, – говорит он. - Нет… То есть, я имел в виду, да, я был в такой ситуации. Простите, я неправильно вас понял. – Нет, это мне нужно просить прощения за неправильный подбор слов, – говорит мужчина, снова откидываясь в кресле, выражение его лица возвращается к прежнему, но теперь оно не такое непроницаемое, как раньше, будто Чарльз теперь может заглянуть под маску спокойствия мужчины. – Но вы понимаете, о чем я, верно? В основной массе своей люди воспринимают нас как что-то странное, точно так же убежденные гетеросексуалы смотрят на гомосексуалистов. В каждом из нас есть врожденный страх отличаться от большинства, быть гонимым, выделяться из толпы. И самый простой способ избежать этого – начать угнетать кого-то еще. Чарльз наклоняет голову. – Но есть и более оптимистичные способы – просвещение масс, призывы к толерантности и единству, обратить внимание людей на тот факт, что через двадцать лет их дети, возможно, станут мутантами, и то же самое можно сказать о следующем поколении. Мужчина фыркает и качает головой. Потом осторожно переставляет фигуру по доске и говорит: – Шах. Чарльз озадаченно моргает и смотрит на доску, пытаясь проанализировать ситуацию и понять, как произошло то, что произошло. Он настолько озабочен рассматриванием доски и внезапной угрозой своему королю, что почти пропускает следующую реплику незнакомца мимо ушей. - Они уничтожат нас, - говорит тот. Чарльз поднимает голову вверх и смотрит на мужчину слегка расширенными глазами. - Мы никогда не истребим друг друга, - говорит он. - Может быть, не сейчас, - отвечает мужчина. - Но за последние несколько десятилетий целые группы мутантов становились жертвами массового геноцида. Вы на самом деле думаете, что, сказав родителям, что их дети станут мутантами, вы измените их отношение к нам? Никто не хочет быть среди меньшинства. Как вы думаете, почему борьба за права геев внезапно совершила такой резкий прорыв? Мы не стали меньшими гомофобами, чем мы были пять лет назад, но им нужно что-то, чтобы уравновесить принятие анти-мутантских законов. Это кость, которую бросят организациям, борющимся за права меньшинств. И как вы думаете, почему большая часть про-гейских групп внезапно стала выражать анти-мутантские взгляды? - он откидывается назад и скрещивает руки на груди. - Как я и сказал, они просто проявляют свою потребность присоединиться к большинству хотя бы таким образом. Чарльз дает себе несколько секунд на обдумывание ответа, слабо пытаясь изобразить, что он слишком поглощен игрой, чтобы сразу же ответить. Прошло безумно долгое время с тех пор, как ему выпадал шанс по-настоящему поспорить с кем-нибудь настолько же увлеченным и равным, углубиться в тему политики в отношении однополых браков, науки и социологии, порассуждать об этом, не переходя на личности. Внезапно Чарльз осознает, что даже не спросил имени своего собеседника, что было крайне грубо с его стороны. Несомненно, его оппонент крайне умен, и в течение разговора ясно дал понять о своей принадлежности к числу мутантов. С таким человеком Чарльз обязан был столкнуться раньше, но он точно запомнил бы встречу с кем-то настолько привлекательным и интересным. Он убирает своего короля из опасной зоны и говорит: - Я думаю, это крайне пессимистичная точка зрения. Вещи меняются. Люди заставляют их изменяться. И все мы сможем остаться в живых, если не будем думать, что большинство людей обязательно будет воспринимать мутантов, как нечто опасное, а не признак прогресса. Мутанты - явление эволюции, это научный факт, и природа никогда не дает нам достаточно времени, чтобы привести наши взгляды в соответствие с внезапно изменившейся реальностью. Как вид, мы способны мгновенно приспосабливаться, и это должно поддерживать нас, а не пугать, - он смущенно улыбается и опускает руку вниз. - К примеру, шесть лет назад я едва ли мог подтянуться на турнике хотя бы один раз. Сейчас я делаю полдюжины подтягиваний еще до того, как подняться с постели. Мужчина слегка улыбается, выражая сочувствие и слегка наклоняет голову, чтобы показать, что он понял намек Чарльза. - Шутите над собственным положением чтобы вызвать симпатию у толпы? - спрашивает он, но в его голосе нет ни капли язвительности. - Я всего лишь привожу конкретный пример, - отвечает Чарльз и приподнимает подбородок, демонстрируя явное высокомерие. - И я имею на это полное право. Это - моя трагедия, и я могу говорить об этом так, как захочу. От того, что люди сочувствуют мне, мое положение не становится легче. Я считаю, что лучше оптимистично смотреть на вещи, иначе мы вымерли бы как вид столетия назад. - Хм, - соглашается мужчина. - Должен заметить, что мой аргумент по поводу геноцида тоже имеет под собой правдивую основу. Большая часть моей семьи была уничтожена во время Холокоста, так что у меня тоже есть конкретный пример проявления человеческой жестокости. - Это больше, чем конкретный пример, - замечает Чарльз. - Это - история, и наше отношение к событиям прошлого, наша память об опыте предыдущих поколений определяет наш путь сегодня, и наше будущее завтра. Конкретные примеры и судьбы всего лишь помогают полнее восстановить картину происходящего. - Не знаю, могу ли я с вами согласиться, - задумчиво говорит мужчина. - Мне кажется, некоторые люди используют свою трагедию как оружие, чтобы заставить других чувствовать вину за то, что с ними произошло. Вы знаете, сколько людей заявляют о том, что мутанты намеренно причиняли им физический вред, чтобы подогреть анти-мутантские настроения? - А сколько людей приходят на конференции и пишут письма в газеты, чтобы выступить в защиту мутантов и сказать, что они понимают, что мутанты не виноваты в том, кто они есть, и что люди не могут возлагать вину за поступки отдельных личностей на всех мутантов разом, как не могут обвинять все общество за преступления серийных киллеров? - возражает Чарльз. – А как часто человечество делает ровно наоборот – клеймит всех людей родом с Ближнего Востока как террористов, а всех молодых латиноамериканцев как преступников? – парирует мужчина. – Они делают так только потому, что мы сами не желаем прервать этот порочный круг страха, – говорит Чарльз. – Если бы люди видели большее количество мутантов, не прячущихся, не боящихся, живущих нормальной жизнью, работающих и посещающих школу, делающих самые обычные вещи, как и все остальные, они начали бы понимать, что на самом деле у нас больше общего, чем различий. Мы не можем изменить мнение каждого за один день. Нужно действовать постепенно, шаг за шагом, в обществе, прямо среди людей, и рано или поздно они поймут, что мы не такие уж и разные. Мужчина закатывает глаза. – Интеграция, – говорит он. – И как она идет сейчас? Да даже вы руководите частной школой для мутантов и держите детей подальше от общества. – В школе их обучают тем вещам, которые пока не способно дать общее образование, – откликается Чарльз. – Мы работаем над этим… Меня попросили проконсультировать Государственный Департамент образования Нью–Йорка. Они хотят создать специальную программу для детей-мутантов, которая будет лучше отвечать требованиям современности и одновременно будет более интересна для детей, а так же основана не на книгах десятилетней давности. Если пробное введение программы пройдет хорошо, они хотят сделать ее общеобязательной для всех школ Америки. – И как быстро это произойдет? – спрашивает мужчина. – Через пять лет? Десять? Двадцать? Какие из всех этих проектов на самом деле воплотятся в жизнь, а какие служат всего лишь поводом, чтобы получить вашу поддержку и сотрудничество с вашими людьми? Чарльз дотрагивается пальцами до виска. – Как вы помните, я телепат, – говорит он. – Позвольте мне перефразировать, – уточняет мужчина. – Какие из этих проектов не пресекутся на корню, стоит им уйти из рук молодых идеалистов Департамента образования и оказаться в руках у властных структур страны? Чарльз вздыхает. – Интеграция – не выход, – говорит мужчина. – Интеграция – устаревшая модель, которая оставляет детей запуганными и подверженными издевательствам, из-за того, что они совершают вещи, которые не могут контролировать. Это будет сеять раздор между обеими сторонами. Думаю, вы лучше чем кто-либо, можете понять это. Что-то в этом споре очень сильно напоминает Чарльзу, и он быстро перебирает в голове места, где он мог слышать что-то подобное. И вспоминает – это было на YouTube. Это было вчера ночью. Челюсть Чарльза падает вниз. Умный, неординарный мутант-еврей, который выступает против интеграции мутантов с людьми и именно сегодня вечером случайно оказался за кулисами шоу Малькольма? – Вы – Магнито, – говорит он. – Точнее… Леншерр. Вы – Эрик Леншерр? Мужчина – Магнито – Леншерр – улыбается и приподнимает подбородок. – Да, это я, – говорит он. – Если честно, я удивлен, как много времени вам понадобилось, чтобы понять это. Может быть, вы не так уж хороши, как я подумал? – Что ж, без этого ужасного шлема, очень просто оказаться введенным в ступор тем, как хорошо вы выглядите без него, – говорит Чарльз. Он хотел добавить в тон нотки сарказма, но то, что вышло, звучало скорее восхищенно. – И, кстати говоря, вы не представились, что было крайне невежливо с вашей стороны. Леншерр снова улыбается. – Да, вы правы, – говорит он и протягивает Чарльзу руку. – Эрик Леншерр. Я очень рад знакомству с вами, доктор Ксавьер. – Пожалуйста, зовите меня Чарльз, – говорит Чарльз, отвечая на рукопожатие. – Я тоже очень рад. – Признаюсь, – усмехается Леншерр. – Я рад узнать, что под всеми слоями бравады и самоуверенности, есть такой блестящий ум. Хотя, не могу сказать, что смотреть на проявления вашей самоуверенности неприятно, – он не дает Чарльзу высвободить руку. – И зовите меня Эрик. – С удовольствием, – едва слышно говорит Чарльз, и они застывают в таком положении, рука в руке, уставившись друг на друга в течение долгих секунд. Нейроны в мозге Ксавьера совершенно не волнует тот факт, что тот самый привлекательный мужчина, который сейчас держит его за руку, возможно, убивал людей во время одной из своих радикальных акций за права мутантов. Более того, Чарльз открывает рот, чтобы пригласить Эрика на ужин, но тут же чувствует появление Хэнка, который зашел в коридор и уже направляется к комнате. Он вздыхает и убирает руку назад. – Мне ужасно жаль, - говорит он. – Но мой коллега возвращается. Леншерр – Эрик – вздрагивает, молчит, а потом понимающе кивает. – Телепат, – говорит он, и Чарльз кивает. – Да, так и есть, – подтверждает Чарльз его догадку. - Я стараюсь приглядывать за своими людьми. Не назойливо, просто достаточно, чтобы быть уверенным, что с ними все в порядке. Это даже успокаивает, знать, что ты не один. – Совершенно верно, – соглашается Эрик. – Кстати говоря, – продолжает Чарльз, даже чувствуя, что Хэнк уже подошел к самой двери. – Я хотел узнать, может быть, после всего этого, вы захотите поужинать со мной? – он улыбается Эрику своей самой очаровательной улыбкой, но тот лишь издает смешок. – Уверены, что хотите появиться на людях с предполагаемым террористом? - Ну… – начинает говорить Чарльз, но в этот момент дверь открывается, и на пороге появляется Хэнк с обедом на подносе. Он разговаривает с Сэнди, и они оба замолкают на полуслове, как только видят Эрика и Чарльза. – О, мистер Леншерр! – восклицает Сэнди, и Чарльз обращает внимания на то, что ее голос звучит без тени волнения, хотя он чувствует, насколько она на самом деле боится Эрика. - Я как раз вас искала. Ваши спутники и все необходимое ждут вас в соседней комнате. Леншерр? - пораженно спрашивает Хэнк. – Чарльз, все это время ты сидел тут и разговаривал с Магнито? Позже, – отвечает ему Чарльз, смущенно улыбаясь Эрику. – Полагаю, увидимся позже, – говорит Чарльз. – Полагаю, так и будет, – отвечает Эрик. – Я действительно заинтересован в том, что вы еще можете мне предложить. Чарльз не краснеет, хотя очень близок к этому, особенно когда Эрик подмигивает ему, прежде чем выйти из комнаты вслед за Сэнди. Дверь закрывается, и Хэнк в ужасе смотрит на него. – Магнито?! – он почти вопит. – Его зовут Эрик Леншерр, – отвечает Чарльз, все еще беспомощно смотря на дверь. Он моргает, встряхивает головой и смотрит на Хэнка. Отвисшая челюсть Хэнка не очень подходит к голубому меху. – Мы сыграли в очень хорошую партию, – он смотрит на свой iPad. Его фигур на доске все еще довольно много, но, кажется, Эрик поставил бы ему мат через… четыре хода. – По большей части мы просто играли в шахматы. Но так же много разговаривали. Он очень… – у Чарльз на языке вертится много слов, которыми он мог бы закончить это предложение. – …очень умен, – наконец заканчивает он. – Он – террорист, – напоминает ему Хэнк. – Предполагаемый террорист, – возражает Чарльз. – И… Может быть, он собирается перейти к более мирным способам борьбы? Он же согласился на эту дискуссию, не так ли? Глаза Хэнка расширяются. – Он тебе нравится, – неверяще говорит он. – Он великолепен, Хэнк, – настаивает Чарльз. – Он разбирается в научных теориях, он может уверенно спорить о политике, власти и социологии. Он хорошо подкован в истории, и он фантастический оппонент в споре, и ты сам знаешь, что я не так часто могу говорить с кем-то на таком уровне. – О Господи Боже, – стонет Хэнк. –  Чарльз!!! Чарльз долго работал над собственным авторитетом среди своих учеников и коллег. Он ненамного старше большинства из них, и даже не может утверждать, что он гораздо умнее Хэнка. Он политически активен, достаточно умен и манипулятивен, чтобы люди прислушивались к нему. Побочным эффектом его попыток управлять другими людьми и быть для них авторитетом является то, что его коллеги и студенты очень часто забывают, что на самом деле ему всего тридцать один, он не женат, и, как внезапно выяснилось, ужасно одинок. Чарльз не может утверждать, что первые годы после того, как его подстрелили, были такими уж трудными. Ему пришлось смириться с положением дел, научиться жить с достоинством, которое, как он думал после первого этапа восстановительной терапии, он утратил навсегда. Но между управлением школой, созданием имиджа активного политического деятеля и продолжением собственных исследований, у него просто не было времени на то, чтобы, как до этого, ходить в бары и флиртовать с незнакомцами, пока не стало ясно, что такого рода развлечения теперь закрыты для него раз и навсегда. Это тяжело, постоянно чувствовать жалость окружающих. Чарльз часто думал, насколько ему было бы проще, не будь он телепатом. Тогда он мог бы просто притвориться, что люди идут с ним в постель не из чувства жалости, а потому что он красив, умен, или очарователен… Но Эрик не жалеет его. Чарльз чувствовал заинтересованность, промелькнувшую в его разуме, после чего последовало изумление и пристальное внимание к самому Чарльзу. Что забавно, Чарльз чувствовал ровно то же самое. – Не бери в голову, – поспешно говорит он Хэнку, чтобы скорее увести того от смущающей для Чарльза темы собственных эмоциональных и сексуальных потребностей и самому не удариться в нее вопросом «Господи, ты видел, как на нем сидит этот костюм?!» – Что ты принес на ужин? Хэнк все еще чувствует себя неуютно, но все же расставляет на столе пакеты, как только Чарльз поспешно убирает в сторону свой iPad, и начинает доставать из них продукты. Хэнк принес суп, сэндвичи, стаканы с горячим чаем и шоколадный кекс, который Чарльз откладывает, чтобы съесть его после. Попутно он обдумывает ближайшие планы, и, даже болтая с Хэнком о студентах, думает о том, как напомнит Эрику о том, что тот не дал ответа на приглашение Чарльза на ужин. Если Эрик все же откажется, ему точно понадобится шоколад, чтобы приподнять себе настроение. А если согласится, ему будет нужно что-то, чтобы отпраздновать успех. Не проходит много времени, и Сэнди заглядывает к ним, чтобы пригласить в студию, куда он и направляется, выкатив кресло из-за обеденного стола. В студии он подъезжает к столу и останавливается по правую сторону от Малькольма, пока команда телевизионщиков крутится вокруг него, подключая микрофоны, вводя какие-то коды в компьютеры и наливая в стаканы воду из бутылок. – Чарльз, – приветствует его Малькольм, пожимая его руку. – Прости, что не пришел раньше, я был очень занят. Но я очень рад тебя видеть. – Я тоже рад встрече, – отвечает Чарльз. – А мне нужно попросить прощения за то, что мы не видим друг друга нигде, кроме этой студии. – Твоя правда, – признает Малькольм. – Немногие люди могут так увлекательно говорить о правах мутантов, как ты. Но, я слышал, наш сегодняшний гость может обойти тебя в этом. – Я тоже об этом слышал, – усмехается Чарльз. Затем, со слабой полуулыбкой, он добавляет: – На самом деле, мы уже разговаривали, когда были в зеленой комнате. – О, неужели? – удивляется Малькольм. – Я почти расстроен тем, что вы встретились впервые там, а не здесь, в прямом эфире. Великие Магнито и Профессор Икс встречаются в первый раз, и все такое… Я надеюсь, там прогремели фанфары? – Ну, в некотором роде, – осторожно отвечает Чарльз. Он не уверен, что те искры и почти видимое напряжение, которые появились в воздухе между ними, когда он пожал Эрику руку, были именно тем, что подразумевал Малькольм в своей шутке. – Но, надо признать, он просто великолепен. – Тогда, я надеюсь, сегодня нас ждет просто незабываемое шоу, – говорит Малькольм. – Хм, – отвечает Чарльз. К счастью, он уверен, что они с Эриком смогут продолжить беседу на том же уровне, на каком она шла в зеленой комнате, и, надо признать, прошла она гораздо лучше, чем он того ожидал. И это было совсем нетрудно. Им просто нужно возобновить обсуждение с того же места, где оно было закончено. И, если Эрику вдруг не придет в голову разыграть перед камерой убежденного экстремиста, все будет хорошо. Технические приготовления продолжаются. Кто-то отвлекает Чарльза от разговора, начинает заниматься его мейк-апом для камеры, пока Малькольм просматривает свои заметки и сценарий встречи. Хэнк усаживается на раскладной стул около стены и ставит его так, чтобы ясно видеть все, что происходит на съемочной площадке, при этом стараясь стать незаметным для окружающих. Это удается ему в той мере, в какой может стать незаметным мужчина семи футов ростом, полностью покрытый голубым мехом. Чарльз же старается сделать вид, что он не следит за входом жадным взглядом, ожидая, когда же из двери снова появится Эрик. Эрик приходит перед самым началом прямого эфира, окруженный толпой визажистов и операторов, и женщиной, в которой Чарльз узнает Эмму Фрост, одну из самых известных сторонниц Магнито, довольно сильную телепатку, которая смотрит на всех вокруг с неизменным презрением, неважно, человек перед ней или мутант. Она – одна из самых публичных персон в лагере экстремистов, та личность, которая чаще всего делает заявления для прессы, и которую постоянно цитируют в печатных изданиях. На самом деле, Чарльз до этого дня никогда не встречал ее лично, что кажется невероятным, учитывая их общую мутацию и одинаковые политические интересы, но, с другой стороны, Чарльз до сего дня никогда не встречался и с Эриком. Фрост что-то тихо говорит Эрику на ухо, умудряясь делать это пока кто-то пытается повесить микрофон ему на воротник, а кто-то еще – нанести последние штрихи грима ему на лицо. Эрик не выглядит от этого счастливым, впрочем, как и она, и когда Леншерр отстраняется от нее, чтобы оглядеться по сторонам, его глаза встречаются с глазами Чарльза. Эрик смотрит на него с едва заметной соблазняющей улыбкой, но Эмма тут же поворачивается и смотрит прямо на Чарльза. Следи за собой сам, – проецирует она, и, хотя Чарльз немного оторопевает от внезапного контакта, после лишь жизнерадостно улыбается ей в ответ. Эрик отсылает прочь своих сопровождающих и садится сбоку от Малькольма. – Мистер Леншерр, это честь для меня, – говорит Малькольм, протягивая ему руку в качестве приветствия. Эрик пожимает ее в ответ. - Уверяю вас, это взаимно, – говорит он. – Я согласился на это только при том условии, что именно вы будете вести это шоу. Вы – единственный из всех журналистов, кого я могу выносить на нашем телевидении. – Что ж, я польщен, – отвечает Малькольм. – Надеюсь, что сегодняшний эфир вас не разочарует. – О, уверен, этого не случится, – негромко говорит Эрик, но теперь его взгляд совершенно точно направлен не на Малькольма, а чуть правее, прямо на Чарльза. Он улыбается. Чарльз улыбается в ответ, и резкая дрожь пробегает по его телу, когда вся комната замирает в ожидании включения прямого эфира. – Добрый вечер, - говорит Малькольм, как только камера начинает работать. – Я – Малькольм Стивенс, добро пожаловать на «Итог дня». Позднее мы обсудим доклад Конгресса за этот месяц, и вторую часть репортажа Фелиции Пратчетт о реформе образования, но сегодня мы начнем наш выпуск с очень необычной беседы. Многие в нашей стране были воодушевлены принятием «Акта о запрете дискриминации над мутантами», или, как его называют в масс-медиа, Биллем о правах мутантов. Работа над этим проектом разными темпами шла долгие годы, как только началось движение за права мутантов примерно пятнадцать лет назад. Акт имеет своих сторонников и противников среди лидеров движения за права мутантов, и сегодня вечером, эксклюзивно для «Итога Дня», к нам прибыл доктор Чарльз Ксавьер, ученый-генетик, профессор, и выдающийся борец за права мутантов, который долгое время поддерживал принятие Акта. В качестве его оппонента сегодня выступит мистер Эрик Леншерр, больше знакомый зрителям под именем «Магнито», известный как активист за права мутантов в гораздо более радикальной форме, который думает, что принятие Акта не приведет ни к каким изменениям для мутантов. Продюсер кивает Чарльзу, давая знак, что именно он сейчас находится под прицелом камеры. Он улыбается четко отрепетированной улыбкой и кладет руки на стол. – Доктор Ксавьер, – говорит Малькольм, слегка повернувшись, чтобы обратиться прямо к нему. – Почему бы нам не начать с того, чтобы вы дали нам короткую справку о том, как проходила подготовка к принятию Акта? В своей маске для телевидения Чарльз чувствует себя уютно и спокойно, будто в любимом кардигане. Он может быть достаточно молод, но он участвует в борьбе за права мутантов уже больше десяти лет. Это достаточный срок для того, чтобы почувствовать себя уверенно перед камерой. Хотя, пожалуй, он не чувствует себя очень уж уверенно, сидя под пристальным взглядом Эрика, который расположился всего в шести футах от него. Но, к счастью, Чарльз может отвечать на вопросы таких интервью даже с закрытыми глазами. К счастью, потому что его мозг решительно не хочет фокусироваться ни на чем, кроме мужчины, который сидит напротив. – Я думаю, вы уже рассказали нам достаточно, чтобы зрители поняли суть дела, Малькольм, – говорит Чарльз, следя за Эриком краем глаза. – Принятию Акта предшествовала долгая процедура разработки, прохождения через Правительство и Сенат, постоянных поправок, и все это заняло, по меньшей мере, десять лет. Как бы то ни было, достаточно трудно рассказать о подготовке в двух словах. Несмотря на постоянные и совершенно естественные задержки, я должен заметить, что этот документ является действительно долгосрочным. В нем должны быть предусмотрены все хитросплетения генетических мутаций и то, как это будет влиять на статус людей с измененным генетическим кодом, называемых в обществе «мутантами». Чтобы закон работал лучшим образом на благо людей и мутантов, необходимо было построить законопроект таким образом, чтобы его цели и задачи были как можно более понятными, конкретными и точными. При этом приходилось считаться с тем, что терминология, которую мы обычно используем для обсуждения мутаций, поразительно неточна. Если честно, я никогда не пытался выяснить, происходит это из-за того, что в нашем языке слишком много сленга, описывающего те необычные способности, которые появляются у людей благодаря мутациям, или просто потому, что генетики в прошлом просто не имели ни малейшего понятия о том, о чем они говорили. Слышится негромкий смешок. Эрик, который все еще находится вне поля зрения камеры, закатывает глаза, но на его губах играет слабая улыбка, видная только в уголках его губ, и это заставляет Чарльза улыбнуться в ответ. – Не то, чтобы я собираюсь стать старым занудным профессором генетики… – Которым вы уже являетесь, – бормочет Эрик себе под нос. Чарльзу кажется, что эта фраза была сказана Эриком исключительно самому себе, но получилась достаточно громкой, чтобы микрофон записал ее. Внезапно камера переводится на него, и Чарльз видит его изображение на экране. Лицо Эрика берут крупным планом, пока тот с выражением вежливого интереса на лице рассматривает сидящего на противоположной стороне Чарльза, после чего опирается на один локоть и едва заметно улыбается ему. О, Боже. Эрик флиртует с ним в прямом эфире. Магнито только что сказал Чарльзу что-то с намеком на флирт на телевидении. В его глазах мерцает что-то, что можно определить как легкое смущение или, наоборот, соблазн. Трудно сказать точно. Вся остальная студия смотрит на них с шокированными выражениями лиц и широко раскрытыми глазами. Чарльзу требуется несколько секунд, чтобы понять, что Эрик провоцирует его. Замечательно. Он примет вызов. Правда, реакция его будет совсем не той, какой от него ожидают. – Вы недалеки от истины, – соглашается Чарльз, ухмыляясь. – Но, хотя моя телепатия является результатом генетической мутации – основой основ всей эволюции – это далеко не единственная вещь, которая делает меня мутантом. У каждого из нас есть сотни признаков и особенностей, вызванных генетическими мутациями. К примеру, то, как мерцают ваши глаза, это всего лишь результат небольшого сбоя в ДНК ваших предков десятки тысяч лет назад. И, если хотите знать мое мнение, то, что получилось в итоге, выглядит весьма привлекательно. По студии проходит едва слышимый ропот. Чарльз чувствует, как беспокойство и нервозность людей в комнате внезапно превращаются в чистейший шок и недоумение. Так же он слышит бормотание людей, присутствующих в студии, громкость которого нарастает, и скоро точно станет достаточной, чтобы этот шум начали улавливать микрофоны. – Неужели? – спрашивает Эрик. Его губы приоткрываются в улыбке, в той самой, которую он уже использовал в зеленой комнате, при которой видны все его зубы. Той самой, которая делает Чарльза слегка легкомысленным. – Что ж, тогда что еще мне остается сказать, кроме как «Мутант и горжусь»? Чарльз смеется, сдвигается вперед и ставит свой локоть на стол, чтобы подпереть рукой подбородок. – Конечно же, глазами все не ограничивается. Особенный оттенок ваших волос тоже является вариацией нормы, комбинацией генов, которые обычно остаются подавленными, но конкретно в вашем случае дали такой восхитительный рыжий цвет. На заднем плане что-то падает, и, кажется, это была чья-то кофейная кружка. – Мои волосы? – переспрашивает Эрик. Он поднимает руку и задевает прядь своих волос, сдвигая ее так, чтобы иметь возможность посмотреть на них на свету. Господи боже, у этого мужчины очень большие руки. Длинные пальцы. И Чарльзу безумно хочется дотронуться до них. – Что ж, доктор, если бы я не знал, я бы подумал, что наша беседа внезапно приобрела двойной смысл. – Бросьте, – соблазнительно понижает голос Чарльз. – Я всего лишь пытался объяснить вам, что в вашем теле есть множество восхитительных черт, сформированных исключительно за счет мутаций, и их наличие не зависит от ваших сил. Это важно понять всем, чтобы язык законопроекта не был превратно интерпретирован кем-нибудь, кто проявляет излишнюю агрессию по отношению к законным мерам воздействия. – Излишнюю агрессию? – переспрашивает Эрик. – А, может быть, это тоже результат мутации? – На самом деле, вернее будет сказать «гиперактивность», – отвечает Чарльз, – я предпочел бы использовать психологический термин. И да, я уверен, что в этой черте характера тоже есть своя доля мутации. – И как какой-нибудь человек может наверняка узнать о своей гиперактивности? – с явным намеком спрашивает Эрик. – Если пожелаете, – говорит Чарльз, но слегка приостанавливается и смотрит направо, замечая округлившиеся от шока глаза Хэнка. В тот же момент телефон в кармане его пиджака внезапно начинает вибрировать. Тогда же он начинает ощущать смущение и ужас, исходящие от Хэнка, и некоторое опасение от всех остальных в студии. И это он не может так просто проигнорировать. – Я помогу вам выяснить это позднее. Эрик снова улыбается ему в ответ. Телефон Чарльза прекращает вибрировать, и затем коротко вибрирует снова, сигнализируя о пришедшем сообщении. – Что ж, - быстро говорит Малькольм, прежде чем Чарльз или Эрик снова начинают говорить. – Это было очень… информативно, доктор Ксавьер. Я уверен, все поняли, насколько важен язык при формулировке законопроектов, но все же, некоторым кажется, что прошло слишком много времени для принятия конкретно этого закона. Ваши мысли по этому поводу, мистер Леншерр? Если бы Малькольм был немного дальновиднее, он наверняка уже решил бы прекратить обсуждение. Хотя, судя по тому, что Чарльз может видеть, приблизившись чуть ближе к его мыслям, Малькольм просто слишком шокирован всем происходящим. Достаточно просто приблизиться к его разуму, чтобы увидеть оттенки паники и смущения, витающие на самой поверхности его сознания. Это заставляет Чарльза улыбнуться, совсем чуть-чуть, и он воспринимает молчаливое невмешательство Малькольма как позволение продолжить флиртовать с Эриком. – Что ж, – говорит Эрик, все еще смотря на Чарльза. – Думаю, если бы доктор Ксавьер мог приезжать на мое рабочее место каждую неделю, чтобы так эмоционально поговорить о мутациях, я бы тоже успевал сделать очень немногое. Четко слышно, как кто-то в студии захихикал. Чарльз не уверен, но ему кажется, что это прозвучало достаточно громко, чтобы микрофоны записали это на пленку. Но в то же время он слишком занят собственным смущением, чтобы думать об этом. – Вообще-то я ездил туда не каждую неделю, – слабо протестует он. – Если вы помните, у меня есть частная школа, которая тоже требует внимания. – Очень жаль, – отвечает Эрик, и как только Малькольм открывает рот, чтобы направить обсуждение в другую сторону, или, возможно, заставить их обоих заткнуться, продолжает. – На самом деле, мы все еще говорим о политике. Этот закон не сделал и половины того, что должен был. Если мы возьмем слово «мутант» и заменим его словом «женщина», «афроамериканец» или «гомосексуал», то мы поразимся, насколько ограниченным является этот проект. Это просто смешно. Цель этого закона – дать подачку защитникам прав мутантов, чтобы они почувствовали себя воодушевленными и перестали бороться за достижение настоящего равноправия. Они отказываются вступать в настоящую дискуссию, только кормят нас обещаниями, и ожидают, что мы поблагодарим их за это. А на следующий день власти пойдут и арестуют шестнадцать мирных демонстрантов, выступающих в защиту прав мутантов. – А, да, – говорит Чарльз. Он не может сказать, что точка зрения Эрика полностью неверна, но тот, очевидно, знает только половину истории. Однако, вместо того, чтобы рассказать все обстоятельства того столкновения, он внезапно говорит. – Моя сестра была среди тех, кого тогда арестовали. Ей предъявили обвинение в публичном… В общем, у нее есть привычка ходить на такие мероприятия абсолютно обнаженной, чтобы выразить свой протест, и она явно убьет меня за то, что сказал об этом на национальном телевидении. Как по заказу, телефон в кармане снова вибрирует. – Обнаженной, правда? – спрашивает Эрик. – Я полагаю, вы из чувства солидарности к ней присоединились? Щеки Чарльза вновь краснеют. – Нет, – говорит он. – Боюсь, публичное обнажение еще не успело войти в список моих административных нарушений. Эрик кидает на Чарльза красноречивый взгляд через стол. – Что ж, печально, – говорит он. – Но всегда есть надежда на будущее. Еще одна вибрация. Боже, Рейвен убьет его за это, но… – Я думаю, над этим стоит поработать, – говорит Чарльз. – Может быть, в более интимной обстановке? – он приподнимает бровь. Улыбка Эрика в ответ на этот выпад грозится свести его с ума. – Если смогу, я буду счастлив помочь вам с этим, – говорит он. Телефон Чарльза снова вздрагивает, но, прежде чем он успевает ответить, Малькольм откашливается. О, точно. В помещении полно людей. Прямой эфир. Просто замечательно. – Это было очень… необычно, – говорит Малькольм. – Но сейчас мы прервемся на небольшую паузу. Когда мы вернемся… Чарльз видит, как на экране электронного суфлера появляются слова и краткие тезисы, описывающие суть беседы, что должна была пройти между Эриком и Чарльзом. – Что ж, мы вернемся после короткой рекламы, – говорит Малькольм, хотя слова сценария все еще появляются на мониторе. Далее следует долгая минута практически гробовой тишины. Вслух, по крайней мере. В мыслях людей полнейший сумбур, и некоторые из них звучат так громко, что ментальные щиты Чарльза трещат по швам. И он едва может понять, кому какие мысли принадлежат. Тишина, наконец, сменяется резким шумом. – Какого черта тут только что происходило? – шипит Малькольм. Прежде чем Чарльз, который все еще смотрит на Эрика, успевает ответить, рядом материализуется Хэнк и опирается на столешницу. Выглядит он весьма устрашающе, особенно когда обнажает свои клыки. – Чарльз! – рычит он. – Ты был в прямом эфире! На другой стороне стола Эмма Фрост говорит Эрику примерно то же самое. – Я привела тебя сюда, чтобы ты говорил о политике, а не чтобы ты соблазнял своего оппонента, имбецил! – почти кричит она, и каким-то образом в ее сознании все еще есть следы немалого веселья, несмотря на злость, исходящую от нее. – Ради всего святого, о чем ты думал? – спрашивает Хэнк. Чарльз рассеянно бормочет в ответ какую-то бессмыслицу, одновременно смотря на Эрика и машинально доставая свой телефон из кармана. Он смотрит на экран и видит девять сообщений от Рейвен и два от Мойры. Пока Чарльз просматривает их, Хэнк продолжает читать ему нотации. Все сообщения Рейвен написаны заглавными буквами и в основном содержат его имя и возмущенные восклицания, в которых она интересуется, в своем ли он уме. Ударь его в отместку, – написано в первом сообщении Мойры. И тут же во втором: Но сначала сходите, найдите уединенное место. Он ухмыляется и убирает телефон обратно, снова смотря на Эрика, который как раз отводит взгляд от мисс Фрост, точно в нужный момент, чтобы встретиться глазами с Чарльзом и улыбнуться в ответ. – О, Хэнк, я даже не знаю, – говорит Чарльз, отвечая на один из случайных вопросов, которые Хэнк задает ему во время своей короткой лекции. – Я думаю, зрителям будет полезно увидеть, что лидеры противоборствующих лагерей могут общаться так нормально… Так по-человечески… Он с улыбкой поворачивается к Хэнку, и тот закатывает глаза. И Чарльз понимает его, правда. Он знает, что должен чувствовать себя глупо, придя на телевизионную передачу как представитель своих людей, и вместо этого окунувшись с головой в бесстыдный флирт с тем, кто вообще-то должен был быть его оппонентом, но ему в данный момент пугающе плевать на это. Он провел последние десять лет, будучи спокойным, вежливым и уверенным в свете постоянного внимания, будучи достойным доверия представителем мутантов, появляющимся на телешоу и обложках журналов, делающим все, чтобы продвинуть вперед их общее дело. Он давал интервью с больничной койки, заставляя себя улыбаться и говорить миру, что он не винит всех людей за поступок одного психопата, когда все, что он хотел сделать, было закричать и беситься на собственные бесполезные ноги, и на идиотское, бессмысленное упрямство, которое не позволяло ему признать собственную слабость. Чарльз сделал все, что от него требовалось. И он может позволить себе хотя бы раз отвлечься, ведь это так мало в масштабе целой Вселенной. Хэнк все еще читает ему нотации, и так же Эмма, все еще выговаривает Эрику, будто тот – малый ребенок. Малькольм спорит с продюсером, и вдруг посреди всего этого оглушительно хлопает дверь, отчего ощутимо вздрагивают стены. Чарльз узнает в вошедшем исполнительного директора телеканала, и тот находится явно не в лучшем расположении духа. – Какого черта здесь творится? – рявкает он, и все на секунду замолчав, поворачиваются к нему и снова одновременно начинают говорить. Все, кроме Эрика, который по-прежнему смотрит на Чарльза. Обратно в зеленую комнату? – мысленно проецирует он, и Чарльз чувствует его неуверенность, что отчетливо напоминает ощущения Рейвен при ее первой попытке поехать на байке. Это – то, что Эрик никогда до этого не делал, и он совершает свою первую попытку мысленной коммуникации исключительно для Чарльза. Чарльз слегка поправляет одежду. Да, определенно, – отвечает он, – сейчас будет лучше всего, и уходить надо быстро. Эрик двигает пальцами, и кресло Чарльза бесшумно двигается через толпу, пока не оказывается позади нее. В это время Чарльз умело откидывается на спинку кресла, ненавязчиво отвлекая от себя взгляды окружающих, направляя фокус их внимания на спор, завязавшийся в середине комнаты. Эрик берет свои заметки, приподнимает брови, и кивает Чарльзу на выход, после следует за ним обратно по коридору к зеленой комнате. Когда они заходят, свет внутри выключен, и Эрик мановением руки, без касания, нажимает на выключатель. Они идут к столу, за которым сидели ранее, но Эрик выдвигает стул и ставит его так, чтобы сидеть не напротив Чарльза, а рядом с ним. Несколько секунд они молчат. Гул голосов снаружи усиливается, спор в студии становится все сильнее. – Эмма сказала, что мы вели себя как парочка испорченных подростков, – говорит Эрик. – Она недалека от истины, – соглашается Чарльз. – Думаю, мне сейчас должно быть стыдно. – Я стараюсь жить без сожалений, – говорит Эрик. – Их и так в моей жизни было слишком много. – Он делает паузу, и пристально смотрит на Чарльза. – Кроме того, твой рот… искушает. Не думаю, что я смог бы перестать смотреть на него, даже если бы захотел. – Когда мы договорились, что ты будешь без своего обычного костюма, я и подумать не мог, что обычный пиджак будет так тебе идти, – говорит Чарльз. – Ты ведь осознаешь, что завтра все колонки светской хроники будут исключительно о том, какое тело ты прячешь под всеми слоями одежды? – Думаю, завтра все колонки сплетен скорее всего будут о том, что ты пообещал раздеться передо мной на камеру, – сухо отвечает Эрик. – Я не имел в виду камеру! – протестует Чарльз. – Мое приглашение подразумевало какое-нибудь уединенное место. И, возможно, для начала ужин. И да, я вспомнил… Ты ведь так и не ответил мне, хочешь ты поужинать со мной, или нет, тогда, до шоу?.. – Я еще не решил, – говорит Эрик. – Если я скажу да, то должен буду дождаться конца нашего ужина, чтобы поцеловать тебя? Чарльз не может сдержать улыбки. Он знает, что это не заманчиво и не соблазнительно, не показывает, насколько он заинтересован в Эрике, и вообще это не похоже на то, что он обычно делает, чтобы очаровать кого-нибудь из своих случайных знакомых в баре. Но он не может скрыть свое ликование. И в общем–то, ему все равно. – Если ты так этого хочешь, то я не буду возражать, – говорит он. – О, да, хочу, – шепчет Эрик. Он тоже улыбается, после чего наклоняется и проводит рукой по щеке Чарльза, положив ладонь на линию его подбородка, прежде чем наклониться еще ближе. Чарльз двигается ему навстречу, запуская пальцы в волосы Эрика, и, наконец, их губы соединяются в поцелуе. Вот оно. Отлично. Его мысли внезапно возвращаются к тому моменту, когда Малькольм упомянул о фанфарах и искрах. Голова Чарльза стремительно пустеет, а в груди разливается теплота, которая, скорее всего, означает влюбленность. Сердце бешено стучит в груди, ударяясь о ребра, а кожа вспыхивает теплом в том месте, где Эрик касается его. Мысли Эрика полны предвкушения, удовольствия и восхищения, его губы и язык нежно касаются губ Чарльза. На губах Эрика чувствуется вкус кофе, который он пил до этого, а из его груди раздается негромкое рычание, которое показывает, как сильно он наслаждается процессом. Когда поцелуй заканчивается, Эрик не отстраняется, а медленно открывает глаза и улыбается, когда видит, что Чарльз так же смотрит на него. – Так это значит, что ты согласен на ужин? – спрашивает Чарльз, и Эрик смеется, а после наклоняется и снова целует Чарльза. Тот прерывисто выдыхает ему в губы, и кладет одну руку на плечо Эрика, и поцелуй продолжается, продолжается и продолжается. Каждый новый поцелуй заставляет Чарльза улыбаться все шире, и в конце концов он смеется, уткнувшись носом в щеку Эрика, пока тот оставляет легкие поцелуи на его шее. – Что ты делаешь сегодня вечером, прямо сейчас? – не поднимая головы, спрашивает Эрик. – Ну, – отвечает Чарльз, его дыхание слегка сбито. – У меня есть предчувствие, что сегодня вечером мне придется выслушать очень много нелицеприятных эпитетов в свой адрес, сначала от Малькольма, потом от директора новостного канала, потом от Хэнка и затем, скорее всего, от моей собственной сестры. – Или, – прерывает его Эрик. – Мы можем опустить все это, тайком сбежать отсюда, и пойти в какой-нибудь ресторан поужинать? И, как по сигналу, телефон Чарльза снова вибрирует. Он отстраняется и достает его из кармана. СЕРЬЕЗНО, ЧАРЛЬЗ, ЕСЛИ ТЫ НЕ ПОЗВОНИШЬ МНЕ В БЛИЖАЙШИЕ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД, ТЕБЕ СТОИТ НАЙТИ СЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ХОРОШЕЕ ОПРАВДАНИЕ! Он показывает это Эрику, который фыркает, и забирает телефон себе. Чарльз будет недоступен в течение всего оставшегося вечера и ночи. Я верну его утром. ЭМЛ. Он отправляет сообщение и отдает телефон обратно Чарльзу. – Берем пальто и уходим? – спрашивает Эрик. Он улыбается, легко и естественно, и Чарльз неосознанно прикусывает губу. Он берет телефон из руки Эрика и держит ладонь на его запястье, не давая тому отстраниться. – Учитывая, что прямо сейчас на этом свете нет ни одного места, куда я хотел бы попасть сильнее, чем к тебе домой, мне возможно, стоит… – он надеется, что в его улыбке больше самозащиты, а не грусти, когда он слегка похлопывает ладонью по подлокотнику своего кресла. – Возможно, есть вещи, которые мы должны обговорить заранее. К сожалению, в моей ситуации редко можно найти традиционный выход… Эрик кладет свою руку на ладонь Чарльза и ловит его нервный взгляд. – Ты сам хочешь провести со мной этот вечер и остаться у меня на ночь? Чарльз моргает. – Эм… Да, я имел в виду, в твоем отеле ведь есть лифт, не так ли? – На самом деле это квартира, – говорит Эрик. – Я… Ну, я живу в Бруклине. И я предпочел бы, чтобы это осталось между нами. Но да, в здании есть лифт. Чарльз отчаянно пытается не позволить мысли об одной ночи и возможных случайных встречах, когда они будут оказываться рядом превратиться в о боже, он местный, можно встречаться регулярно, и кивает. – Тогда - да, я очень хотел бы провести с тобой этот вечер. – А я очень хотел бы, чтобы ты остался еще и на ночь, – добавляет Эрик. – Я уверен, мы найдем способы развлечься. Я умею очень нестандартно мыслить. Он улыбается Чарльзу, снова обнажая все зубы, той самой улыбкой, которая завязывала узел вожделения внутри Чарльза весь этот вечер. Эрик берет его за руку, обхватывая длинными пальцами тыльную сторону его ладони. – Знаешь, я был не очень честен с тобой. Чарльз приподнимает брови, но молчит, и Эрику приходится продолжить. – Я следил за тобой, – говорит Эрик, и, хотя в комнате довольно-таки темно, Чарльз замечает, что тот покраснел. – Не… По телевизору. Я следил за твоими интервью годами. И все то, что я сказал тебе – это правда. Ты высокомерный, самодовольный, напыщенный, и твои теории крайне недальновидны, а взгляды чересчур оптимистичны. Твои моральные принципы просто смехотворны, а все долгосрочные проекты… – Да, да, я помню, – отмахивается Чарльз. – Ты думаешь, что я – идиот. – Нет, – возражает Эрик. – Я думаю, ты гениален. Я думаю, что ты не прав по поводу всего, но ты так умен и с легкостью очаровываешь любого, кто поговорит с тобой по любому поводу. Ты – телепат, который получил пулю в спину за свои взгляды, и ты не отказался от них, ты восстановился и стал еще сильнее, чем был до этого. И ты восхитителен. Я согласился прийти на эту глупую передачу, только потому что это был реальный шанс встретить тебя вживую. Вот оно. Вот, это происходит прямо сейчас. И это точно не то, чего ожидал Чарльз. – Знаешь, – говорит он с самым невинным выражением лица, слегка расширив глаза. – У нас в школе есть такая штука, которая называется телефон. Эрик краснеет еще больше. – Эмма говорила мне, чтобы я позвонил тебе, постоянно. У вас с ней есть общие друзья, и она много раз обещала познакомить нас. Но, думаю, я опасался… Это очевидно, что я не являюсь только Магнито. И ты тоже не только Профессор Икс. А встреча здесь была более… нейтральной. – Ну да, это был шанс встретить меня по поводу работы, но без риска, что все закончится акцией или столкновением на почве различий во взглядах, – бормочет Чарльз себе под нос. – Если бы ты оказался задницей, по крайней мере, я бы просто развлекся тем, что вытер бы об тебя ноги во время наших дебатов, – соглашается Эрик. – Я не знаю, но, возможно, это был бы выход для нас обоих, - отвечает Чарльз, улыбаясь и разворачивая свою ладонь так, чтобы переплести свои пальцы с пальцами Эрика. – Предупреждаю сразу: Эмма, скорее всего, попытается убить меня, – говорит Эрик, поднимая их сцепленные ладони, чтобы прижаться губами к пальцам Чарльза. – Ох, ладно. Я полагаю, она заранее продумала всё так, чтобы это была действительно судьбоносная встреча. Эмма была одной из тех, кто больше всех уговаривал меня прийти. Думаю, она устала от того, как я швыряюсь попкорном в телевизор и спорю с тобой вслух, в то время как ты сидишь на шоу Андерсона Купера. Чарльз улавливает проблеск смущенной ревности при этих словах, и последнее, что, по его мнению, могло вызвать это чувство, был упомянутый журналист, но он все равно не может сдержать улыбки. – Не будь смешным, у Андерсона Купера уже давно есть супруг, – говорит он. – Телепат, – бурчит Эрик, но после наклоняется, чтобы поцеловать Чарльза еще раз, и тот с радостью отвечает на поцелуй. Поцелуй длится очень долго, чем Чарльз искренне наслаждается, Эрик потрясающе целуется, и его руки ощущаются даже лучше, чем Чарльз себе представлял. Нежность, с которой он касается щеки Чарльза, задней стороны его шеи, вызывает головокружение. Пыл страсти кажется неугасаемым, но постепенно он исчезает. Но притяжение все еще здесь, и между ними медленно выстраивается нерушимая связь, которую можно почувствовать в любой момент. Здесь больше нет увлечения и страсти – они еще пройдут через это, когда будут ужинать и держать друг друга за руки, смотря друг на друга влюбленными взглядами, когда будет больше флирта, больше намеков на продолжение, и затем все это выльется в жаркие поцелуи, и потом… – Как бы прекрасно это ни было, мой дорогой, – говорит Чарльз, прервав поцелуй. – Если мы все еще хотим уйти, нам лучше всего сделать это сейчас. Они почти закончили кричать друг на друга и очень скоро заметят наше отсутствие. Эрик вздыхает и оставляет на губах Чарльза последний поцелуй, после чего выпрямляется и потягивается, позволяя Чарльзу насладиться великолепным видом его стройного тела, а затем принимается поправлять свою одежду и волосы. Чарльз делает то же самое, а потом разворачивается к столу, чтобы собрать свои вещи, убирая их в карман на своем кресле. Когда он оборачивается обратно, Эрик держит его пальто с задумчивым выражением лица. Это пробуждает любопытство Чарльза и он ныряет в его мысли, не проходя дальше самой поверхности сознания, с радостью обнаружив, что Эрик быстро просчитывает, каким образом он сможет лучше всего помочь Чарльзу надеть пальто, принимая во внимание его кресло. – Знаешь, – говорит он. – Для террориста ты поразительно вежлив. – Только с теми, кого хочу затащить в постель, - говорит Эрик, ступая вперед и помогая Чарльзу надеть его пиджак. – Прости меня за незнание этикета, но мне нужно толкать или?.. – Спасибо, что спросил, – отвечает приятно удивленный Чарльз. – Сейчас ты можешь толкать, но только потому что на улице дождь, а я крайне недальновидно решил взять немеханическое кресло. Когда дело касается таких деталей, мне кажется, я превращаюсь в хрупкое растение. Обычно я стараюсь казаться самодостаточным, и, кажется, иногда перегибаю палку со своей гордостью. – Нет ничего страшного в том, чтобы гордиться собой, – замечает Эрик. – В какой-то степени я с тобой согласен, – вздохнул Чарльз. – Но время научило меня тому, что нет ничего стыдного в том, чтобы иногда попросить о помощи. Он быстро поворачивается к выходу, подталкивает себя вперед и смотрит на Эрика. – Быстрее, они уже идут искать нас. Движением руки Эрик заставляет дверь распахнуться, после чего кресло Чарльза с помощью силы воли Эрика выезжает в коридор. Где-то глубоко внутри Чарльз чувствует глубокое удовлетворение, и он проецирует эту эмоцию в сторону своего спутника. – Правда? – спрашивает Эрик, чтобы поддержать беседу, когда они стремительно проходят по коридору, слегка запыхавшись от быстрого шага. – Ты знаешь, что я могу швыряться танками? Переворачивать небоскребы вверх ногами? – Да, но какая польза от швыряния танками в повседневной жизни? – спрашивает Чарльз. – Спорю на что угодно, тебе вообще не нужно носить с собой ключи, что крайне удобно в наше время. Я всегда забываю, где я оставляю свои собственные. – Он вздыхает и ведет в воздухе рукой. - Мой дорогой, нам стоит ускориться, они уже близко. Эрик увеличивает скорость по его просьбе, одновременно открывая очередную дверь. – Нет, – отвечает Эрик. – Никаких ключей. Даже для машины, чему мне было на удивление трудно научиться. – Ммм, – тянет Чарльз. – Видишь? Гораздо сексуальней, чем грубая сила. – Если тебе кажется, что это – сексуально, – усмехается Эрик, – тогда ты должен увидеть, что я могу делать со столовым серебром. Эрик останавливается, когда кресло подъезжает к двери, ведущей на улицу. Он берет дверную ручку своими длинными пальцами и наклоняется ближе. – Кстати, учитывая время и то, о чем мы говорили, как ты относишься к греческой кухне? Здесь неподалеку есть ресторан, его владелец один из наших, и работают там тоже мутанты. – Я был бы рад, - говорит Чарльз, откидывая голову назад, чтобы взглянуть на Эрика. – Я был бы очень–очень рад. Эрик снова наклоняется к нему, чтобы поцеловать, и Чарльз не может сдержать улыбки. В тот же момент Эрик открывает дверь и почти толкает кресло Чарльза наружу. Разумеется, если бы Чарльз был меньше сосредоточен на том, какая ночь ждала его впереди, и больше обращал внимание на окружающий мир, он скорее всего заметил бы жужжание перевозбужденных умов, ждущих их прямо за дверью, перед тем, как сотни ярких вспышек фотокамер осветили их лица. (Они сразу же отправились ужинать, хотя им и понадобился лишний час, чтобы добраться до ресторана. Фото их поцелуя следующим же утром появилось на передовице Нью-Йорк Таймс, а в итоге очутилось на обложке журнала Pulitzer. Но что гораздо важнее, оно стояло в рамке на их прикроватной тумбочке долгие и долгие годы). КОНЕЦ.