Танец

Все начинается с небесполезной мысли: «Я не умею целоваться». Целоваться Карина и правда не умеет, и заверения подруг в том, что «там учиться нечему», не спасают. Потому что шансов научиться у нее не было в принципе: потрясающе красивая, она большую часть времени проводит на работе, о которой никто не должен знать. Она не танцует на дискотеках, а если вдруг приходит туда, то движется, как солдат на параде. У нее слишком резкие движения; броская красота привлекает к ней с первого взгляда, но ее жесткость отталкивает. Она и не жалеет об этом. Она не знает другого. Но однажды Карина влюбляется, и тогда ее полная неосведомленность оборачивается против нее. Она хочет привлечь внимание Кабураги Котецу и одновременно страшится этого; она боится показаться ему глупой, нелепой и неловкой — такой, какой в действительности и является. Подруги не могут проникнуться ее проблемой, а больше и пожаловаться-то некому. Разве что Пао-Лин, привлеченной зеркалами изо льда: с недавних пор она следует за Кариной как тень, не то пытаясь перенять ее «женственность», не то еще для чего. — Подумаешь, — Пао-Лин пожимает плечами, — я вот тоже не умею. И в бельгийских танцах всегда стою «за мужчину», ну и что? Нечего так серьезно к этому относиться. Карина качает головой. — Если бы у меня был друг, которому я могла доверять… Который мог бы меня научить… — Разве ты не хочешь, чтобы твой первый поцелуй был с Тигром? — интересуется Пао-Лин. — Да, но… — Карина смущенно бормочет, опустив голову, и вздрагивает, когда Пао-Лин рукой приподнимает ее подбородок. — Что… Закончить вопрос она не успевает, потому что в следующий момент Пао-Лин целует ее. С того поцелуя проходит несколько лет, за которые Карина успевает забыть о страхе быть неловкой — и о своей любви к Кабураги Котецу тоже. Пао-Лин — не мужчина. Ее нет смысла стесняться. Ее руки воспринимаются как продолжение собственных рук, и Карина только облегченно вздыхает, когда после рабочего дня эти руки принимаются ее раздевать. Они невероятно нежные; казалось бы, от Пао-Лин нельзя было ожидать ничего подобного. Из нее вышла бы хорошая мать, думает Карина, пока ладони Пао-Лин скользят по ее спине, груди, животу: медленные поглаживания, неторопливые ласки. Это похоже на танец, думает Карина, перехватывая инициативу, целуя Пао-Лин и возвращая ей обжигающе-горячие прикосновения. Целоваться она так и не научилась толком, но это и не нужно: достаточно быть собой. Только тогда… самый лучший танец… никакой неповоротливости. Пао-Лин не спешит. Она может быть резкой в бою, но не в постели; она ласкает грудь Карины, вслушиваясь в участившееся дыхание и иногда сжимая между пальцев затвердевшие соски. Точно такими же движениями Карина чуть позже касается ее ягодиц; ноги Пао-Лин широко разведены в стороны, и Карина ведет языком по внутренней стороне ее бедра, по лобку, дотрагивается до трепещущего клитора, скрытого в половых губах, как жемчужина бывает скрыта в розовой раковине. Пао-Лин без колебаний доверяется Карине, позволяя той вести за собой: они никогда не решают, кто поведет в следующий раз, не пытаются перехватить контроль. Они чувствуют себя одним целым и не задумываются о правильности того, что делают. Все кажется таким же естественным, как прикосновения собственных рук, как закат и рассвет, как настоящий первобытный танец. Утром, положив голову на плечо Пао-Лин, вдыхая предгрозовой запах ее пота, Карина тихонько говорит: — Я люблю тебя. Ответ ей не нужен: она знает и так. Знала еще с того момента, когда получила свой первый поцелуй.