Уборщик на Аллее Славы

Кипа бумаг снова вавилонской башней возвысилась перед ним. Он устало выдохнул, потирая вспотевший лоб пропахшей гарью от ластика ладонью. «Ты — его приближенный, его правая рука» — вспоминал он каждый раз, чтобы махом сбросить с себя нависший груз рутинной работы. Кипы бумаг и сотни тысяч звонков, телефонная трель уже дребезжала у него в ушах. Будила его, трезвоня на всю комнату, которую с недавних пор стал называть своим офисом. Давеча он заключил контракт с очередным клиентом, который в ознакомительном резюме сразу поставил перед ним кучу условий и формальностей для беспрекословного выполнения. Вообразил себя одним из трех китов, что поддерживают Землю на весу, и на самом деле его требования к Малику не были пустословными — только потом, уже за собеседованием, Аль-Саиф догадался, с кем имеет дело. Он ведь не сразу признал в этом человеке звезду голливудского кинематографа, Альтаира ибн Ла-Ахада, но стыда из-за незнания не испытал. Вероятно, потому, что на своей работе научился не делать одолжений ни перед кем. Альтаир проживал в шикарных апартаментах, как и полагалось каждому боле-менее известному человеку. Каждая комната была уютна и обжита — Малик быстро привык и научился чувствовать в ней себя как дома. В коридорах можно было плутать вечно — как в лабиринте, не разбирая дороги, под конец уже еле перебирая ногами и заставляя себя завернуть за еще один угол, чтобы обнаружить возвращение к исходной точке. Если бы Кадар не устроил ему небольшую экскурсию по особняку, то его освоение в этом доме превратилось бы в сущий кошмар. Кадар уже давно работал здесь, еще до того, как его брат Малик согласился стать агентом Ла-Ахада. Он занимался уборкой по дому, и это, видимо, приносило ему странноватое удовольствие. Когда Альтаир спускался вниз, на первый этаж, он замирал, вытянувшись как по струнке, ожидая, когда актер телепатически дотронется до букета бабочек в его животе и даст им волю, но этого не случалось. Он просто обходил Кадара стороной, даже не бросая короткое «доброго утра» по дороге. Он всегда его игнорировал, а Кадар продолжал надеяться и уповать — он всегда был достаточно упрям, чтобы добиваться своего, но не все помещалось в рамки его портрета. Многие вещи попросту были неисполнимы, но он-то отказывался осознавать это. Малик нащупал на краю стола свой любимый белый ластик, чтобы стереть набросок, сделанный в пять утра за чашкой кофе со сгущенным молоком, и его веки сами собой слипались от мучительного желания пойти и подремать еще хотя бы несколько минут. Он проснулся от звонка какого-то важного человека с властным, как у священника, голосом; этот человек что-то говорил про церемонию, но Малик не слушал его, проваливаясь в сон, вздрагивая, заставляя себя держать глаза открытыми, но снова поддаваясь искушению упасть на жесткую ортопедическую подушку. И ее он тоже не забыл уложить в бездонный багажник грузовика, когда переезжал в апартаменты Альтаира. Он невольно вспомнил о том, что сегодня должен был посетить Альтаир. Церемония. Церемония награждения. Вручение «Оскара». Как же он мог забыть об этом! Нужно срочно будить его, чтобы предусмотрительно успеть все сделать до того, как прогудит за окном шофер лимузина. Малик словно раскат грома ворвался в спальню Ла-Ахада, молясь, чтобы застать его уже проснувшимся, умытым и одетым. До работы агентом он никак не мог представить себе, что будет жить в одном доме со звездой. Удивится, что каждый день эта звезда так же, как обычный человек, изможденно поднимается по реву будильника, тщательно чистит зубы обыкновенной, отличавшейся разве что своей дороговизной, зубной пастой, и ходит по дому в махровом халате либо в одних боксерах. Будучи подростком, он смотрел на фотографии всех этих людей, чьи имена и отпечатки запечатлены на Аллее Славы, и думал, что они всегда выглядят так идеально. Но Альтаир спал беспробудным сном. Малик не мог не заметить, что сейчас он выглядел умильно: одна его рука свисала с кровати чуть ли не до пола, освещаемая бледно-розоватым пастельным свечением восходящего солнца, другой он подпирал щеку, точно маленький ребенок. Аль-Саиф знал, что на руке ему спать удобнее, чем на самой мягкой подушке, и не мог не улыбнуться уголками губ при виде этого человека. Это не звезда, нет. Это парень из соседнего района, который очень любит поиграть в «звездную болезнь». Альтаир блаженно сощурился, мысленно задавая себе вопрос, почему солнце закрыла наползшая тень, и ощущая на себе чей-то пристальный взгляд. Спустя мгновение он сообразил, какая напасть настигла его и посягнула на его безмятежный покой. Он снова почувствовал себя школьником, которого бесцеремонно будили по утрам в школу, дергая за ногу, склоняясь над самым ухом и зарабатывая в ответ ворчание и легкий пинок. — Мне никуда сегодня не нужно, Малик, уйди, — неразборчиво пробормотал он. Это были самые лучшие секунды в его жизни, которые на самом деле являлись несколькими часами сна. Это несправедливо — он улегся в кровать пару мгновений назад. — Ты забыл про вручение «Оскара»? — саркастически усмехнулся Аль-Саиф, предвкушая, как Ла-Ахад тотчас вскочит с кровати и замечется по комнате, хватая себя за голову и в панике на ходу решая, какой из костюмов наденет сегодня, невообразимое количество которых равнялось песчинкам на знойном калифорнийском пляже. Однако тот едва вздрогнул, попытавшись отпихнуть Малика ногой, но утренняя слабость оседлала его, и нога, не достигнув цели, вновь рухнула на постель. — Я завтра поеду к твоему Оскару, утихни, — прошипел Альтаир, и его голос прозвучал растерянно — казалось, он пытался напрячь свои извилины и вспомнить, с чем сегодня имеет дело. Пока Малик придумывал, что бы ответить невежде, тот все-таки догадался, что «Оскар» — это награда, которая обязана была достаться именно ему. Такое он пропустить не мог. За несколько секунд актер все распланировал и разложил по полочкам у себя в голове, где шабашничала деменция. Сначала он отправится на эту церемонию, потом, услышав только свое имя из зала, уверенным и стремительным шагом поднимется на сцену и сцапает прямо из рук ведущего заветного блестящего золотого человечка. Остальное уже и продумывать не нужно — как всегда за этим последует пышная вечеринка, которая будет длиться не меньше двух дней, а потом… Потом, в общем-то, для Альтаира вопрос о существовании в этом мире будет исчерпан — все из этой жизни соки он выжал, все, что только можно было, перепробовал. Осталось дотерпеть всего лишь каких-то полдня… Но прежде — пройти, дыша раскаленной гарью, через муки ада, называемые «подготовкой». Подготовка. Альтаир ненавидел это слово. Ненавидел потому, что в каждый обведенный красным маркером день Малик доставал его с бесконечными расспросами, интересовался его мнением о людях, которых он никогда не знал, но которые почему-то считали его своим приятелем, все время шумел за стеклянной дверью, намеренно громко разговаривая по телефону, будто пытаясь досадить ему. Каждый раз он разрывался между двумя выстиранными и рачительно выглаженными Кадаром костюмами, каждый раз его колени подкашивались, и он не находил себе места от переживаний и тревоги — вдруг все пойдет не так, вдруг он напортачит, а вину возложат на его агента — на Малика. Он ненавидел готовиться к чему-то по одной простой причине — будучи известным, он не намеревался обнародовать свои неудачи. — Поднимайся уже. Никто тебя дожидаться не будет, — заключил Аль-Саиф и, выходя из просторной комнаты, уже хотел было потянуть за рычаг двери, но забыл, что она открывается кнопкой. Раздраженно вздохнул и нажал на нее, стараясь не прикладывать слишком много усилий — под резким напором она может сломаться, знал он эту современную технику. Будучи выращенным в семье, где мечтать о жизни на широкую ногу каралось наказанием, он не привык к такой роскоши. Малик неудовлетворенно подметил, что в последнее время Альтаир стал медленно, но верно терять связь с сиим миром. Его интересовали совсем другие вещи — например, эта девушка, Мария, с которой он познакомился на «Пальмовой ветви» в Каннах. Известно было только то, что они обменялись номерами, а потом разъехались по разным отелям, но вскоре, как бы ни хотелось Малику опровергнуть это, встретились вновь и были рады обществу друг друга. Признаться, мужчина был недоволен такой расхлябанностью своего подопечного из-за какой-то малоизвестной актрисы — он даже немного завидовал, завидовал самой черной завистью, старался всячески подлить ложку дегтя в альтаирову банку с медом, кипятился, когда ненароком при просмотре новостной ленты в Фэйсбуке ему попадались их совместные фотографии. Здесь они отдыхают в Риге, дурачатся, как малые дети, здесь — на параде у Букингемского дворца, а здесь его глаза закрыты ее ладонями. Испытывая мерзостное чувство отвращения, он пролистывал дальше, стараясь найти те фотографии, где Альтаир один. Но на них он уже не такой счастливый — вернее, совсем нет: серьезный, собранный, нахмуренный, отвернувшийся от камер, принципиальный, немного заносчивый перфекционист. Такой Альтаир нравился ему больше — вероятно, потому, что к такому Альтаиру он привык и чаще видел его таким, нежели улыбающимся и беззаботно летавшим среди ватных облаков. К счастью для Малика, в этот раз Мария находилась на съемках и поэтому не имела возможности посетить церемонию вручения. В глубине души он даже злорадствовал, хоть это и нехорошо, а снаружи усердно демонстрировал сожаление в адрес Ла-Ахада, хоть это и глупо и лицемерно. И не нравилась ему эта девушка, хоть он и видел ее только на фотографиях. Его снова ожидала туча забот — договориться с Джабалом, чтобы подготовил лимузин, потребовать у Кадара, чтобы поскорее управился с глажкой костюма, позвонить менеджерам церемонии, переговорить еще с кучей людей, на все звонки ответить, встречи на два месяца вперед распланировать. Кое-кто спросил, стоит ли устраивать мини-автограф-сессию на дорожке, но Альтаир в ответ на осторожный вопрос Малика глухо выпалил из щелки ванной комнаты — нет. Он так ненавидел всем этим заниматься — хотелось перевалить каторжное бремя с своих плеч на чужие и снова расправить их, почувствовать приятную боль от этого. Но вместе с тем работа привносила с собой ублаготворяющие плюсы — например, кроме деловых поддерживать со своим клиентом еще и приятельские отношения. Ему не нужно было заучивать фразы для того, чтобы общаться, это происходило непроизвольно, непосредственно и доставляло удовольствие обоим. За исключением, конечно же, случаев, когда Малик сменял свою роль на роль заботливой «мамочки», которая собирала ребенка в школу. Наконец, когда все суеты были улажены и состыкованы, Альтаир мог наконец-то еще раз полюбоваться на себя любимого в зеркало, сделать фото с балкона, как всегда любил делать перед выходом куда-нибудь, и забраться в удобный и теплый салон лимузина. Аль-Саиф сел рядом с шофером, а Ла-Ахад устроился на задних сиденьях. Там у него располагалась удобная полочка, где лежали журналы, плеер и упакованный в обертку из экологически чистого картона вкусный ланч из дорогой закусочной. Альтаир предпочитал частые перекусы и шведский стол плотным трапезам. Погода стояла совсем не из приятных: дул холодный северный ветер, моросил небольшой дождичек, который к концу все-таки прекратил свои неуверенные метания и усилился, превратившись в ливень, хлеставший по асфальту. Собравшиеся тучи отбивали свой ритм. Малик несколько раз за полчаса проверил наличие зонта и успокоился, все-таки окончательно нащупав его у себя в кожаном портфеле. Ему подобало выйти из лимузина первым и помочь актеру выбраться. Он, протерев глаза от изрядно наскучившей ему поездки, застыл возле двери, подставив зонт, и Альтаир изящно и грациозно, словно черный лебедь, выплыл из салона, бросив взгляд сначала на свои натертые до блеска туфли, которые ему будет жаль пачкать в уличной грязи, а затем и на своего приближенного, изучающе изогнув одну бровь. Даже снизу у него получалось смотреть высокомерно и выглядеть очень достойно. Он остановился, неодобрительно поглядев на Малика, и тот вспомнил, что должен поправить его галстук и одернуть пиджак малинового костюма, проверив его на положение и наличие складок. Без лукавства сказать, этот костюм сидел на нем безупречно. Он надевал его уже в третий раз, и каждый раз его выход сопровождался восхищенными вздохами. Малик старался удерживать зонт над головой актера, совсем позабыв о том, что сам мокнет под проливным дождем, и что капли равномерным полотном возлегают на его черный сепарат. Борясь с неприязнью к холодку, пробегавшему по всему продрогшему телу, и заставив себя убедиться, что все сделал правильно, он закрыл дверцу, и Альтаир окинул взглядом своих фанатов. По большей части это были все-таки фанатки — они радостно скандировали его имя и протягивали глянцевые бумажки для автографов, однако актер попросту умышленно не замечал их. Предъявив секьюрити приглашение, он тайком подал Аль-Саифу знак, и тот прошелся вдоль леса рук, ставя где попало роспись Альтаира, которую очень долго и старательно учился копировать. Это тоже не приносило Малику особого наслаждения, но здесь ничего нельзя было поделать. Разочарованные и обиженные фанатки отошли от ограждения, чуть ли не рыдая от того, что их надежды разбились вдребезги, и что их предмет ночных дум и самоублажений даже не удостоил их приветственным взглядом. Поднявшись по небольшой лесенке, тоже устланной красной дорожкой, где заканчивалась орава разъяренных поклонниц и начиналась толкучка таких же важных, как сам Альтаир, персон, Малик все-таки решил задать Альтаиру мучивший его вопрос. — Почему ты отказался от автограф-сессии? — поинтересовался он, про себя гадая, как ему хватает терпения и нервных клеток на решение всех звездных проблем. Все эти люди выглядели отчужденно, постоянно требовали что-то друг у друга и без умолку разговаривали по коммуникатору в ухе. — Не хочу привлекать постороннее внимание, — отмахнулся тот, не придавая никакого значения своим словам. Даже не попытался обосновать, кто для него является «посторонним» и как такое отношение к поклонникам может повлиять на его репутацию. Все ясно, подытожил свою выстроенную цепочку Малик: опять занят мыслями о своей Марии и боится даже чужого прикосновения. Ради чертового интереса он потянул за рукав пиджака Альтаира; тот поежился, но ничего не сказал. Вероятно, просто неприятный порыв ветра. Или он действительно не любит, когда его трогают. Но как они с Марией... Впрочем, лучше отбросить эти мысли в самый дальний закоулок сознания. — Иди, тебе нужно, м-м… — взгляд Малика уцепился за успевший выбиться галстук, и он выдержал небольшую паузу, чтобы поправить его, — подготовиться. — А разве ты не должен идти со мной? — Я разберусь с парочкой дел здесь, внизу. Ты знаешь, где искать гримеров. — Малик… — Альтаир с доверием и улыбкой на лице посмотрел ему в глаза, и тот немного растерялся, не зная, как подать себя правильно в такой ситуации. Правильнее будет сказать — смутился. Наверное, даже побагровел. — Спасибо. — с облегчением вздохнул Ла-Ахад и по-дружески положил руку ему на плечо. — За что? — Не знаю, за то, что… что справляешься с такой трудной работой, — выпалил актер и тут же мысленно проклял себя за сказанные слова. Он хотел ответить по-другому, но язык не повернулся. Он не смог взять себя в руки. Аль-Саиф не ответил и через секунду растворился в толпе. Альтаир нервно прокашлялся, оглядывая забитый людьми холл в поисках свободного уголка. Ему определенно не нравилось, что его стесняют, в суетах забыв о его персоне, и доводило до белого каления это хамское поведение. Он не знал, что ему делать дальше — Малик скрылся, и теперь он мог положиться только на себя, но проблема заключалась в том, что он не имел ни малейшего понятия о том, что ему делать дальше. Он снова почувствовал себя выпускником высшей школы, когда метания и суетни почти успели превратиться в привычку. Он привык к сценариям и бумажкам с текстами и описаниями действий, где нужно только действовать четко и синхронно с написанным и лишь изредка импровизировать. Здесь же придется интуиции немного поработать на него. К счастью, Альтаир довольно скоро сориентировался — если под этим подразумевать получасовые хождения по коридорам театра — и нашел гримерную, где его еще малость подлатали и отправили прямиком в зал. На церемонии он присутствовал уже несколько раз, но именно сюда входил впервые — куча рассевшихся в уютных кожаных креслах людей затаили дыхание, в предвкушении чего-то парадоксального ожидая начала. Он заприметил трибуну, где сидели еще актеры, и, ликуя про себя, уселся рядом на место, подписанное его именем. Далее следовали бесконечные приветствия, сладенькие улыбки ведущих, оглушительные рукоплескания, выкрики, свист. Стоявшие по бокам рядов охранники на удивление даже не пытались унять возбужденных поклонников — знали, что все равно никто не обратит на их нотации внимания. И, наконец, они начали объявлять номинированных. Казалось, прошла целая вечность, пока они, наконец, добрались до номинации лучшей мужской роли. Тревога отлегла с души, когда имя Альтаира тоже прозвучало в их числе, но ему еще предстояло узнать победителя в номинации. Коленки судорожно сжимались, он пытался унять сильно вспотевшие трясущиеся руки, беззвучно скрипя челюстями… Ведущий вытащил маленькую бумажку с предсказанием, развернул ее и продекламировал на весь зал имя. Другое. — Робер де Сабле! — лицемерная сияющая улыбка на лице ведущего перестала что-либо значить. Все годы своей жизни он с упоением глядел на безмерно счастливых победителей, державших в дрожащих сначала от волнения, а потом уже от радостного возбуждения, руках точеную золотую фигурку, но теперь все показалось ему таким отвратительно ханжеским, неискренним. Ты не можешь по-настоящему чувствовать вкус заслуженной победы, если никогда до этого не пробовал ее. На растянутых в фальшивой улыбке губах играет лишь елейный ее привкус, который тотчас рассеется от ненавязчивого дуновения ветерка. На все вдруг стало плевать. На эту «вечеринку», на людей, которые якобы «имеют заслугу» в его достижениях. Он сам готов был поиметь их в тот момент. В момент, когда иллюзии рассыпались в прах, а насты веры, обещавшие упрочниться, раскололись на льдинки. Зал, к насыщенному освещению которого его глаза едва успели приобщиться, вдруг стал для него таким темным, атмосфера — нагнетающей. Он просто резко встал с места, когда все закончилось, и вышел. Вышел резким, размашистым шагом, опустив голову и будучи уже не в силах поддерживать осанку. Робер де Сабле. Этот безумец давно положил глаз на Марию. Он грезил желанием завладеть ее телом, о, это Альтаир знал прекрасно. По его записям в Твиттере можно было судить о нем как о человеке абсолютно умалишенном и ненормальном. Как-то раз он пытался изнасиловать уборщицу, и по ее словам, у него были пустые глаза, а на губах присыхала желчная слюнная пленка. Чокнутый придурок. И как его вообще допустили до номинации?.. В пылу гнева он не обращал внимания на то, куда направляется, однако он шел по правильному пути, вскоре столкнувшись в холле с Маликом. Аль-Саиф, заметив его оторопелый взгляд, недоуменно посмотрел на него и, покачав головой, ступил следом, стараясь не отставать. — Отмени все встречи на сегодня, мы сейчас же уезжаем. Он хотел сказать «я уезжаю», потому что Малику даже не пришлось открывать для него двери лимузина — он сам метнулся к ним, хлюпая новенькими туфлями по лужам на мрачном асфальте, и немедля уехал, оставляя своего агента в кругу совершенно незнакомых ему людей, которые принялись выражать свои требования к Альтаиру, называть свои имена, давать визитки, просить передать что-то на словах… Он старался не слушать, уйти в себя, понять поведение Ла-Ахада — знал, что дело не в проигрыше, совсем нет. На кону стояло что-то другое, что-то, неподвластное обсуждению и посвящению в это интимное дело Малика. Хотя… Он ведь его приближенный, его правая рука, он должен знать все. Ему, в общем-то, было все равно, на чем добираться до дома — в душе лишь тлел огонек обиды, что он уехал один, не считая нескольких шишек, решивших, что имеют право сопроводить звезду. Никто не имел на это права — лишь Малик мог позволить себе это. Он даже… было неловко в этом признаться, но он ревновал Альтаира к тем, кто был до него — другим агентам, которые тоже ездили с ним на все его важные встречи, мероприятия, но, он был уверен этом, никто из них не испытывал к своему клиенту чувств, рознящихся с деловым приятием. Ни один из них не стал для него товарищем, личной жилеткой, в которую можно поплакаться и выпустить пар, только Малик смог зародить в нем ощущение того, что он в этом свете не один. Он взял такси до апартаментов и в дороге слушал музыку в наушниках. В голове перекликались строчки из любимой песни, а за окном бесшумно мелькали дождевые капли, тершиеся о стекло, проносились люди, больше похожие на акварельные пятна. Хмурая, ветреная, как сегодняшний день, жизнь, бесконечный поток пестреющих зонтов, гудения автомобилей. Он вернулся, заметив, что помятый, уже не сияющий утренним блеском бордовый пиджак небрежно расстелился на спинке плетеного диванчика в прихожей. Малик безрадостно улыбнулся, бросив мимолетный взгляд на фотографию на полке, где были изображены маленький Альтаир, державший золотой кубок, и его отец в футболке с названием этой команды. «Пепельные орлы». Аль-Саиф решил подняться наверх и, когда проходил мимо ванной комнаты, обнаружил, что прозрачная автоматическая дверь была наполовину отодвинута в сторону — заела, значит. Ради любопытства он заглянул внутрь и увидел сидевшего на крышке унитаза в своей серой майке Альтаира. Тот даже не заслышал хрупких, как хруст осколков фарфора, шагов своего агента. Он погрузился в раздумья, полностью отринув от внешнего мира, и закрыл лицо ладонями; его мышцы были напряжены, и Малик поймал себя на мысли, что невольно прислушивается к его сбивчивому дыханию — казалось, Ла-Ахад никак не может уловить ритм воздуха, чтобы дышать вровень с ним. Он готов был молчать вместе с ним и дальше, но безмолвное взаимопонимание нарушили случайно не вовремя пророненные Маликом слова. — Там… — откашлявшись, опасливо начал он, облокачиваясь на панельную стену, — один человек просил тебя перезвонить ему, что-то насчет рекламной кампании на ТВ. Визитку я на комоде оставил. — С-спасибо, — томно ответил актер, теперь уже сумрачно глядя не на Аль-Саифа, но куда-то сквозь него, будто просверливая в нем дыру. Его обычно желтовато-совиные глаза в темноте были цвета кофейной гущи с молоком и гипнотизировали Малика, заставляя его смотреть прямо в них и видеть в расширенных зрачках душу затравленного бессердечным внешним миром ребенка, постоянно искавшего путь к высшему, который добивался успеха в любой области, но ничто из этого не приносило ему удовольствия. Кроме искусства кинематографа, конечно. Сначала — детский театр, знакомство с интересными и яркими людьми, затем – известность по всему штату, а потом – главная роль в «Крестоносцах». Невероятные впечатления, гордость за свои достижения, восторженные овации, поклоны, благодарности, и, наконец, просто презрение в адрес простаков. Вероятно, в них он видел лица этих людей, что всячески досаждали ему в детстве, но он до сих пор не научился полагать, что не все люди — быдло. — Воды принести? — как только Малик вспомнил обо всем этом, на него нахлынула неотложная потребность в том, чтобы проявить искреннюю заботу в отношении Альтаира. Так всегда — когда тебе кажется, что ты уже почти теряешь человека, сразу возникает необходимость всеми силами снова привлечь его к себе, открыть ему глаза, доказать, что тебе не все равно и ты переживаешь за него. Вот и Малику начало казаться, что Ла-Ахад отказывался верить в то, что за него вообще может кто-то переживать. — Нет, пожалуй, принеси мне хорошего виски. — Сказать Кадару, чтобы начал осушать бассейн? — Да… скажи, — отвлеченно пробормотал Альтаир, намереваясь отделаться от навязчивой опеки своего приближенного. Зря он позволил ему выйти за рамки делового партнера. Поддержание отношений стало занимать у него еще больше времени, чем до того, как они стали близкими друзьями. Нужно держать себя в руках. — Что-то еще? — напоследок поинтересовался Малик, уже собираясь выйти вон. — Ничего. — Тогда мне стоит пойти и… уладить еще парочку дел… Он любил говорить это. Все время у него оставалась еще «парочка дел». Стоит освободить его от лишних попечительств. Смягчить список обязанностей, увеличить жалование – Альтаир не знал, что еще он мог сделать для Аль-Саифа, чтобы дать ему понять, что он благодарен за его труды. С самого начала его агент ни разу не изъявил возмущение о слишком высоких требованиях или о том, что ему не хватает на все дела рук и времени. С самого начала он был верен и предан ему. А он, сволочь и гад, не замечал всего этого. И Кадара тоже. А надо бы. — Нет, не делай ничего. Это не стоит того. Прошу. *** Мужчина отыскал Альтаира в спальне. Он, раздетый до пояса, лежал на спине, положив одну руку на живот, а другую — под голову, и уставился в потолок. Мысли трепетали в его голове и не давали покоя телу. Услышав за дверью торопливые шаги Аль-Саифа, он приподнял голову и оперся на локоть. — Я так вымотался, — ощутив внезапное желание поделиться всем, что осело на сердце, истомлено произнес он. Он не был способен на откровенность и сейчас чувствовал себя неуверенно и замкнуто, но другого выхода из ситуации ему не представлялось. — Что вообще с тобой случилось? — Малик осторожно, будто побаиваясь спугнуть приласканное животное, присел на кровать рядом. Он хотел было заключить ладонь Альтаира в свою собственную, но в последний момент отдернул ее, счетши, что этот жест он найдет отталкивающим. У него есть Мария. Сейчас не время открыто демонстрировать свои эгоистичные намерения. — Де Сабле случился. Этот подонок совсем спятил. Желтая пресса вешает всем на уши лапшу о том, что он будто бы переспал с Марией. Чушь собачья, — Ла-Ахад будто выплюнул последнюю фразу, и несладкий груз оползнем соскользнул с его души. Теперь он ощутил себя гораздо свободнее и словно распахнул двери в цитадель своих мыслей, которые до этого всегда были заперты на восемь крепких замков. — Может, пресса не лжет. — Твой виски не помогает. Если бы помогал, тогда сейчас мне бы казалось, что ты стараешься меня поддержать, — ухмыльнулся Альтаир и поймал себя на том, что они почти вплотную придвинулись друг к другу. Малик вопросительно поднял брови, изучая шрам, тонкой ниточкой тянувшийся по его губе. Интересно, где он заработал это увечье? И в чьем окружении он в то время находился? — Я констатирую факты. Знаешь ведь — она не пишет уже долгое время, даже на Фэйсбуке не отзывается. В Твиттере тоже. Ты сам говорил. Сам опасался, что можешь потерять ее. Что, теперь уже на все наплевать, да? — он уже чуть ли не кричал, но ослабевшие связки позволили ему лишь сухую хрипотцу. Впервые за долгие годы на него накатила простуда. Он уже и позабыл, что значит «провести несколько дней в обнимку с лекарствами», но был совсем не против того, что Альтаир сам будет ухаживать за ним. Хотя, у них есть еще и Кадар… которого Малику в последнее время совсем не хотелось видеть. — Да с чего ты взял?! — актер резко поднялся с кровати, и в его глазах читалась озлобленность, в миг пронзившая ярость. — Я уже давно ее теряю, просто теперь это гораздо заметнее. И чертов де Сабле… Я набью ему морду. — Не торопи события, Альтаир. Возможно, что ты неправ. Есть миллионы причин. И каждая ведет к развилке. Даже не стоит стараться, Малик. Его не переубедить. Как бы ты ни был близок ему, он не сойдет со своей собственной дороги из желтого кирпича. У него есть принципы, устоявшиеся воззрения, которые направляют его в жизни. Одно из таких — всегда являться правым. — Я столкнусь с ним в коридорах отеля и вот так, не церемонясь, задушу его собственными пальцами. Мне плевать, что обо мне там подумают — репортеры, ангелы, — плевать, понимаешь? Теперь уже… — Полагаешь, так ты сможешь вернуть Марию? — Она уже ушла. И я знаю, о чем ты думаешь — ты этому рад, просто не признаешься. Я… тоже этому рад. Потому что… — он перетерпел длинную паузу, чуть подаваясь вперед и обхватывая колени похолодевшими от моросившего воздуха руками. — У меня болит голова. Набери-ка воды для джакузи. — Не примешь таблеток? — К черту наркотики, — огрызнулся Альтаир. — Я хочу отдохнуть по-человечески. И еще хочу, чтобы ты был рядом, пока я пытаюсь отвлечься от размышлений о мести. — Если тебе так угодно, Альтаир, — безропотно кивнул в ответ Малик. Мысленно он бросил жребий, и орел кричал, что нужно выполнить просьбу — все-таки он его единственный близкий человек, — а решка, извечный скептик, отражавший обратную сторону души Малика, твердила о том, что лучше сохранять хладнокровие. Он будет рядом, разумеется. Но он будет держаться от запретного плода подальше. Эта фраза — «хочу, чтобы ты был рядом» — прозвучала слишком провокационно, чтобы представить себе нечто другое. — Ты смеешь в этом сомневаться? Малик вышел на балкон, бросив следом сочувственный взгляд в адрес Ла-Ахада. Он — агент, его приближенный, его правая рука. Он не только должен заниматься звонками и всячески восславлять имя своего клиента, он должен еще и уметь найти с этим клиентом общий язык и всегда знать, как его утешить. Еще он испытывал тошнотворное отвращение к самому себе. Он никогда не простит себя в том, что грязным делом убедил Альтаира в нелюбви к Марии. Это гадко, погано, подло, но он готов был пойти на все ради своего клиента. И друга. И любимого человека… Набирая ванну для джакузи, Малик вдруг осознал и решил для себя, что никогда не оставит его, всегда будет рядом с ним. Они стали друг другу близки, и Аль-Саиф не хотел терять эту близость. Он видел Альтаира в разных амплуа: бывало, когда достоинства актера перевешивали недостатки, а бывало и наоборот, но его приверженность их общему делу не ослабевала ни на долю. Альтаир был его тайным договором, скрепленным дружеской клятвой. Разорвать этот договор было бы равнозначно смертному греху. Он наблюдал, как Ла-Ахад медленно скидывает и нижнюю одежду тоже, и упивался его грациозными движениями, желая познать каждую клеточку его тела в близости, но страдая от невозможности. Неизвестно было, что именно имел он в виду, и об этом ли подумал Малик. Альтаир попросил протянуть ему ароматическое масло, и Аль-Саифу показалось, что пока он искал его, то опрокинул все стоявшие на полке склянки и упаковки. Его разум затуманило и опьянило острое желание, на самом же деле его действия были точны и лаконичны, и необходимую бутыль он нашел почти сразу же. Он подал ее в своем привычном жестком стиле, но в момент легкого небрежного касания пальцев актера он задерживает внимание на его фигуре, ощущая ноющую тягучесть в низу живота. Прошла нескончаемая половина минуты, и Альтаир развеял нависшую в воздухе смешавшуюся с жгучим запахом масел тишину. «Не присядешь?» — предложил он, и Малик не посмел отказаться от такого предложения — он ведь никогда не откажет ему, он просто не в силах сделать это. Слишком манящ запретный плод и слишком падок он был на все запретное. Самое важное, чтобы Кадар сейчас не проходил мимо по внутреннему дворику и не увидел, что на балконе его брат помогает звезде «расслабиться». Малик аккуратно стянул с себя прямые черные брюки, снял приглаженную, без единой складочки рубашку — перед Альтаиром он всегда должен был выглядеть идеально, — поставил возле арки ботинки и осторожно опустился рядом с Ла-Ахадом в горячую охваченную паром воду, устраиваясь в неудобную позу, но страшась ее сменить — он и так чувствовал себя пристыженно, неуютно, почему-то вернувшись в младенческое детство, словно его усадили на горшок и намеренно стали фотографировать на память для альбома. Он не ожидал, что Альтаир прижмется к нему; его покрасневшая размягчившаяся кожа соприкоснулась с бледно-желтоватой, еще не успевшей согреться коже Малика. Левая его рука, точно змей-искуситель, обвила торс Аль-Саифа, а другой он уцепился за его подбородок, как за спасительную соломинку, наклоняясь к его шее и проводя по ней своим жарким шершавым языком. Прикусил, чуть оттягивая зубами тонкий покров ключицы, оставляя посиневший след. Малик не знал, какое значение он придал этому жесту, но наверняка хотел передать этим свою… признательность. Они оба прошли миллионы миль под палящим солнцем пустыни и оба так изнемогли от жажды, так изголодались по родственной душе, что, едва увидавши оазис, тут же бросились к нему. Альтаир требовал от Малика беспрекословной покорности, и Малик поддавался, вторил ему, зарывался в его мягкие гладкие волосы. Они щекотались меж пальцев, вздымались, когда он проводил по ним в противоположную сторону, пушились у висков. Альтаир поморщился, намекая на то, чтобы он переходил к более решительным действиям. Мужчина уловил намек, потянулся к нему и прижался к его теплым губам, прикрыв глаза и надеясь уже никогда их не открыть. Мгновения внутренней опустошенности и сумятицы в голове были прекрасны – как будто он уже находился в раю и распивал амброзию, закусывая сахарным облаком, настолько нескончаемым и одновременно мимолетным грезился ему этот миг. Теперь Малик понимал, какой везучей женщиной оказалась Мария. Мысль о ней продолжила разъедать его ревнивое сердце и выкорчевывать из разума раздумья о будущем вместе с Альтаиром. Он не желал рассчитывать только на надежду и веру в то, что все как-нибудь само устаканится, и что Альтаир сам рано или поздно образумится и разорвет отношения с ней. А то Малик сам разорвется на части от беспросветного уразумения того, что ему не светит место под солнцем. *** Аль-Саиф по-хозяйски растянулся на просторной двуспальной кровати, положив голову на сцепленные в замок пальцы. Он заметил, что и ему теперь удобнее так валяться — подушки были не столь удобны и только мешали здоровому сну. Фоном звучали голоса, доносившиеся из динамиков телевизора, — шла трансляция вчерашнего вручения «Оскара», но после столь громогласного морального оскорбления в адрес Альтаира, который заслуживал награду пуще какого-то Робера, уже никто не интересовался этой церемонией. Он готов был весь день провести, полеживая в одних трусах на невероятно удобном матрасе, но с горестью понимал, что скоро ему вновь придется разбирать папки, бумаги, отвечать на бессмысленные звонки и организовывать встречи. Разумеется, их союз важен, но не менее важен и долг, который они оба поклялись исполнить, не смотря ни на что. Вспоминание об этом для Малика было сродни пытке. Он уже не сможет спокойно находиться рядом с Альтаиром, в свойственной ему холодной манере поддерживать над ним зонт, и знал, что и Ла-Ахад не удержится от того, чтобы не сжать его руку в своей. Это лишь помешает им, безусловно, но разве денешься куда-нибудь от одолевающего вожделения? Вряд ли, подумал Малик, и этот вывод принес ему легкое облегчение. В комнату неслышно вошел Альтаир, внося с собой поднос с двумя молочными коктейлями. — Сам их сделал, — похвастался он, усаживаясь рядом и, завидев на экране мелькающие в подробностях изображения его сокрушительной неудачи, выхватил пульт и мигом переключил канал на познавательную передачу о животных. Ну, хоть что-то, если не ничего. — Наконец-то начал проявлять интерес к самодеятельности, — продолжил актер, и на его помятых и до сих пор рдевших от вчерашних поцелуев губах заиграла усмешка. В карих глазах светились крошечные, как далекие звезды, счастливые огоньки. — Как поживаешь? — зачем-то спросил Малик — просто, чтобы поддержать разговор на волне. Он потянулся за коктейлем и отпил глоток из фужера, наслаждаясь освежающим банановым вкусом. Готовить Альтаир и впрямь умел очень неплохо — зря он раньше не выказывал этого умения, перевешивая все заботы на Кадара. — Не особенно, знаешь. Но здесь, с тобой мне хорошо. К слову, Мария звонила мне. Мы расстались. Если вообще когда-то встречались… Знаешь, не сильно меня это и волнует, по крайней мере, теперь. Ты же будешь со мной, да? В его голосе прозвучали нотки недоверия, беспокойства, но Аль-Саиф поспешил его успокоить одобрительным кивком, и он выдохнул, расправляя плечи. — Сегодня же суббота. Ну вот, я и дал Кадару два дня выходных. Он просто светился от радости. Мне нравится осчастливливать людей — своей игрой, поступками, словами, — чем угодно. — А у тебя тоже выходные? — Нет. По е-мейлу мне выслали сценарий. Я буду озвучивать один анимационный проект; думаю, он тебе понравится. В качестве режиссера выступает… мой отец. — Ты же говорил, он ушел из режиссуры. Что, снова вернулся к кинематографии? — удивился Малик, уже опустошив свой бокал и заглядываясь на коктейль собеседника, к которому тот даже не притронулся. — Да. И на этот раз — с намерениями на масштабный крупнобюджетный проект. Поэтому он и берет меня на роль озвучки главного героя. Так что… выходных не получится. А как хотелось бы… Веришь или нет, но никто так не влиял на меня до тебя. Я начал ценить то, что у меня есть. А этот «Оскар»… Да и шут с ним. Будет другой. Мы же никуда не торопимся, верно?.. Альтаир благодушно улыбнулся и притянул Малика к себе, согревая теплотой своего тела. Только спустя минуту они оба вспомнили, что не убрали развешенную на балконе одежду.