Улыбка

Этот театр стоял здесь не один десяток лет, так говорил ей отец, когда мама была еще жива, а они не погрязли в пучине долгов. Эти времена отпечатались в памяти Аи сахаром сладкой ваты и звонкими аккордами концертного рояля. Странно, но отец любил этот инструмент, даже учил дочку играть, пророча ей великое будущее. Ха! Дымку воспоминаний прервал порыв пронизывающего до костей ветра, насмешливо бросив в лицо девушки горсть песка. Нет ни папы, ни мамы, ни сахарной ваты. Только покосившийся, некогда красивый и ухоженный театр теперь смотрел на нее пустыми глазницами выбитых окон. Время беспощадно стирало воспоминания, унося тепло солнца вместе с опавшими листьями, а прохожие бездумно втаптывали их в грязь, упершись взглядом в ровное полотно асфальта. Только театр взирал на них с низины. Молчаливый и пустой. Однако, зачем-то же она сейчас спускается по тропинке, для равновесия расставив руки в стороны. Словно летела одинокой чудной птицей на руины собственных воспоминаний. - А, это ты, - хмыкнет небритый охранник, единственный страж опустевшего здания. - Что ж, проходи. Ключ на столе. Девушка кивнет, чуть сжав полные розовые губы, и отправится в вестибюль, где в гардеробной обосновался охранник. Девушка обведет глазами поросшие пылью стены, зацепившись за такой же пыльный корпус камеры наблюдения, чьи функции были донельзя символичны. Ведь года три назад, когда театр уже собирались снести, мэр объявил его памятником, назначил охрану и распорядился установить в каждом зале самую лучшую систему наблюдения. Разумеется, все было сделано за несколько дней, но на этом миссия была выполнена, а "памятник" покрывался серой пылью. Аи вздохнула, ключ был холодным, словно его только что вытащили из морозилки, а с момента ее последнего визита осталась чуть припущенная дорожка собственных следов. Отпирая замок, она удивится, что ручка чистая и что сцена не выглядит столь запущено, несмотря на занавес, покрытый серыми зарослями. Еще будет странно, что концертный рояль, такой старый, всеми забытый, будет чистым, как и место рядом с ним. Будто кто-то совсем недавно стирал с лакированной поверхности вездесущую пыль и ласково касался матовых клавиш, оставляя тепло пальцев тому, кто будет на нем играть. Юн Аи все это кажется странным, но не пугающим, а каким-то щемяще-добрым, теплым. Как один давнишний летный день. Она снимет пиджак школьной формы, согреет замерзшие пальцы и начнет играть. Без конкретики, озвучивая свое настроение, даря голос забытым воспоминаниям. Юн Аи играет, прикрыв темные глаза, чуть приоткрыв чувственные губы и дышит тихо-тихо. Но Ли Ыль, незамеченный и спокойный, слышит ее ничуть не хуже нот. И слышит фокусник детский смех, видит отголоски позабытых улыбок и чувствует запах уходящего лета с ноткой жженого сахара. Так знакомо, но так грустно. До горьких-горьких слез грустно. И хотя в свои тридцать он не разучился плакать, сейчас Мин Хек почему-то улыбается горькой, даже какой-то злой улыбкой, будто выпивший микстуру иронии взрослый. Это пугает. Но, слава Богу, никто этого не увидит, тем более Аи. За несколько минут до конца одиночного концерта, он оставит ей розу в благодарность, скрывшись в тенях старого театра. Когда-нибудь они вместе сыграют мелодию теплого лета. *** Девушка, утирая глупые слезы и переводя сбившееся дыхание, прижмет подарок к груди, в вестибюле появившись уже с улыбкой. А эту улыбку жадно выжигают на пленку и передают непосредственно хозяину видео камеры господина На Иль Тына, завороженно следящего за одноклассницей через объективы всевидящих машин. Все-таки не зря он уговорил отца сохранить этот старый театр. Ох не зря. Ведь за эту улыбку, за эту живую Юн Аи Иль Тын не пожалеет всех денег этого мира.