Тёмные Предания

      Кромешная тьма окружала со всех сторон, обволакивала, дарила чувство ложной безопасности. В чулане, сжавшись в комочек, сидел мальчик пяти лет. Он забился в угол, как можно дальше от входа. Его худенькие плечи сотрясались от рыданий, и каждое движение отдавалось болью.       В таком возрасте дети ещё не способны осознать, почему к ним плохо относятся. Но этот ребёнок прекрасно всё понимал. Он просто «не такой, как все». Его воспоминания о периоде жизни до того, как всё началось, были крайне отрывисты; точно он знал лишь одно - тётка всегда относилась к нему очень строго, ругая за малейшую провинность. Но она учила его ходить и говорить, хоть, очевидно, этого он помнить не мог. Впрочем, даже то, что он не мог завязать шнурки или застегнуть пуговицы, приводило её в состояние гнева. Словно она не понимала, что маленький ребёнок просто не в состоянии делать это самостоятельно.       Его ненавидели. Это он усвоил практически с того момента, как смог осознавать себя. Каждый ребёнок немного эмпат – он воспринимает эмоции окружающих и, как зеркало, отражает их. Его всегда ранило их отношение, но он быстро отучился задавать вопросы, которые могут им не понравиться. А потом какой-то из них всё же прозвучал – мальчик даже не помнил, что он спросил. Но дядя очень разозлился и несколько раз ударил его. Тётя, даже несмотря на свою злобу и ругань, никогда не трогала его и пальцем, ограничиваясь криком и бранью, которые действовали на ранимого ребёнка очень сильно.       Тогда мальчик потерял сознание, и родственники, испугавшись, закинули его в чулан, словно какое-то животное. Каково же было их удивление, когда на следующий день племянник был полностью здоров. Он лежал и желал быть здоровым всю ночь и очень хотел, чтобы у них не было неприятностей из-за него. Возможно, его желание и вылечило его. Ведь он всё делал, чтобы их порадовать, чтобы они не злились на него. И похвалили хоть раз. Один-единственный раз, который сделал бы его счастливым. Радостно улыбнувшись, он посмотрел на тётю и дядю. Но он сделал только хуже.       С тех самых пор он почти не выходил из чулана. Его выпускали, только чтобы помочь сделать мелкую работу по хозяйству, сходить в туалет или помыться раз в неделю. Время давно исчезло, размылось и пропало в череде одинаковых дней. Порой он даже не различал день и ночь – когда его не выпускали даже в дом. Единственным заметным событием стало то, что его кузен пошёл в школу, и теперь мальчик его почти не видел. Вопрос «почему я не хожу в школу?» вызвал у грузного дяди очередную вспышку ярости, и мальчик снова оказался в чулане, но теперь со сломанной рукой и синяками на лице.       Он уже несколько раз терял сознание, проваливаясь в спасительную темноту, а после снова приходя в себя. Боль приходила и уходила, заставляя лишь поскуливать и прокусывать губу, чтобы не закричать. Нельзя произносить ни звука – или будет хуже. Он пытался фантазиями отгородиться от реального мира, который относился к нему, как к монстру. Мальчик мечтал, что придёт кто-нибудь и спасёт его. Обязательно спасёт.       Гроза миновала, и несколько раз в неделю дядя выпускал его, но ребёнок вечно всё портил в определённый момент. В своём стремлении помочь или реабилитироваться в глазах родственников он несколько раз превращался для них в монстра – за каждый всплеск магии его наказывали. Так продолжалось, пока он не уяснил, что не должен делать ничего «ненормального», как бы сильно ему не хотелось. Только было уже слишком поздно.       Тягучая и вязкая или резкая и острая – боль сопровождала его почти каждую минуту его жизни, и мальчик понемногу начал к ней привыкать. Плакать пытался всё реже, тёмной ночью, когда его никто не видел и не слышал и кузен не мог зайти поиздеваться над ним.       Его ненавидели, и он тоже научился это делать. Тётя и дядя заронили в его душу семена тьмы, старательно растили и лелеяли их. И рано или поздно те должны были дать щедрые всходы.       Родственнички всё же смилостивились, и начали выпускать его чаще, пока он «вёл себя, как человек». Когда дядя был в особо хорошем настроении, ему даже позволяли сидеть с ними за столом «как не уроду». Вот и сейчас в его обязанности входила уборка. А после, возможно, он посидит за столом с «нормальными людьми».       - Дрянной мальчишка! Прекрати уже орать! – взвизгнула высокая женщина с вытянутым лицом, которое в совокупности с неудачной длинной стрижкой делало её похожей на лошадь.       Племянник её, как и обычно, не услышал. Мерзкий и невыносимый ребёнок – весь в своего отца. Ведь сестра не была такой. Да, не была. Пока не ушла в тот мир и не превратилась в мерзкую испорченную девчонку. А значит, получила по заслугам. И если теперь не принять меры, то и сын её вырастет таким же уродом и загубит свою жизнь.       Он снова не удержался и заплакал при ней, когда вытирал пыль с полок старой тумбочки. Мальчик, дрожа, поднял голову и глянул на неё своими ярко-зелёными глазами. В них плескался страх, боль и, как показалось женщине, жгучая ненависть. Сперва это обескуражило её, а после она повысила голос так сильно, что могло показаться, будто окна в кухне сейчас разлетятся на мелкие осколки.       - Что это за взгляд?!       - Ничего, тётя, - он послушно опустил глаза, но сила клокотала и бурлила в нём – неконтролируемая, смертоносная; она лишь ждала своего часа.       - Что он там опять натворил?! – услышал он низкий, немного хриплый голос дяди, и сердце сразу ушло в пятки. Его руки сжали мокрую тряпку сильнее, и мальчик теперь усиленно делал вид, что увлечён уборкой.       - Что ты опять сделал, урод? – грузная фигура нависла прямо над ним. Его руки задрожали, и он выронил тряпку. На бледном лице мальчишки появилась гримаса ужаса.       - Н-ничего, дядя, - повторил он, стараясь не поднимать головы. Его тело затряслось, и у него не выходило ничего с этим сделать. Страх перед ними сковывал его душу.       - Ещё хоть одна твоя штучка, - прошипел мужчина. – Одна-единственная, и ты никогда больше не выйдешь из своего чулана! Я тебе это гарантирую! Если ты никогда не станешь нормальным, ты сдохнешь как собака, - выплюнул он и ушёл на кухню. Тётка посеменила за ним.       Мальчик судорожно вздохнул и укусил себя за руку до крови. Боль отрезвила его, как и всегда. Это помогло привести мысли в порядок. Он быстро закончил и получил свой обед – позавчерашний суп. На вкус он показался ему очень даже ничего.       «Я хочу уйти отсюда. Далеко-далеко, лишь бы не видеть их, не слышать», - подумал он, и его взгляд стал отстранённым и мечтательным. Возможно, его подсознание выкинуло какой-то финт, потому что стол вдруг взлетел. Вместе со стульями, на которых сидело добропорядочное семейство. Под самый потолок.       - Что ты… да как ты посмел?! – взревел мужчина, и ребёнок, вздрогнув, утратил контроль. Все предметы посыпались вниз. На кузена упал стол, и тот заорал как резаный. Тётка подскочила к нему, стащила стол, обняла (что было непросто при его-то габаритах) и начала утешать. Дядя поднялся, и мальчик сразу стал пятиться в коридор. Его всего затрясло – в глазах мужчины он видел, что сейчас пощады не будет. Это осознание, внезапное, вселило в него ужас, дикий, неконтролируемый.       Когда тяжёлая рука ударила его по голове, сбивая с ног, в душе ребёнка что-то сломалось – окончательно и бесповоротно. А, возможно, и в голове. Его хрупкое и лёгкое, словно пушинка, тело отлетело в сторону и ударилось о дверной проём.       Он рассмеялся вместо того, чтобы расплакаться, хоть на глазах и выступили слёзы. Валяющаяся на полу тряпковая скатерть, любовно подаренная сестрой дяди в честь дня рождения его жены, вспыхнула как бумага. Оранжевое пламя плясало, принимая самые причудливые формы.       А мальчик кое-как поднялся на ноги, держась правой рукой за левую – её он ниже запястья не чувствовал вообще. Возможно, ещё один перелом. Сколько их было, ему в голову считать не приходило. Да он и умел только до десяти – слышал не раз, как кузену родители объясняют самые очевидные вещи.       Огонь перекинулся на деревянный шкаф с крупами и завтраками быстрого приготовления, а ребёнок, посмотрев ещё раз на замершего по ту сторону дядю, развернулся и поковылял к выходу – на ногу наступать было неприятно, но это не останавливало его.       К тому времени, как дядя вызвал 112, смог вытащить на улицу своих жену и сына, мальчика и след простыл. Грузный мужчина, прищурившись, оглядел окрестности. Ни признака того, что его племянник когда-либо существовал. Осталось только сжечь чулан… да, пусть там сейчас всё сгорит. Чтобы ни у кого не возникло вопросов к их добропорядочному семейству. Потому глава семьи кинул туда, морщась от отвращения, маленький кусок горящей табуретки, едва не обжёгшись при этом.       - А если… ну, эти психи заявятся? – тихо и неуверенно спросила жена. Пожалуй, самым худшим её страхом было то, что те явятся и начнут расспрашивать их о мальчишке.       - Не волнуйся. Мы скажем им правду – он сбежал от нас, оказавшись неблагодарным маленьким гадёнышем, - муж погладил её по волосам и прижал к себе. – Просто забудь о нём. Сдохнет скоро где-нибудь в подворотне. Туда ему и дорога. И хотя пожар потушили довольно быстро – сгорела частично кухня и весь чулан, оказались повреждёнными деревянные балки. А семейство так и вовсе отделалось лишь испугом, и даже решило, что проще всё починить, чем переезжать. Но. Кое-что всё же выгорело в этом пожаре.       Маленький мальчик с растрёпанными, неровно стриженными чёрными волосами и зелёными глазами, покачиваясь и хромая, шёл по ночному пригороду Лондона. На нём были лишь одни обноски, и те изодранные. Вот только его взгляд, совсем недетский, говорил, что с ним что-то серьёзно не так. Безэмоциональный, ничего не выражающий. Пустой.       В этом пожаре выгорела душа Гарри Поттера – всё доброе, тёплое и хорошее, что в нём было; все его надежды, желания и мечты. Самым худшим было то, что он этого даже не понимал. Он пешком шёл в сторону Лондона из пригорода, где располагалась Тисовая улица, сам того не осознавая. Его вообще ничего не волновало. В том числе и собственная жизнь.