Чистое небо, Или шел 44-ый...

Быть может, только потому вновь и вновь возникают войны, что один никогда не может до конца почувствовать, как страдает другой. Эрих Мария Ремарк …Алена одиноко сидела на берегу реки, уткнув голову в колени и держа в руках только что сорванные белые ромашки, собранные в маленький скромный букет. Ее рассеянный взгляд блуждал то по зеркальной поверхности воды, отражавшей и тихий высокий лес, и обрамленное кронами деревьев голубое небо, и плывущие по нему в даль белые облака, и даже ее саму, задумчивую и печальную, точно соседняя ива; то украдкой поглядывал назад, в лесную чащобу, то опускался на белоснежные цветы, и тогда Алена медленно закрывала глаза, вдыхая терпкий аромат белых цветов, пахнущих миром и покоем.  А ведь если закрыть глаза, то в самом деле кажется, что война давно закончилась: нигде не слышно падающих бомб, рев самолетов и танков, летящих пуль, плачущих детей и матерей…Обычный день, обычный вечер, как две капли воды похожий на все остальные, самый обыкновенный лес с обыкновенной рекой, такое же чистое небо, где в синей вышине поют птицы под солнцем, ясным и теплым, такие же прекрасные цветы… Нет, не то. Совсем не то. Все меняется, как только открываешь глаза. Так вьюга закрывает собой чистое небо, ненадолго появившееся средь бурана суровой зимы. И хочется только вновь закрыть глаза, чтобы еще раз ненадолго вернуться назад, когда жизнь была совсем другой, не перерезанной на до и после. Алена не сразу заметила, как кто-то выбежал из леса и громко т окликнул ее. И только когда он опустился рядом с ней и крепко обнял ее, она тихо произнесла: — Муха… Ты здесь…  Муха — ибо это правда был он — тяжело отдышался. Его взбудораженный взгляд был устремлен только на Алену. Он спешил к ней. Он искал ее.  — Мы тебя уже обыскались! Дома тебя нет нигде… — на перебой говорил Андрей, никак не могший унять ни свое дыхание, ни волнующий трепет в груди. — Ты сама-то чего здесь? Немец только три для назад ушел отсюда.  Алена грустно улыбнулась и ничего не сказала, только положила голову ему на плечо и опять закрыла глаза. Андрей сперва испугался: он раньше не видел ее такой.  — Тебе плохо? Я воды, — он хотел кинуться с раскрытыми ладонями к реке, но девушка быстро замотала головой, все же не поднимая веки, скрывавшие слезы.  Девушка никогда не любила, когда видят ее слезы. Особенно самые близкие люди… Много лет назад, в детстве, маленькая Алена вместе с бабой Катей ухаживала за больной матерью. В шесть лет девочка уже знала все полезные травы, из которых вместе с бабкой варила матери целебные отвары, с отцом ездила в область, в город, где сама покупала в аптеке нужные лекарства, а потом с серьезным лицом давала их матери, не доверяя это дело никому. Мать с благодарностью смотрела на дочь и каждый раз говорила: «Какая ты у меня уже большая!» Она почти не играла с остальными детьми, не пускала в поле змея вместе с ними, редко бывала в клубе на вечере и всегда говорила очень мало. В ее жизни были только больная мать, отец, баба Катя да Гриша, просто Гриша. И никогда она не плакала… …Пока не увидела, как мать внезапно стала угасать с каждым днем, как все чаще и чаще вздыхал отец и качал головой, как баба Катя шептала странные слова каждое утро и каждый вечер. «Что ты делаешь? — спросила она как-то ее.» Старуха ничего ей не отвечала и только кряхтела себе под нос: «Помрет мать-то, в чем душа держится…» И тогда девочка с зареванным лицом бросалась к постели матери, прижимая ее теплую ладонь к своей щеке, и еще долго плакала. «Аленушка, доченька моя, не плачь, никогда не плачь, чтобы не случилось,» — шептала ее мать, целуя теплую макушку дочки. «Нет! не покидай меня, прошу тебя!» — захлебываясь слезами, плакала Алена. Тогда мать улыбалась сквозь давящую боль в груди и дотрагивалась до ее дрожащего подбородка: «Я тебя никогда не покину, Алена. Я всегда буду здесь, в твоем сердце.» —«Обещаешь? — глаза девочки светились, как звезды в летнюю ночь. Мать кивала и закрывала глаза. «Не плачь, Аленушка, не нужно…» Скоро умерла мать, и девочка не могла уже плакать. Каждый раз, приходя на ее могилу, она приносила букет ромашек и много говорила с матерью. Говорила обо всем: о быстро наступившей в этом году осени, о школе в соседнем селе,  о новых лошадях в табуне, о противном Мишке, вечно задирающимся над ней, об отце и бабе Кати, которые очень скучают по ней, матери; говорила свое самое сокровенное в сердце, как соседский мальчишка Ванька каждое утро дарит ей букет васильков, которые и так растут у нее за огородом, и о том, что «просто Гриша» ей теперь почему-то стал не просто Гришей… В такие минуты Алене казалось, что лучи солнца ни что иное, как теплые руки мамы, которые она никогда не забудет. И Алена подставляла свое светлое детское личико теплому солнцу и закрывала глаза. «Я храню обещание», — шептала она каждый раз, приходя на кладбище за рекой. Правда, она никогда не плакала. Девочка жалела всех, но не любила, когда жалеют ее. Она много молчала, но если говорила, но всегда прямо. Не любила врать, а если не могла сказать правды, то молчала. Из-за этого над ней часто посмеивалась ребятня, но Алена не обращала на них никакого внимания и демонстративно проходила мимо. И никогда не плакала.  Одна только баба Катя слышала, как в соседней комнате по ночам раздавались приглушенные подушкой всхлипывания.  — Алена? — Муха обеспокоенно коснулся ее лба, нежно убирая темную прядь волос с ее бледного лица. Она едва заметно вздрогнула и заглянула ему прямо в глаза.  — Так… Задумалась. Когда вы вернулись?  Муха облегченно выдохнул: перед ним была его прежняя Алена. Он присел рядом с ней, опустив с плеча винтовку на землю, и снял с головы запыленную пилотку.  — Да только что. Тихо там сейчас, ни одной машины даже не проехало.  Девушка коротко кивнула, будто подтверждая правдивость его слов.  — Гриша как?  Муха хмыкнул и отвернулся, внезапно заинтересовавшись сыгравшей в дальних камышах рыбе.  — Что ты опять отворачиваешься? — прошипела Алена.  — Нормально все с твоим Гришей! — Муха с обидой покосился на нее. — Привет тебе передавал! И снова отвернулся. Как ребенок.  — Андрей, — с укором отозвалась она, качая головой. — Тяжело ему сейчас. Разве ты не понимаешь?  — Да, тяжело, — уклончиво осекся он. — За это время он так изменился…  Алена вздохнула: — Мне просто его жалко.  Муха смолчал.  Взявшись за руки, они прижались друг другу и легли на золотистую траву, выжженную полуденным солнцем, что могли слышать, как в груди бьются в унисон их сердца, бьются наперегонки с войной, наперегонки со смертью. У них было то, до чего никогда не доберется война, чего она никогда не разрушит и не заберет в свой кровавый плен. И ради этого нужно жить.  — Ты извини меня, Ален, — тихо сказал Муха. — Не подумал… Девушка про себя улыбнулась, а когда он поцеловал ее в лоб, то широко распахнула глаза и замерла, но Андрей не заметил это, только сильнее прижал к себе.  — Знаешь, я все думал, говорить тебе или нет, — продолжал он, смотря вверх на первые появляющиеся звезды, — в общем, деревня ваша в десяти километров отсюда. Я подумал… — Нет, Муха, — горько вздохнула она, задумавшись, — не могу я дом родной таким видеть…  — А я бы хотел хоть на денек к родным в Смоленск, родителей повидать, живы ли они? — после минутного молчания сказал он. — Я ведь ничего не знаю…  — Надеюсь, что живы, Муха. Скучают по тебе сильно.  «А по мне уже некому скучать» — с горечью подумала она про себя.  — Да, они у меня такие…— улыбнулся он. — Мать в консерватории до войны была, отец врачом в городской больнице; наверное, раненых лечит да сирот… Ничего-ничего, вот закончится война, я тебя с ними познакомлю. Вместе жить будем.  Алена склонила голову набок. — Не слишком ли ты торопишься, а, Муха?  — Нет, я уже все решил, — серьезно сказал он. — Я только не понимаю, почему ты не можешь…  — Тихо!  Девушка замерла, вытянув голову и напряженно прислушиваясь.  Андрей быстро вскочил, одной рукой схватив винтовку, а другой закрыв Алену, которая почему-то звонко рассмеялась.  — Успокойся, защитник, соловья спугнешь!  И правда! Где-то из глубины леса тихо доносился голос пернатого певца, впервые за эти годы. Может быть, завтра боевой снаряд попадет и в его гнездо, и сейчас он пел так, как за всю свою соловьиную жизнь.  Алена положила голову на плечо Мухи и закрыла глаза, наслаждаясь, может быть, последними минутами покоя. Андрей, запрокинув руку за голову, слушал и глядел на холодные мерцающие звезды. Когда соловей замолчал, они стали тихо разговаривать. И говорили до самой поздней ночи.