Клетки.

      Я не могу вспомнить момента, когда ко мне пришло это осознание: счастье – ложно.       “Прежде, чем мечтать о чуде, нужно клетки золотые сжечь”… В ту самую первую весну, когда мне в руки дали сценарий будущего спектакля, я даже предположить не могла, насколько изменится моя скучная, как считали некоторые, жизнь.       “Думать о невозможном”… Я не думала – я делала. Этому меня научила Клэр.       Было что–то в вечерах, проведенных в компании Перо. Я никогда не знала, чем кончится каждая следующая ночь и где начнется новый день. Мне нравилось, что мне уделяли какое–то особенное внимание: она всегда старалась быть ближе; пыталась спровоцировать меня на глупости; дурачилась на репетициях, заявляя, что скорее женится на сестре Моцарта, чем на нем самом – Микеле это отчего–то даже не обижало.       Я не знаю, когда именно я поняла, что теперь она часть не оперы и наших ролей, а меня самой. Может, когда она впервые потащила меня на ужин со своей семьей в качестве моральной поддержки? Или когда шутливо, приобнимая, произнесла, что теперь возьмется за меня?       – В смысле? – все, что мне удалось выдавить из себя.       – В прямом. Теперь ты будешь меня слушаться, и я наполню твою пустую жизнь смыслом.       Я помню, как посмеивалась над этими словами.       А может она стала частью меня, когда мы однажды проснулись в одной постели без этих смешных и немного нелепых, но все же милых пижам, подаренных нам мальчиками на новый год? Не один раз она ночевала у меня, не раз выслушивала мое нытье по поводу очередной интрижки за пределами проекта.       – А с кем–то из наших ты бы хотела замутить?       – Ну… – нет, конечно! – Это глупый вопрос, не считаешь?       Не считала. Только склонилась, чтобы поцеловать. Вот так просто, не объясняя, не подготавливая – просто взяла и поцеловала. Я до сих пор не понимаю, что мной двигало, когда руки сами по себе судорожно принялись стягивать с нее кофту, желая поскорее прикоснуться к обнаженной горячей коже ее тела. Почему я не сопротивлялась, когда она повалила меня в мягкие подушки на моей кровати? Почему позволила собой управлять? Потому что ей я доверяла.       – И что теперь будем делать? – спросила я, робко поднимая взгляд на вальяжно рассевшуюся прямо на кухонном столе Клэр.       Она только пожала плечами и, допивая кофе, предложила:       – Ничего. Мы встречаемся.       – Это когда же мы успели? – я не сумела сдержать нервного смешка. Меня обуял странный коктейль чувств.       – Тебя что–то не устраивает?       Ей было не интересно, согласна ли я. Она все решила за меня. Теперь мне оставалось только слушаться ее.       Но я не уверена, что не была к ней безразлична. С ней было хорошо, она могла выслушать и дать совет, помочь, поддержать. Перо была сильной духом и энергичной, иногда умело прикидывалась невинной дурочкой. Но всего было в меру. До определенной поры.       Только... Клэр не единственная, с кем я могла поделиться проблемами. Наверное, за это я жестоко поплатилась в будущем.       Это и сыграло со мной злую шутку. Она была теплой, и просыпаться по утрам в ее удушающих объятиях мне нравилось. Брутальной хамкой она была только де–юре, де–факто же она боялась даже меня обидеть. Эдакий светлый ангел в кожаных брючках и джинсовке. Это пресыщало – до меня это озарение дошло не сразу. Я хотела от нее силы, я хотела, чтобы она облекла свои слова в действительность, чтобы они превратились в действия. Чтобы все ее “подчиняйся” соответствовали реальности. Но этого не было, вместо этого ее забота становилась по–девичьи сопливой и надоедливой. Со временем мной овладела идея, глупая, наивная, но в этом было свое очарование: хотелось ее вывести из себя, позлить, спровоцировать на скандал, который мы бы обязательно уладили в пределах нашей спальни тем же вечером. Мне хотелось экстрима, адреналина в крови, потому что она приучила меня жить будто “на иголках”, быть готовой ко всему. Ведь она – Микеле, только в женском варианте, а может его бунтарство просто заразно… Но со мной она становилась совсем нежной. От той Перо, которую я знала, понемногу не оставалось совсем ничего. Мне снова становилось скучно, даже не так… моя жизнь снова становилась скучной по ее понятиям, только теперь некому было меня в этом упрекнуть.       И тогда я пошла к нему. Немного дерганный, что ему совершенно не присуще, выдержанный, строгий, чем–то напоминающий моего отца. Лоран. Было странно откровенно жаловаться ему на “Станци” не из–за сорванной репетиции или испорченного костюма, как раньше частенько бывало, а потому что:       – Ее забота становится навязчивой! Я не хочу этого! Не хочу, чтобы меня опекали, следили за каждым действием и подсказывали, куда идти. Я хочу свой путь пройти сама, совершить достаточное количество ошибок, чтобы было о чем жалеть, в конце концов! Я – как птица, заключенная в золотую клетку!       – Многим такая “клетка” была бы по душе, – отстранено проговорил он, будто и не слушая.       – Я – не многие!       – А чего же хочешь ты? – его взгляд был холодным и колючим.       Я не знаю, зачем в тот момент села ему на колени. Зачем самозабвенно целовала его пересохшие губы. Зачем заставила обнять себя…       У четы Моранов двое славных мальчишек: Маэль и Юго; его жена Карин – замечательная женщина, всегда доброжелательно относилась ко мне, в те вечера, когда на репетициях мы задерживались особенно долго, и Солаль предлагал подвезти меня, она ни разу слова наперекор ему не сказала. Чуть ли не каждый второй уик–энд она приглашала меня в их маленькую дружную компанию. Порой мне казалось, что она считает меня членом своей семьи. И когда случилось это – я готова была себя возненавидеть. Но мне было слишком хорошо ощущать себя рядом с ним, его слишком крепкие объятия не позволили мне отстраниться даже тогда, когда я сама захотела прервать этот поцелуй. В тот момент я получила ту силу, которая мне была обещана другой. В тот момент он получил власть надо мной.       Так глупо подчинятся инстинктам.       Что я делала? Я бы, возможно, попыталась объяснить себе, Клэр или Лорану. Но никто этого не требовал, это было не интересным. А мне нравилось рисковать. Это Перо подсадила меня на этот “наркотик”, на эти чертовы эмоции, которыми должно было переполняться мое сердце. И я сдалась ему.       Мы не зажимались в гримерках, не целовались за кулисами, как это было со “Станци”, нет. Мы ехали всегда и неизменно ко мне после репетиций. Он врал жене, что задерживается, в то время, когда я ублажала его, стоя на коленях, заставлял смотреть в глаза, сжимая в кулак волосы на затылке. Мне иногда казалось, что задохнуться можно только от его силы и... величия, что ли, а не от того, что, толкаясь своим твердым членом мне в горло, он не позволял мне сделать даже малейшего вздоха.       А Клэр… да что Клэр?! Если поначалу мне хотелось, чтобы она знала, чтобы ревновала, то потом я старалась сделать так, чтобы следы на моем теле были не доступны для ее глаз.       – Нужно его снять, – шептала она, пробираясь своими тонкими пальцами под мой пуловер.       Я находила миллион отговорок:       – Ты что, холодно же;       – Сюда могут в любой момент войти;       – Потерпи до дома, антракт заканчивается.       Да, я все еще спала с ней, потому что близилось лето, а с ним и отпуск, и Лорану предстояло лишиться моего внимания на целых полтора месяца. Да, я все еще спала с ней, но больше мне было не интересно.       Я поняла, что впала в зависимость от него… хотя, может, это была просто зависимость от секса? Где–то спустя еще месяц наших постоянных встреч меня озарило. Просто в какой–то момент в голове что–то щелкнуло, и выбрать между ними я уже не могла. Мне нравилось быть рядом с активной и предприимчивой Клэр, ее накатывающая волнами нежность даже перестала раздражать на какое–то время, но и стонать под жилистым телом Лорана мне нравилось не меньше.       Перед самым отпуском Перо неожиданно пришла ко мне, ссылаясь на то, что якобы по ошибке положила свой мобильный мне в сумку. Я держала ее за порогом, сколько было возможно. Но она всегда была упряма чуточку больше, чем требовалось. Когда она слишком резко и целенаправленно ворвалась в гостиную, будто точно зная, что увидит за дверью, Солаль чинно сидел в кресле с какой–то папкой в руках и делал вид, что занят изучением каких–то мифических документов настолько, что даже не замечает нас. Она окинула взглядом комнату, нас и попросила проверить, правда ли она такая невнимательная, что телефон сунула в чужой карман. Я вернулась минутой спустя, естественно, не найдя в своих вещах ничего чужого. Клэр стояла все на том же месте, только теперь несколько обиженно поджав губы.       – Наверное, в гримерке в столе остался. Что ж… не буду вас отвлекать.       Кажется, она ждала, что я попрошу ее остаться. Но мне не терпелось избавиться от нее поскорее, чтобы завершить то, что она столь бесцеремонно прервала.       Я поняла все слишком поздно. Она догадывалась, я уверена. Иначе, зачем столь демонстративно обнимать меня при всех и стараться поцеловать всякий раз, когда на горизонте появлялся Моран? А своим поведением я волей–неволей только подтверждала ее теорию.       Я думала, что не переживу отпуск. Эти чертовы сорок шесть дней.       – Маэва, ты уверена, что не хочешь поехать с нами? Две недели на островах, подальше от камер и суеты, можно отдохнуть от всего на свете. Подумай.       – Спасибо, Карин, но мне нужно еще в Париже уладить кое-какие дела. Тем более, что я собиралась съездить к родителям.       Нет уж, слушать, как он трахает за тонкой стенкой гостиничного номера кого–то, кроме меня, я была не намерена. Тем более, что это такой соблазн… Мне не хочется рушить его семью. Я не уверена, что чувствую к нему что–то помимо желания подчиниться. Возможно, отношения с ним были лишь одним из способов повышать уровень адреналина в крови?.. Меня это не смущало.       – А вы спихните мальчишек на гувернанток и отдохните вдвоем, – улыбалась я, напутствуя, глядя на то, как его лицо меняет оттенок с испуганного мертвецки–бледного на привычный легкий румянец.       Похоже я ошибалась, несколько идеализируя Солаля. Страх, мелькнувший в его глазах, едва ли не искрил… или больше никто не заметил? Но я это прекрасно понимаю: менять устоявшуюся жизнь счастливого семьянина на сомнительное «любовник» – не равноценно.       Клэр изменилась. Мне бы хотелось думать, что тому причиной что угодно, лишь бы не я. Но за то время, что мы вместе, она научила меня понимать ее без слов.       Она по–прежнему была нежной, готовила завтраки, устраивала чуть экстремальные вылазки за город, исправляла меня там, где я ошибалась, опекала. Только теперь ее терпение быстро кончалось. Она могла повысить голос почти без видимой на то причины или стукнуть кулаком по столу. Окончательно ее выдержка изошла на нет к концу пятой недели, на тридцать четвертый день. Перо взбесилась из–за сущей мелочи, не купленных яблок, кажется. Металась от стены к стене в просторной кухне, что–то громко и неразборчиво орала, махала руками…       Она влепила мне пощечину, когда я собралась уйти от этой бессмысленной истерики.       – Небось, ты никогда не забываешь сделать то, что он тебя просит!       – Клэр, перестань, это всего лишь яблоки…       – Ах, значит, конфетно–букетный период вы решили опустить? – продолжила она насмехаться, зло ухватив меня за рукав.       Я пыталась промолчать. Пыталась, видит бог. Но когда она стала говорить о нем, говорить гадости в адрес человека, который их не заслуживает, – кем бы мы с ним ни были, но в первую очередь мы коллеги и взаимоуважение далеко не последний залог успеха общего дела, – я не вытерпела.       – Так же, как это сделала ты! Он просто приходит и берет то, что ему полагается, не разводя лишних соплей!       Полагается? Правда? Хм...       Зачем я все это прокричала ей в лицо? Ответ прост. Адреналин. Только одно его имя, произнесенное вскользь, взбудоражило память, которая услужливо напомнила мне обо всех многочисленных вечерах, проведенных в его объятиях. То, как реагировало мое тело, пугало и возбуждало одновременно. Так что, наверное, именно поэтому…       – Это я соплячка?! Ах ты, маленькая дрянь!       Я никогда не думала, что она может быть такой разъяренной, такой сильной и... сексуальной. Я никогда не думала, что она сможет – действительно сможет! – причинить мне боль. Но даже прижатая грудью и животом к гладкой холодной поверхности кухонного стола, я чувствовала, как пульсирует след, оставленный на щеке ее ладонью. Мне и не снилось, – хотя, нет, вру, снилось, – что когда–то псевдо–брутальная рокерша “Станци” будет трахать меня пальцами, доводя до исступления своими грубыми прикосновениями. Что когда–то она будет шипеть мое имя, будто наделяя его толикой яда и надеясь, что этой дозы будет достаточно, чтобы навек заткнуть меня, и мое тело будет дрожать, сродни листку на ветру. Черт…       Это было слишком сладко, чтобы быть правдой.       – Прости. Прости меня. Это больше никогда не повторится. Прости. Пожалуйста, прости меня.       У нее определенно был дар – все портить. И она все испортила. Все было почти идеально. Мне только и оставалось, что уйти, чтобы не видеть ее. Ноги дрожали от напряжения, промежность саднила, но оставаться больше с ней в одной комнате я не могла. Даже если бы я просто, не сходя с места, провалилась сквозь землю в ту же секунду, было бы лучше, чем то, что последовало на самом деле.       Перо предложила поговорить. Если быть точнее, то конкретно мне она предлагала послушать то, что она хочет сказать. Усадив меня на мягкий пуф и накинув на плечи, на которых уже проступали синяки, халат, она битый час пыталась меня образумить.       – Маэв, пойми, это все как–то бла–бла–бла. И мы должны бла–бла–бла. Ты понимаешь, бла–бла–бла?       В какой–то степени было даже смешно смотреть на нее. Такая вся из себя крутая и независимая Клэр Перо, которая только что жестко трахала меня, вымещая обиду и злость, сейчас едва ли не на коленях просит меня все взвесить, все хорошенько обдумать, не поступать так опрометчиво. Смешно смотреть… и жалко. Та часть меня, что находилась в сексуальной зависимости все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, наконец, урвав свой кусок удовольствия, заткнулась, и я смогла мыслить логично. “Не опрометчиво”, так сказать.       На деле выходило, что я не могу бросить ее. Не потому, что мы все связаны контрактом на ближайшие месяцы, а то и годы – хотя и это тоже, а потому что я слишком к ней привыкла. Потому что я слишком многое узнала, благодаря ей. Потому что она все еще терпит мои измены и мой несносный, с некоторых пор, характер.       – Да, Клэр, мы все исправим. Да, Клэр, я все понимаю. Да, я изменюсь.       Но только никаких обещаний я ей не давала и слов любви не говорила. Может, я и не любила?..       Оставшуюся неделю у нас царила идиллия. Мы проводили вместе все время и, как ни странно, даже не было желания ссориться. Мне нравилось то, как она стала себя вести. Перо будто бы чувствовала надо мной власть после того, как “вернула меня на путь истинный”. Хотя на самом деле я знаю, чем она руководствовалась: радовалась, что ей удалось отвоевать свое. Только я не помню момента, когда я признала себя ее вещью.       По вечерам мы смотрели кино, гуляли по людным улочкам, днем были примерной парой, а ночью… В нашей ссоре я видела только один плюс – секс. Создавалось впечатление, что она где–то нашла пособие “1000 и 1 способ ублажать девушку в постели”. Я думала, что эти тысячу ночей будут длиться вечно…       Но они длились ровно до того момента, пока однажды мне на телефон не пришла смс: “К девяти освобожусь”. Это был знак. Это значило, что сорок шесть дней мучения окончились.       – Я должна идти! Соседка говорит, что я ее затапливаю, а я там третью неделю не появляюсь! – “Пусти, пусти же меня! Ты мне надоела! Он ждет меня, он зовет меня! Отпусти, наконец, мою руку!” – Не беспокойся, я приеду завтра прямо на репетицию. Не скучай.       Клэр догадывалась, куда я так срочно сорвалась, я видела это в ее взгляде, но меня ничто не могло остановить, мне слишком не хватало его силы.       Я не верила, что мне удалось так быстро и “без потерь” отделаться от ее помощи. Сорок шесть чертовых дней – сорок шесть ночей ада для меня, привыкшей к его стальной хватке, к его напору, привыкшей засыпать, чувствуя его тепло, быть защищенной им.       Это была новая клетка. И я признавала это.       Лоран впервые целовал меня так. Это удивляло, распаляло и пугало одновременно. Сжимал мое горло пальцами, целовал грубо, вдавливая меня в дверь прихожей, разорвал мою майку на два бесформенных лоскута...       Он был таким, как прежде. Будто бы предыдущие семь с половиной недель под ним не извивалась законная супруга. Будто бы все это время он не мог заполучить что–то желанное… Может именно поэтому ближе к утру Лоран расклеился? Стал покладистым и теплым, таким себе большим мурчащим котом? Таким, каким никогда не был. Со мной – точно.       Я пыталась все исправить. Пыталась подначить его, чтобы он наказал за вольности, которые я начала проявлять на публике, в компании друзей. Но нет… ни склоненная к его плечу голова в присутствии Карин, ни откровенные провокации “а–ля Локонте”, кажется, не выбивали его из равновесия.       Теперь от его поцелуев не ныло болезненно внизу живота, по спине не бежали стайки мурашек. Теперь он прикасался ко мне, будто боясь меня ранить или навредить. Это было смешно, если учесть, что на пояснице до сих пор была отчетливо видна пара синяков, оставшихся с той самой послеотпускной “перво–последней” ночи. До меня никак не желало дойти, что так круто изменило всю ситуацию? Разлука? Но ведь он взрослый мужчина и воздержанием явно себя не обременял в период принудительного расставания. Но что тогда?       Мне становилось еще сложнее. Теперь у меня была Клэр, которая истерила по поводу и без, которая однажды расплакалась, умоляя прекратить… И был Лоран, к которому больше не хотелось как раньше, до замирания сердца, которого мне было все еще сложно воспринимать просто как коллегу, а потому я не теряла надежды вернуть его прежнего.       – Клэр, прошу, прекрати. Не нужно… я не могу ничего с этим сделать!       – Не будь такой жестокой, Эв! Я ведь люблю тебя, – эта фраза была брошена с отчаяньем и отчетливым желанием что–то изменить.       Признание было брошено, как обвинение. Будто я не знала.       Кончилось лето, вновь начались репетиции, подготовка к премьере шла полным ходом. У меня не было времени разбираться ни в чем, в себе – тем более. Появились новые проблемы, которые все же стоило решать по мере их прибавления, я полностью ушла в работу. Напрягало только то, что…       – Маэв, милая моя, осторожнее, ты не ушиблась? – Солаль подхватил меня на краю сцены у самых ступенек, на которых я по неосторожности оступилась. Он перестал быть собой.       – Лоран, нам нужно… поговорить, – пан или пропал.       – О чем, малыш?       “Малыш”? Он это серьезно?       Казалось бы, теперь ожидать можно было чего угодно, но когда в пустой гримерной, вместо того, чтобы трахнуть, он поднял меня на руки, закружив, и сообщил, что эти выходные мы вдвоем проведем на берегу Сен–Тропе… сказать, что я лишилась дара речи – ничего не сказать.       – Маэв, в этот уик–энд мы должны навестить моих родителей, – заявила мне Перо с порога, помогая снять курточку. – Мы им еще в отпуск обещали, так что ничего не планируй.       Нет, что вы, какие планы!       Мне надоело. Так больше не могло продолжаться. Эти интрижки не приносили мне былой остроты. Да, скрываться было интересно, но это утомляло. Прятать засосы, оставленные Лораном… каждый раз слушать истерики Клэр…       Премьера отгремела, без лишней скромности, громко. Новость облетела полмира: “Моцарт писал рок!”. Можно сказать, что в один прекрасный день я проснулась знаменитой. И, наверное, это было то самое недостающее чувство, которое я искала последние несколько лет. Ничто не мешало мне заниматься любимым делом, полностью отдаваться сцене, раз отдаваться больше не было кому. Точнее, было. Но нежные сюсюкания и слезные просьбы… Нет, было проще покончить со всем и найти что–то новое.       Я собиралась с силами несколько недель. Отошла от феерии, придумала оправдания, придумала обвинения – на всякий случай. Дело оставалось за малым.       – Клэр, нам все же нужно поговорить.       – Да, – она согласилась как–то подозрительно быстро и спокойно.       Я до сих пор помню, как что–то внутри замерло, ожидая ее слов.       Она говорила на удивление тихо, легко держала за руку, будто заранее позволяя уйти, если мне наскучит. Но смысл ее слов до меня дошел не сразу.       – Так, наверное, будет лучше для всех...       – ...Коэн подписал мое заявление...       – ...Я не хочу быть лишней для тебя. Но и видеть тебя с ним, – запинка, – у меня больше нет сил...       – ...Прости, я завтра уезжаю.       Я запомнила тот вечер отрывками, яркими вспышками истерического смеха, собственных слез и гулко ухающего в груди сердца. Перо возилась в комнате с чемоданом, моей участью было смотреть на ее спину и думать, думать, думать.       Не многим позже, сползая с колен только что кончившего Лорана на соседнее сидение его автомобиля, как–то инстинктивно стараясь избежать любых его прикосновений, будто защищаясь от того, что он тоже может причинить мне боль, я приняла решение, за опрометчивость которого, я еще поплачусь.       – Да вы с ума посходили! – кричал Альбер. – Вы хоть представляете, сколько в проект вложено денег? Вы меня по миру пустить хотите?!       Я провожала ее на поезд, а в груди мерно тикала бомба замедленного действия. В этом было больше иронии, чем в моей измене. Потому что сейчас Клэр сбегала с поля боя, бунтарка “Станци” капитулировала, великодушно решив не добивать. Я бы выбрала пулю в висок, имей я такую возможность.       Подпись Коэна и генерального директора украсила мое заявление через две недели.       “Милая моя, что произошло? Почему тебя нет на репетиции? Ответь мне!”       Миловидная стюардесса встретила меня на борту самолета, провожая до нужного места.       Прости, Лоран, все зашло слишком далеко и по слишком не тому пути. Отныне я больше не твоя Маэва, отзывчивая, желанная, такая родная. Отныне ты меня не знаешь.       Я начинаю новую жизнь, как бы это банально не звучало, я начинаю ее в новом городе.

Я начинаю ее с того, что ищу для себя новую клетку.