Письма в прошлое

Манабу научился читать намного раньше своих сверстников. Прошло совсем немного времени, а он уже умел и писать. С самого детства книги вызывали у него восхищение, и он просто изнывал от нетерпения в ожидании дня, когда научится читать бегло и сможет осилить любое литературное произведение, которое попадет в его руки. Но еще больший трепет он чувствовал, глядя на письма. Когда Манабу был еще совсем маленьким, его мать часто получала запечатанные конверты. Вскрывая их специальным ножом, она извлекала несколько аккуратно сложенных исписанных листков, а потом долго и с удовольствием читала. Письма писала ее старшая сестра, переехавшая в Штаты много лет назад, но сохранившая память и любовь к своей стране. Мать рассказывала Манабу о тете, о том, как та скучает по родине и как любит получать весточки от своей семьи. А Манабу слушал и мечтал о том, чтобы кто-то и ему слал письма, а он отвечал на них. Манабу верил, что не за горами тот день, когда он тоже сможет написать кому-то.

~~~

Как-то раз, когда Манабу исполнилось семь лет, в один погожий выходной день он отправился гулять в парк. Впрочем, прогулка эта была не совсем обычной: на руке Манабу красовались новые блестящие часы, сюрприз на день рождения от его бабушки. Это был первый по-настоящему взрослый подарок из тех, которые он получил. Накануне весь вечер Манабу любовался, рассматривал их, крутил, вертел, надевал и даже спать лег, не снимая. Теперь ему не терпелось похвастаться перед друзьями, увидеть их пораженные взгляды, услышать просьбы дать поносить. Однако на детской площадке никого не обнаружилось. Забравшись на высокую скамейку, Манабу болтал ногами в воздухе и в очередной раз рассматривал дорогой подарок, когда услышал сзади шаги. - Это кто тут у нас? – раздался насмешливый голос, и Манабу быстро оглянулся. К нему подошли трое мальчишек постарше, и только теперь он узнал их. На прошлых выходных он и его друг Мичио так же гуляли по парку и совершенно случайно столкнулись с ними. При том, что друзья хотели пройти мимо, веселая компания не пожелала их отпускать. Что именно эти ребята собирались сделать, они так и не узнали – Мичио что есть силы засадил одному по ноге, прямо под коленку, и вместе с Манабу они рванули с низкого старта прочь, только и услышав несущиеся в спину проклятия. И вот теперь отважного друга не было рядом, а Манабу оказался один на один с опасностью. Быстро сориентировавшись, он сорвался с места и бросился было бежать, когда сильная рука вцепилась в его футболку и дернула назад. Ткань затрещала, а Манабу почувствовал, что теряет равновесие. - Натсу, не этот ли малой в прошлый раз вмазал тебе? – спросил один из мальчишек и противно засмеялся. - Он не вмазал! – моментально рассвирепел тот, который, судя по всему, и был упомянутым Натсу. - Вмазал-вмазал, - поддразнил его первый, удерживавший Манабу за шиворот, словно котенка, пока тот брыкался, пытаясь вырваться. – Только, кажется, не этот, а его дружок. - Ни хрена не вмазал! – окончательно разозлился оскорбленный Натсу и подступил на шаг к Манабу . – Сейчас я сам… - Что ты? Что? – вредным голосом подначивал его паренек, вцепившийся в Манабу. – Обидишь малявку? - Ой, смотрите! – неожиданно подал голос третий мальчишка, до сих пор не проронивший ни слова. – Что это у него? Он указал пальцем на руку Манабу, и тому впервые стало по-настоящему страшно. Манабу готов был пережить издевательства и даже побои, но только не это, только не часы… - Какая цацка, - Натсу схватил его за руку, игнорируя отчаянные, но слабые протесты. - Нет… - жалобно протянул Манабу и тут же понял, что совершил роковую ошибку. Глаза обидчика сузились и как будто даже заблестели, и он тут же рванул с руки браслет с часами. Судя по звуку хрустнувшей застежки, она сломалась. Но не это было самым страшным. Через секунду Манабу почувствовал, как его отшвырнули, а сами обидчики, потеряв к нему всякий интерес, уставились на трофей. - Нет! С криком отчаяния Манабу бросился на них, желая лишь одного - отобрать свое сокровище, но Натсу толкнул его в грудь, отчего Манабу неловко взмахнул руками и повалился на спину. - Пошел вон, малой, - огрызнулся старший парень, и вся компания отправилась прочь с площадки, прихватив с собой подарок Манабу. Слезы обиды и самого настоящего горя душили его. Он поднялся с земли, не обращая внимания на перепачканные штаны и содранную кожу на ладонях, не думая даже об унижении, которое ему довелось пережить. Все это было такой мелочью по сравнению с потерей дорогого подарка. - О, Манабу, привет! – радостный голос отвлек от горестных мыслей и заставил поднять заплаканные глаза. Перед ним стоял Мичио со своим младшим братом и недоуменно разглядывал его. - Что произошло? Кто тебя обидел? – обеспокоенно спросил друг, но Манабу лишь рукой махнул и, понурив голову, побрел домой. Он не знал, как объяснить родителям, куда делись подаренные ему часы. Не хотелось вообще рассказывать о произошедшем, и Манабу решил отложить это малоприятное дело на потом. А вечером его мать в очередной раз получила письмо от сестры и, внимательно вчитываясь в написанное, произнесла: - Кумико не рекомендует нам в следующем году ехать отдыхать на Гавайи. Предупреждает, что будет резкий скачок цен, а насчет качества сервиса такого прогноза нет. Она пишет, что лучше… Но Манабу уже не вслушивался, не особо понимая, о чем говорят взрослые. Услышав слово "предупреждает", он внезапно представил, как было бы замечательно, если бы он смог написать письмо самому себе вчерашнему. Если бы можно было отправить короткую записку в прошлое, буквально на один день назад. В этом письме Манабу предупредил бы себя самого не выходить на улицу с дорогим подарком, держаться подальше от безлюдной детской площадки, или, что еще лучше, заранее договориться с друзьями о встрече. Все это он написал бы, отправил, и, получив письмо вчера, сегодня никуда не пошел, а сейчас был бы счастливым, по-прежнему с драгоценным подарком на руке. Горько вздохнув, Манабу с тоской подумал, что даже маленьким детям известно о невозможности написания письма в прошлое, и на глаза тут же вновь навернулись слезы.

~~~

Первое настоящее письмо Манабу написал, когда ему было тринадцать, и отправил его, разумеется, девочке. Маи была самой красивой не только в их классе, но и во всей школе. Девчонки завидовали ей и мечтали с ней дружить, мальчишки украдкой рассматривали и всячески пытались привлечь ее внимание. У Маи были изумительные длинные волосы и необыкновенно тонкая талия. Богатые родители обеспечивали ее карманными деньгами, и Маи, не жалея, тратила их на себя и свои развлечения. Манабу не отличался от своих одноклассников, он тоже не мог отвести взгляда от Маи в коротеньких шортиках на физкультуре, Маи в праздничном платье и со стильной прической на любом школьном мероприятии, Маи в модных джинсах и с озорным хвостиком в парке аттракционов, куда школьники часто ходили после занятий. Манабу думал о ней постоянно. Просыпался утром, мысленно говорил "доброе утро" и улыбался только ей, даже не задумываясь об этом. Пока чистил зубы и завтракал, он представлял, как сейчас отправится в школу и через каких-то полчаса увидит ее. Отец даже посмеивался над ним, недоумевая, откуда появилась столь сильная страсть к учебе, что было неудивительно: полюбив Маи, Манабу ходил на занятия окрыленный, не жалуясь и даже не пытаясь проспать первый урок. На протяжении занятий Манабу думал тоже о Маи, исподтишка поглядывал на ее точеный профиль, благо она сидела впереди и чуть сбоку. Делая домашнее задание, Манабу воображал, что рядом с ним сидит Маи и, раскрыв рот от удивления, восхищенная его редким умом, с замиранием сердца слушает пояснения к той или иной задаче. О том, что его избранница не питает ни малейшего интереса к учебе, он предпочитал не думать. Перед сном Манабу тоже представлял Маи и однажды размечтался до такого, что утром краснел от одного воспоминания. Это, впрочем, не помешало ему все повторить в следующую же ночь. Со временем вечерние фантазии о Маи стали такими же традиционными, как мысленные пожелания ей доброго утра. Маи была с ним круглые сутки, она даже являлась ему во снах, и в один прекрасный день Манабу решил, что дальше так продолжаться не может. Он должен признаться ей в своих чувствах, рассказать, как сильно он любит, и предложить встречаться. Страха Манабу не испытывал. Он решил подступиться к Маи так, чтобы она просто не смогла устоять и дала ему хотя бы один шанс. И вот тогда, познакомившись поближе, он поразил бы ее своими разносторонними талантами. Не зря же Манабу был одним из самых успевающих учеников в классе, побеждал в соревнованиях по физкультуре, а не так давно еще и начал осваивать гитару. В одном музыкальном журнале Манабу прочитал, что девчонкам нравятся гитаристы, и это лишь прибавило ему уверенности. Но как сделать так, чтобы поразить девушку с первого раза и навсегда? Начитанный и романтичный Манабу не придумал ничего лучше, чем написать письмо, как это делали герои многих любимых им книг. Не один вечер Манабу потратил на создание своего признания: писал, перечитывал, рвал на мелкие кусочки, писал заново… Где-то через неделю письмо было готово, переписано на плотный белоснежный лист, запечатано в красивый конверт, в каких обычно отдают приглашения на важные мероприятия, и отправлено по адресу, который Манабу предусмотрительно выяснил заранее. В этом письме он рассказал обо всем. И о том, как желает ей доброго утра, и том, как думает постоянно, и как не может отвести от нее глаз в течение уроков. Манабу рассказал Маи, насколько она прекрасна, сравнил цвет ее кожи с цветом лепестков сакуры, а волосы – с водопадом из самой ночи. Придумывая замысловатые эпитеты, местами Манабу сам не очень представлял, что описывал. Но получалось, вроде бы, красиво и возвышенно, потому он оставлял все, как есть. В конце концов, главное не слова, а чувства, которые кроются за ними – об этом Манабу тоже узнал в одной книге. А благодаря его письму Маи точно должна была увидеть и ощутить всю их силу. …На следующий день, стоило Манабу переступить порог школьного класса, его одноклассники разразились громким хохотом и улюлюканьем. Манабу удивленно моргнул и растерянно улыбнулся, пытаясь понять причину веселья. А через секунду увидел то, от чего сразу похолодел. Его письмо, столь старательно им придуманное и многократно переписанное, теперь помятое и залапанное, лежало на первой парте, а одноклассники, склонившись над ним и толкая друг друга локтями, читали, цитировали, перебивая друг друга и взрываясь от хохота. Манабу показалось, что он задыхается. Развернувшись, он хотел броситься прочь из вмиг ставшей ненавистной школы, но дорогу ему преградил учитель. Ничего не оставалось, кроме как сесть на свое место. Весь урок он слышал ехидное хихиканье и перешептывание за своей спиной, а учитель, не находя никакого способа навести в классе дисциплину, никак не мог понять, отчего так расшумелись подростки. Манабу было физически плохо: руки стали ледяными, а лицо наоборот горело. Прикладывая ладони к щекам и изо всех сил сдерживая предательские слезы, он беззвучно шептал, задавая самому себе только один вопрос: "Как?.." Как могло получиться, что прекрасная, необыкновенная, самая лучшая девушка во всем мире обошлась с ним так? Она была идеалом, она просто не могла… Однако факты свидетельствовали об обратном: хотя Манабу избегал смотреть на Маи, он слышал, понимал, чувствовал – веселится она наравне со всеми, а то и больше остальных. Едва закончился урок, Манабу опрометью бросился на улицу, а потом домой, чтобы упасть на свою постель и провалиться в беспамятство. Вечером родители вызвали врача: у Манабу поднялась температура при отсутствии каких-либо иных симптомов. Заботливый доктор поставил традиционный в таких случаях диагноз "переутомление", выписал ряд лекарств и посоветовал ребенку чаще бывать на воздухе и не столь интенсивно заниматься. На уроки Манабу не ходил месяц, прежде чем окончательно поправился. С замиранием сердца он шел в школу, ожидая новых насмешек. Но их не было. За время его отсутствия о происшествии забыли, новые события школьной жизни вытеснили эпизод со страшным позором Манабу из памяти одноклассников. Лишь изредка они вспоминали и пытались потешаться над ним, но, видя его полное равнодушие, быстро теряли интерес к этой забаве. Манабу поглядывал на Маи и никак не мог понять, чем она могла ему приглянуться. Только теперь Манабу заметил, что у нее совсем маленькие глаза, которые она визуально увеличивает с помощью тонны косметики. А еще зубы кривые, и смеется она визгливо… Манабу искренне недоумевал над собственной слепотой и глупостью. Времена, когда он грезил о ней во сне и наяву, канули в прошлое и казались чем-то из другой жизни. И лишь иногда, прокручивая в памяти тот эпизод, Манабу думал: как жаль, что нельзя написать письмо в прошлое. Письмо, в котором он строго-настрого запретил бы себе признаваться в любви, и рассказал, к каким это может привести последствиям. Но написать подобное письмо было невозможно.

~~~

А спустя еще несколько лет произошел случай, который впервые заставил Манабу всерьез пожалеть о том, что нельзя написать самому себе в ушедшие дни. Его друг детства, тот самый Мичио, с которым они сначала катали машинки, потом шатались по улицам, выдумывая игры и развлечения, а позже впервые попробовали пиво и сигареты, погиб в авиакатастрофе вместе со своим отцом. Манабу помнил, как узнал о случившемся. Дело было во время каникул, и день выдался как раз свободным. После обеда Манабу устроился на собственной кровати, достал гитару и разложил перед собой распечатанные аккорды. Инструмент он терзал уже давно - назвать это "игрой" пока не получалось: Манабу старался быть объективным и относиться к собственным попыткам стать музыкантом непредвзято, но только на каникулах, когда заканчивались занятия в школе, у него появлялась возможность уделять своему увлечению достаточно времени. Позже Манабу вспоминал, как водил кончиком пальца по бумаге, но с мрачной иронией думал не об аккордах, а о том, что, если он хочет научиться играть по-настоящему и профессионально, ему стоит бросить школу. И именно в этот момент раздался телефонный звонок. Манабу не сразу понял, почему у брата Мичио такой странный голос – сперва Манабу даже не узнал его, до того глухо и непривычно отчужденно тот поздоровался. А когда он вообще начал всхлипывать, глотать слова, будучи не в силах произнести вслух свою новость, Манабу ощутил, как одновременно похолодели и вспотели его руки. - Ну же! В чем дело?! – рявкнул в трубку он, понимая, что его накрывает самая настоящая паника. И грубые слова помогли его собеседнику собраться. Узнав о случившемся, Манабу не испытал ни боли, ни горя. Он просто не мог понять, как такое может быть: мир без Мичио. Друг был такой же неотъемлемой частью его жизни, как свет или воздух, и если бы Манабу сообщили, что завтра солнце не взойдет, он и то удивился бы меньше, чем известию, что в завтрашнем дне не будет Мичио. На похороны Манабу не пошел. Он понимал, что с его стороны будет не слишком красиво пропустить прощание со своим самым дорогим другом. Но разве имеет смысл говорить о красоте поступков, когда случилось настоящее горе? Позже, когда Манабу стал старше, он думал, что просто испугался, или, может, отказался принять смерть близкого человека. Впрочем, свои тогдашние чувства он помнил крайней смутно. Круглые сутки Манабу пребывал в каком-то сомнамбулическом состоянии: он не спал и не бодрствовал, вроде бы занимался привычными делами, разговаривал с родителями, иногда даже смеялся, но все это происходило будто и не с ним, словно бы мозг отключился, а любое действие Манабу совершалось автоматически. Самым удивительным было то, что страдания не пришли и позже. Дни сменялись один за другим, прошли месяцы, а потом и годы. Но Мичио жил в сердце Манабу, для него он так и не умер, и с удивлением Манабу понял, что дорогие люди остаются с человеком столько, сколько он сам того захочет. Насколько хватит памяти. В своих мыслях Манабу мог вести бесконечные беседы с Мичио, рассказывать что-то, спорить, делиться переживаниями. Перед его взором стоял светлый образ друга, Манабу помнил его лицо до последней черточки. И сердце отказывалось верить в то, что его нет рядом. Каждый год на день рождения Мичио Манабу не отправлялся на кладбище, как делают некоторые. Манабу шел на детскую площадку, где они с Мичио играли часами. Почему-то отчетливей и ярче он помнил именно дни их раннего детства, а не веселых подростковых лет. И, сидя на узкой лавочке, Манабу задумчиво наблюдал за маленькими детьми, игравшими вокруг него, и думал о том, насколько это печально – прощаться с друзьями. Порой это даже хуже, чем навсегда расставаться с близкими родственниками. Лишь изредка, в особенно трудные минуты, когда требовалась реальная поддержка или дельный совет, Манабу осознавал, что Мичио больше нет. Это было так странно: Манабу словно замирал на миг и чувствовал острый болезненный укол в сердце. А потом на некоторое время его охватывала глухая тоска, и в душе поселялось чувство безнадежности. В такие моменты Манабу казалось, что впереди его не ждет ничего хорошего, что все лучшее осталось в прошлом. Печалясь о Мичио, он забывал о своих бедах, а когда вспоминал вновь, они казались не такими уж неразрешимыми. Манабу было приятно думать, что вот таким образом даже теперь Мичио помогает ему бороться с жизненными трудностями. Он заставлял себя улыбаться и идти дальше. …И все же Манабу признавался сам себе, что отдал бы все на свете, все, что у него уже есть и что еще будет, за одну единственную возможность написать письмо – письмо в прошлое. В котором он уговорит Мичио ни за что не садиться в самолет, убедит его и отца не пускать в ту поездку. Он сделал бы что угодно, лишь бы Мичио остался жив. Но у прошлого не было адреса, ему не писали письма, и Манабу шел дальше уже без Мичио, а лишь с одними воспоминаниями о нем.

~~~

Манабу было двадцать лет, когда в его жизни произошло судьбоносное событие: он начал играть в группе и познакомился с Казуки. Или, как всегда мысленно отмечал сам Манабу, значимость этих фактов шла в другом порядке. Самым важным было то, что он познакомился с Казуки. Первую их встречу впоследствии он вспоминал очень смутно. Кажется, Казуки говорил что-то и без конца улыбался, а Манабу смотрел на него, вроде бы отвечал на вопросы и даже шутил, но позже воспроизвести в памяти, о чем именно был тот разговор, он не мог. Манабу думал, что так бывает только с подростками, когда с первого взгляда делаешь однозначные выводы о человеке, решаешь для себя, что это именно тот, кто тебе нужен, заранее соглашаешься со всем, что он скажет, и радуешься любому проявлению внимания с его стороны. Проще говоря, это была самая обыкновенная влюбленность, и Манабу не сразу понял, как попался. Подоплека сложившейся ситуации и его незавидное положение стали очевидны для Манабу совсем скоро. Оказалось, что Казуки был не одинок: уже не первый год он и Бё жили вместе. Об их отношениях знали все, в их стабильности никто не сомневался. Если речь заходила о Казуки, априори считалось, что тема касается и Бё. Окружающие видели их как неделимое целое, вот только глупое сердце Манабу отказалось принимать это. На каждую репетицию Манабу шел окрыленный, а окончание работы для него никогда не было радостным. С жадностью он следил за Казуки, будто бы впитывая каждый его жест и улыбку, и чем больше Манабу любовался им - тем совершенней и прекрасней казался ему Казуки. Понадобилось не так много времени, чтобы Манабу понял: в отношениях с Бё у него было не все так гладко, как казалось поначалу. Он так пристально, так внимательно приглядывался к своему любимому, что в скором времени научился различать любые оттенки его эмоций, и даже по едва заметной складочке на лбу мог узнать, в каком тот настроении. Прежде Манабу сам за собой не замечал подобной наблюдательности, и теперь периодически одергивал себя, задаваясь вопросом, уж не чудится ли ему, что достаточно часто между Казуки и Бё наступал разлад. Не выдает ли он желаемое за действительное? Сам Казуки никак не выделял Манабу: он общался с ним так же дружелюбно, как и со всеми остальными согруппниками, приятелями, стаффом. Редко такое случалось, чтобы его лицо не озаряла улыбка, мало кто мог припомнить, чтобы Казуки бывал в плохом настроении. Подобное отношение к нему - человеку фактически новому - при прочих равных не могло бы не радовать, но Манабу, чувства которого обострились из-за невзаимной влюбленности, часто ловил себя на горьком сожалении о том, что Казуки совсем никак не выделяет его. Порой он пытался одернуть себя, напоминал, что ему и не нужно излишнее внимание Казуки, ведь ни при каких обстоятельствах Манабу не стал бы навязываться. Гордость ему не позволила бы, ведь нет ничего унизительней, чем выпрашивать любовь, да и вообще рушить чужие, на первый взгляд вполне благополучные, отношения было низко и подло. Но ничего с собой поделать он не мог и потому невольно отмечал и запоминал каждую случайную улыбку, каждое лишнее слово, которым Казуки награждал его. И, видимо, из-за того, что желания имеют свойство сбываться, однажды Манабу все же удалось сблизиться с Казуки чуть больше, чем остальным. Получилось это случайно. Сколько Манабу ни пытался припомнить, из-за чего в то солнечное утро он пришел на репетицию на полчаса раньше назначенного времени, он так и не смог этого сделать. Быть может, кто-то разбудил его ранним звонком, или просто не спалось, но вышло так, что к зданию, где находилась их студия, он пришел чересчур рано. Однако когда он не спеша переходил через парковочную площадку, его окликнули. Манабу внутренне напрягся, безошибочно узнавая этот голос. - Ты чего так рано? – бодрым голосом поинтересовался Казуки, едва поравнявшись с ним, и широко улыбнулся. В руках он сжимал шлем, а волосы его были взъерошены, отчего сам Казуки производил впечатление растрепанного воробья. Собственное сравнение Манабу понравилось, и он улыбнулся Казуки в ответ. - Да так. У меня трудовое рвение. Казуки только рассмеялся, от души и чуть запрокинув голову, будто Манабу сказал что-то поистине смешное, а сам Манабу поспешно отвернулся, потому что не было никаких сил смотреть на такого веселого и искреннего Казуки. Манабу показалось, что собственный взгляд тут же выдаст его. Пока они шли по коридору, поднимались на лифте и снова шагали по коридору, Казуки безостановочно болтал о хорошей погоде, о том, какой он вчера купил диск, и еще, что не мешало бы им сходить куда-то всем вместе. Манабу только рассеянно кивал и откровенно наслаждался его обществом, с сожалением думая о том, что редко когда Казуки вот так общается с ним одним, и больше ни с кем. Казуки замолчал только когда взял в руки гитару и опустился на невысокий диванчик. Сквозь неплотно закрытые жалюзи солнечные лучи расчерчивали полосками пол и стены их студии, а волосы Казуки в этом золотистом освещении казались медными. Манабу в очередной раз залюбовался им и сразу одернул сам себя, боясь быть замеченным за этим наблюдением, хотя Казуки и не глядел в его сторону. - А где Бё? – запоздало опомнился Манабу, только теперь подумав о том, что обычно они с Казуки приходили вместе. Рука Казуки замерла, так и не доиграв аккорд, но тут же снова коснулась струны. - Бё еще вчера ушел, - пояснил он, и снова как ни в чем не бывало принялся наигрывать какую-то импровизированную незамысловатую мелодию. - То есть? – удивился Манабу и тут же прикусил язык, сообразив, что, наверное, сам того не ведая, полез не в свое дело. Но Казуки не посчитал нужным отмалчиваться или менять тему. Не отставляя в сторону гитару, он повернулся к Манабу и, щурясь от светящего в глаза солнца, пояснил: - У нас так бывает. Когда мы на грани ссоры, Бё берет и уходит, чтобы не ругаться. Он не переносит скандалы. В ответ на такую откровенность Манабу только открыл и закрыл рот, а потом поспешил извиниться: - Прости. Я не знал. - Да за что прощать, - пожал плечами Казуки и снова коснулся струн. – Такова особенность длительных отношений. Люди друг друга успевают задрать и начинают скандалить. А Бё никогда ни с кем не ругается. Манабу, который уже давно чувствовал, что в отношениях Казуки и Бё есть трещина, не чувствовал удивления. А еще он понимал, что не имеет права вмешиваться в их личные дела, однако рассказанное Казуки показалось ему любопытным, он никогда не слышал о подобном прежде и потому, наплевав на приличия, все же произнес: - Ты что-то не выглядишь расстроенным. - А зачем расстраиваться? – улыбнулся Казуки, только его улыбка показалась Манабу горькой и словно немного разочарованной. – Никто же не ссорился, все хорошо. В этот момент Манабу понял, что ничего хорошего в том, что никто не ссорится, как раз не было. Из-за того, что он достаточно долго и внимательно наблюдал за Казуки, Манабу казалось, что он успел хорошо изучить его, и считал, что такому человеку, как его согруппник, было бы легче и проще напрямую выяснять отношения, решать все сразу и на месте, а не отмалчиваться. И хотя подход Бё в конфликтам был философским и по-своему правильным, Казуки он не нравился – Манабу осознал это совершенно точно. Но чтобы подбодрить Казуки, он уверенно произнес: - И правильно. Мелкие ссоры все только портят, а решите ругаться по-крупному - поругаетесь. - Вот спасибо, - от души поблагодарил его Казуки и только теперь вполне искренне рассмеялся. – Ты знаешь, как поддержать. - Я старался, - хмыкнул Манабу и тоже не смог сдержать улыбку. - Лучше бы не стоял столбом, а подыграл мне, - заметил Казуки и весело ударил по струнам. – Ты у нас вроде гитарист, а не главный умник. Демонстративно закатив глаза, Манабу вздохнул и потянулся к своей гитаре, а Казуки снова негромко рассмеялся. Это небольшое происшествие перед репетицией, когда Манабу остался с Казуки наедине, и они поговорили вроде как ни о чем, но при этом коснулись темы личной жизни Казуки, могло бы остаться незамеченным и вскоре стереться из памяти. Но Манабу, продолжающий чутко следить за Казуки и ловящий любое малейшее изменение в его поведении, заметил, что отношение к нему Казуки немного переменилось. Он словно стал приглядываться к Манабу чуть внимательней, обращаться немного чаще и улыбаться искренней. Эта перемена и радовала, и настораживала Манабу. С одной стороны, именно об этом он и мечтал, этого невольно добивался, но с другой – в сердце поселилось смутное, но неприятное предчувствие. Ведь одно дело мечтать стать особенным, и совсем другое действительно им быть. И Манабу старательно отмахивался от собственных мыслей, ведь для Казуки он по-прежнему не был даже хорошим другом. Но настойчивое чувство, что нечто изменилось между ними в то утро, не покидало, и как-то раз Манабу поймал себя на дурацкой мысли, что было бы неплохо написать себе в прошлое письмо с советом не приходить раньше положенного времени на репетицию. Впрочем, Манабу тут же посмеялся сам над собой и приказал выбросить глупость из головы.

~~~

Некоторое время не происходило никаких перемен. Новая жизнь, которая началась, когда Манабу пришел играть в группу, закрутила и завертела его в водовороте событий. Прежде он и не знал, что может спать так мало, работать так много и уставать настолько сильно. И он был только рад такому положению вещей. Постоянно быть рядом с Казуки, видеть его, слышать, смеяться над его шутками и слушать советы, но не иметь ни единой возможности просто прикоснуться к нему, знать, что навсегда он останется в лучшем случае другом, было тяжело. А напряженный труд и физическое измождение вытесняли из головы все лишние мысли, не оставляя ни сил, ни времени горевать. Манабу слышал когда-то, что любовь живет не более трех лет, а после либо становится крепкой привязанностью, либо же исчезает без следа, оставляя лишь разочарование. Только почему-то Манабу не верилось, что его чувство залечит время, а еще часто задавался вопросом, как долго Казуки и Бё были вместе. Однако в то, что эти двое расстанутся по прошествии нескольких лет Манабу почему-то не верилось. Частые конфликты, которые разгорались между ними, не убеждали в этом, наоборот, Манабу казалось, что если люди смогли пройти столько испытаний и остаться вместе, они еще столько же пройдут и переживут все. Однажды Манабу, проснувшись утром, лениво потягивался в постели и уговаривал себя выбраться из-под одеяла и отправиться в ванную, когда его телефон завибрировал, принимая новое сообщение. "Я заболел, репетиции сегодня не будет. Соберемся завтра", - сухо сообщал Казуки, и Манабу тут же нахмурился, моментально просыпаясь окончательно. На раздумья, позвонить или поинтересоваться в ответном сообщении, что с ним случилось, Манабу потратил не более нескольких секунд и решительно нажал вызов. - Да, Манабу, - поздоровался Казуки. Голос его звучал ровно и спокойно, как обычно, но воображение тут же дорисовало лишнего, Манабу послышалось, что Казуки печален и слаб. - Что с тобой случилось? – встревоженно спросил он. - Да ничего смертельного, - негромко рассмеялся Казуки. – Температура что-то высокая, и Бё ноет, чтобы я никуда не ходил. На фоне послышалось недовольное ворчание: видимо, Бё возмущался на заявление, что он ноет, но Казуки его слушать не стал. - Вот я и подумал, что, если сам прийти не могу, это хороший повод передохнуть всем, - продолжил он. – А завтра продолжим работу. Казуки попрощался, и Манабу, отложив телефон в сторону, натянул одеяло на голову, решив поспать еще немного. Однако сон больше не шел. К середине дня Манабу понял, что из-за постоянной непрерывной работы он совершенно разучился отдыхать. Проспать до обеда, как он любил делать прежде, не получилось, а чем себя занять на целый день, он не знал. Переделав все возможные дела, даже в квартире прибрав, чего не случалось уже больше месяца, Манабу взял в руки книгу и расположился на диване в гостиной. Найти время для чтения он не мог уже давно, и, по идее, любимое занятие должно было порадовать, вот только пробегая глазами страницу-другую, Манабу понимал, что совершенно не концентрируется на сюжете произведения и с досадой принимался читать с начала, чтобы потом снова одернуть себя. Через полчаса неосмысленного листания страниц книги он отложил ее в сторону и призадумался, чем себя занять остаток вечера. И неожиданно в его голову пришла, как ему тогда показалась, неплохая идея. Весь день, чем бы ни занимался Манабу, он мысленно возвращался к Казуки, думал о том, как тот лежит дома, слабый и больной, как ему невесело. Никому не нравится болеть, но такому деятельному и активному человеку, как Казуки, это должно казаться особенно мучительным и невыносимым. И потому Манабу подумал: а почему бы не порадовать Казуки? Несомненно, весь день больному не давал скучать Бё, но Манабу отчего-то решил, что Казуки будет рад повидать и его. В последнее время они стали действительно хорошими приятелями, и хотя Казуки, конечно, вряд ли заскучал по нему, не увидев за целый день, все равно недолгий визит мог помочь развеять печаль от унылого просиживания дома. На раздумья Манабу вновь не тратил много времени, как и не стал признаваться себе, что вовсе не Казуки нужен его визит, а ему самому. Уже подходя к дому, в котором жили его согруппники, он подумал о том, что друзьям, когда они болеют, принято приносить гостинцы, апельсины какие-нибудь или еще что. Но Манабу показалось это неуместным, он не знал, любит ли Казуки апельсины, да и вообще, такой знак внимания был более подходящим в случае визита к девушке. А тащить с собой пиво, когда Казуки, возможно, мучился еще и с больным горлом, вообще никуда не годилось. Уже нажав на кнопку звонка, стоя перед дверью, Манабу запоздало подумал, что мог явиться в неподходящий момент, да и вообще неожиданно пришло понимание, что как бы ни скучал болеющий Казуки, не мешало бы сперва позвонить. Но сбегать было поздно: за дверью послышались шаги, и через мгновение она открылась. - Манабу? – Казуки глядел на гостя изумленно, и так же пораженно уставился на него во все глаза Манабу. Прежде он не видел Казуки таким. Даже когда они отправлялись в другие города, жили в гостиницах, Манабу не доводилось делить с ним номер. Когда же они всей толпой заваливались к лидеру в гости, тот успевал подготовиться и выглядел вполне привычно. Потому вид домашнего Казуки несколько обескуражил его. На Казуки были старые-престарые потертые джинсы и футболка, которая Манабу показалась странной, вот только почему, он не успел сообразить. Казуки опомнился первым, отступил назад и сделал приглашающий жест. - Что-то случилось? – спросил Казуки, пока Манабу разувался, но при этом смотрел на босые ноги Казуки, который топтался рядом. - Нет, просто был неподалеку и решил навестить больного друга, - пояснил Манабу, поднимаясь. – Вот только как-то поздно додумался, что надо было позвонить сначала… - Да не вопрос, - отмахнулся Казуки, разворачиваясь и проходя в комнату. – Я все равно балду гоняю. Телек смотрю. В гостиной, на стене которой красовалась огромная плазма, царил неописуемый бардак. Какая-то одежда была разбросана вокруг да около, на стуле почему-то стояла грязная тарелка, а на полу валялось скомканное одеяло, лежа на котором, Казуки, видимо, и гонял балду, глядя в экран. - У меня тут немного неубрано, - развел руками Казуки, но Манабу ни на секунду не поверил в виноватые нотки в его голосе. А взглянув на Казуки внимательней, он наконец понял, что его смутило в одежде друга. На футболке Казуки были изображены обнимающиеся котята. Манабу почувствовал, что непроизвольно расплывается в улыбке и вот-вот рассмеется в голос, а Казуки, проследив за его взглядом, упер руки в бока и сердито спросил: - Ну и какого ты ржешь? Мне ее бабушка подарила! Что тут поделаешь? Услышав такое нелепое оправдание, Манабу не выдержал и расхохотался, а Казуки, старательно делавший как можно более строгое лицо, тоже дрогнул и присоединился к нему. - Я ее ношу только дома, - объяснил он, наконец, отсмеявшись, и сразу добавил. – Скажешь Джину – убью. - Я подумаю об этом, - выдохнул Манабу, тут же снова давясь смехом. - Эх ты, - укоризненно покачал головой Казуки. – Пришел навестить больного друга, воспользовался его слабостью, выведал все тайны, а теперь, поди, шантажировать будешь… Слова Казуки вернули Манабу в реальность, и он только теперь вспомнил, зачем пришел. - Как ты себя чувствуешь? – запоздало поинтересовался он, и Казуки равнодушно пожал плечами. - Да вроде ничего. Не знаю, что на меня наскочило. Но температуру я немного сбил. - Может, еще и завтра отлежишься дома? – заботливо предложил Манабу, но его друг только отмахнулся. - Я тут загнусь от тоски. Ну его, хватит бездельничать. И пока Манабу подбирал слова, чтобы возразить и напомнить, что лучше уж пропустить пару репетиций, чем потом свалиться и поставить под вопрос концерт, Казуки улыбнулся и предложил: - Пойдем чай пить, что ли. Или кофе. Я бы тебе что поинтересней предложил, но ничего нет. - Пойдем, - согласился Манабу, направляясь следом за Казуки на кухню. – Кстати, а где Бё? - Ушел, - коротко ответил Казуки, и все недавнее веселье из его голоса моментально исчезло. - Как ушел? – растерялся Манабу и, не подумав, произнес. – Но ведь ты же болеешь, а он… - Ой, вот не надо, - отмахнулся Казуки и полез в шкафчик за чаем. – Ты так говоришь, будто я при смерти, а Бё, засранец, бросил меня на одре. Манабу на это ничего не ответил, решив, что и так наговорил достаточно, только стоял рядом и молча наблюдал, как Казуки рассыпает заварку по чашкам. Он думал, что тот уже не станет продолжать этот неприятный для него разговор, однако через несколько минут, когда, казалось, Казуки и думать забыл о Бё, он произнес: - Просто это очень трудно, сидеть весь день дома вдвоем и ни разу не поругаться. - Тебе видней, - согласился Манабу, не зная, стоит ли расспрашивать и выведывать что-то, когда тема такая личная и болезненная. - А у тебя такого не бывало? – спросил Казуки. - Какого такого? - Ну, чтобы постоянно ругаться с любимым человеком. Вроде как чувства на месте, а постоянно скандалы… - Не бывало, - ответил Манабу и, замолчав на секунду, честно признался. – У меня вообще не бывало каких-то действительно длительных и серьезных отношений. А так, чтобы еще и жить вместе, и подавно. - Вот оно что, - немногословно прокомментировал его признание Казуки и продолжать разговор не стал. В компании Казуки Манабу чувствовал себя легко и непринужденно. Сначала они выпили по одной чашке чая, потом еще по одной. После Казуки залез в шкаф, вытащил большую, уже початую коробку шоколадных конфет и заговорщицким шепотом сообщил, что Бё их, конечно, потом убьет, но все равно надо угоститься немного его лакомством. После они отправились в гостиную, где недавно Казуки смотрел телевизор, и хозяин дома принялся показывать Манабу свои диски. Хотя приятные непринужденные отношения между Казуки и Манабу завязались уже давно, впервые они проводили время вместе вот так: чтобы только вдвоем, в домашней обстановке, когда никто не отвлекает и никуда не надо спешить. Манабу смеялся от души, когда Казуки шутил, улыбался и откровенно наслаждался такой обманчивой близостью самого дорогого ему человека. Он не заметил, как порозовели щеки Казуки – должно быть, такое бурное веселье не шло ему на пользу, и температура снова поднялась, не сообразил, как так получилось, что они сидели на полу совсем близко, и не осознал, в какой момент, увлеченный беседой, опустил свою руку на колено Казуки. Манабу казалось, что он пьян, хотя ничего не пил в этот вечер. Он был опьянен общением со своим любимым человеком, от того, что в этот момент он принадлежал ему одному, и в реальность вернулся лишь тогда, когда пальцы Казуки сомкнулись на его запястье. Смех Манабу оборвался в то же мгновение. Он непонимающе уставился на собственную руку, которую Казуки сжимал в своей, а потом медленно поднял взгляд и замер, увидев, какими глазами Казуки смотрит на него. Прочитать то, что крылось за этим взглядом, Манабу не мог, но сразу почувствовал внутреннюю дрожь. Глаза Казуки блестели, - наверное, из-за температуры, - а сам он облизал пересохшие губы и чуть склонился вперед, не отпуская руки Манабу. Позже Манабу так и не смог вспомнить, кто стал инициатором этого поцелуя. Быть может, это был он сам, а может, они одновременно потянулись друг к другу. Губы Казуки были сладкими от шоколада, и последней здравой мыслью, мелькнувшей в голове Манабу, было понимание, что это из-за конфет, которые они украли у Бё, и сейчас точно так же он крадет у него нечто более важное. А дальше Манабу не думал уже ни о чем. Как-то разом он позабыл о том, что Бё может вернуться в любой момент, позабыл, что Казуки не принадлежит ему, и что он сам поступает сейчас неправильно. Имело значение только то, что его самая прекрасная неисполнимая мечта внезапно обрела форму и сама пришла в его руки. Казуки торопливо дергал его одежду, будто боялся, что Манабу сейчас оттолкнет, а потом резко стащил с себя футболку с дурацким рисунком и прижался к нему всем телом, целуя сперва его плечо, а потом шею. Тело Казуки под руками Манабу было очень горячим, почти пылающим, но он не понимал, от температуры ли это, или ему лишь кажется, потому что собственные руки мгновенно стали холодными. Хотя Казуки торопился, в его действиях и движениях не было грубости. Он осторожно толкнул Манабу на спину, и тот почувствовал, что лежит на смятом покрывале, которое по-прежнему валялось на полу. А Казуки, опершись на одну руку, второй водил по его голому торсу, царапая ногтями и вычерчивая ему одному понятные узоры. Яркий свет, который они не выключили, бил в глаза, а Казуки беззастенчиво рассматривал его, и легко было догадаться, что ему нравится любоваться Манабу, нравится прикасаться, и эти нескромные взгляды ничуть не смущали. Манабу вообще не знал, существовало ли в этот момент хоть что-то, чем его можно было смутить. - Не пожалеешь? – еле слышно спросил Казуки, и затуманенный разум Манабу даже не сразу воспринял этот вопрос. Он только мотнул головой, но Казуки, казалось, даже не дожидался ответа. Склонившись, он прижался губами к животу Манабу, и тот почувствовал, что уже дрожит от нетерпения. В своих фантазиях Манабу неоднократно представлял, какой Казуки в постели, сам того не желая, он воображал его то грубым и настойчивым, то нежным и ласковым. И теперь Манабу признавался сам себе, что и подумать не мог: Казуки реальный оказался лучше Казуки воображаемого в сотни раз. Он долго целовал Манабу, прикасался губами к его рукам, от кончиков пальцев до предплечий, а потом к самим плечам, расцеловывал грудь и шею. Манабу казалось, что его кожа плавится от этих горячих ласк, он прерывисто дышал, но не находил в себе сил поторопить и потребовать большего. Сам Казуки не выглядел сгорающим от страсти, никуда не спешил и откровенно наслаждался моментом. Он молчал, но взгляд был красноречивей любых слов. Манабу не мог отвести глаз от Казуки и зажмурился лишь в тот момент, когда тот стащил с него последнюю одежду. Манабу услышал, как Казуки выдохнул, почувствовал нежное прикосновение к внутренней стороне бедра. Казуки осторожно поглаживал, снова рассматривал его, и Манабу сам согнул ноги в коленях, шире разводя их в стороны. В голове было абсолютно пусто, а низ живота почти сводило – Манабу казалось, что он сможет кончить, если Казуки просто прикоснется к его члену. - Подожди минуту. Я сейчас… - прошептал Казуки, но Манабу схватил его за руку, быстро и неосознанно. Откуда-то пришло понимание, что если Казуки отлучится хоть на полминуты, все волшебство разрушится, и Манабу вернется в унылую реальность, в которой Казуки не принадлежит ему даже на одну ночь. - Ну нельзя же просто так, - Казуки погладил пальцами вцепившуюся в его запястье кисть Манабу, и тот сам отпустил его, понимая, что ведет себя глупо. Снова закрыв глаза, Манабу услышал, как Казуки поднялся на ноги и вышел, и, сам не зная зачем, он принялся отсчитывать секунды. Время словно загустело, тянулось медленно и мучительно, а где-то на самом краешке сознания крутился единственный вопрос: уж не снится ли ему все это? Наверное, Казуки вернулся быстро, Манабу точно не знал этого. Он словно очнулся, когда щелкнул выключатель, яркий раздражающий свет погас, и глазам понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. Видеть лица Казуки он не мог, лишь его силуэт на фоне прямоугольника незашторенного окна, но это было и ненужно: Манабу казалось, что он чувствует его каждой клеточкой своего тела, слышит дыхание и сходит с ума от запаха волос и кожи Казуки. При первом прикосновении смазка, за которой Казуки ходил в соседнюю комнату, показалась Манабу холодной, он непроизвольно вздрогнул, и Казуки неверно растолковал эту реакцию. Он прикасался так нежно, словно мог действительно причинить какой-то вред Манабу, и сам не понимал, что своей осторожностью только сводит его с ума, лишь сильнее разжигает желание. Просить о чем-то, торопить, подсказывать Манабу не мог - он словно дара речи лишился, и только молча принимал эти ласки. Казуки тянул так долго, что, казалось, еще немного, и он не удержится, удовлетворит себя сам, будучи просто не в силах выносить дальше сладкую пытку. Но тот словно почувствовал, в каком состоянии Манабу, придвинулся ближе, сперва медленно и осторожно толкаясь в его тело, боясь причинить боль. Однако не почувствовав сопротивления, он уже решительней двинулся вперед. Дальнейшее для Манабу слилось в неподдающуюся описанию эйфорию. Прежде с ним не случалось ничего подобного, быть может, потому что ни к кому из своих партнеров он не испытывал таких чувств, как к Казуки. Время застыло, мыслей не осталось, Манабу только чувствовал. Чувствовал Казуки внутри себя, чувствовал, что тот принадлежит только ему одному, и казалось, что он падает куда-то, но не может и не хочет остановиться. Когда наслаждение достигло верхней точки, Манабу не смог сдержать стон. Напряжение отпустило, он ощутил необыкновенную легкость, и только сердце колотилось, как заведенное – Манабу слышал каждый его удар. А, может, это билось сердце Казуки, который обессиленно опустился на него, прижимая к жесткому полу и прерывисто дыша. Туман в голове медленно рассеивался, Манабу казалось, что пелена постепенно спадает с его глаз, и он уже может разглядеть предметы в тусклом свете, проникающем через окно. И с каждой секундой Манабу ощущал, что ему становится все хуже и хуже физически. От понимания, что они с Казуки только что наделали, его бросило сперва в жар, потом в холод, а к горлу подкатила тошнота. Он слабо пошевелился, и Казуки, правильно растолковав это неуверенное движение, приподнялся на локтях, а потом и вовсе сел рядом на смятое покрывало. Манабу специально не смотрел в его глаза, и пока его не покинули последние силы, решительно встал на ноги. - Мне надо в душ, - глухо произнес он, и Казуки, не ответив, покачал головой, выражая таким образом, должно быть, свое согласие. Когда Манабу вышел из ванной, где наспех привел себя в порядок, Казуки стоял на кухне у окна и курил. Приоткрыть створку он, видимо, забыл, а услышав, что дверь ванной открылась, повернулся и молча протянул Манабу пачку, которую сжимал в руке. - Нет, - Манабу отрицательно мотнул головой. – Я пойду. Находиться рядом с Казуки было невыносимо, а еще Манабу до дрожи в коленях страшила перспектива встречи с Бё. С Бё, о котором за весь вечер он почти не вспоминал, но перед которым теперь был так виноват. Пока Манабу обувался, Казуки стоял рядом, не двигаясь, и смотрел на него сверху вниз. Дрожащие пальцы Манабу путались в шнурках, завязать их удалось лишь со второго раза, и чувствовал он в этот момент только жгучий стыд перед Казуки, который, безусловно, видел его волнение. Когда Манабу выпрямился и, не глядя в лицо, кивнул на прощание, Казуки вдруг произнес: - Ты мне сразу понравился. С самого первого раза. - Тебя покорили мои замечательные уши, - попытался отшутиться Манабу, но вышло не смешно и даже как-то глупо, а сам Манабу с глухим отчаянием подумал: "Что я несу?.." - Нет, - покачал головой в ответ Казуки. – У тебя глаза необыкновенные. Точнее, взгляд. - Спасибо. Я рад, - выдавил из себя Манабу и шагнул к выходу. Больше Казуки не сказал ему ничего и лишь молча закрыл за ним дверь. Как Манабу добрался до своей квартиры, он толком не помнил. Оказавшись дома, он захлопнул дверь, сбросил обувь и направился прямиком в спальню, чтобы, не раздеваясь, рухнуть на постель и тут же забыться глубоким сном. На следующий день его разбудил звук входящего сообщения. Телефон по-прежнему оставался в кармане джинсов, которые Манабу не снял. В первый момент он даже не понял, где находится и что происходит, а через мгновение оглушило воспоминание о вчерашнем вечере. Манабу едва ли не заскулил сквозь стиснутые зубы, а руки сами потянулись к телефону, который и вернул его в жестокую реальность. Бё сообщал, что Казуки по-прежнему нездоровится, и перерыв предлагается продлить еще на день. Манабу, прочитав об этом, испытал неописуемое облегчение, даже не почувствовав тревоги за Казуки. Отчего-то он был уверен, что если того и подкосило что-то, то это была не болезнь. И на этом история Казуки и Манабу могла бы закончиться, случайный секс легко было посчитать досадным недоразумением, минутной слабостью, и никогда о нем не вспомнить – для себя Манабу сразу решил, что так оно и будет. Но вечером того же дня в дверь его квартиры позвонили. Удивленный, Манабу отправился открывать незваным гостям и ошарашенно замер на пороге, когда увидел Казуки. Возразить или не впустить его Манабу просто не смог. А через несколько дней Казуки пришел снова. …Позже, вспоминая их первый раз, когда Манабу, успев соскучиться по Казуки за день, пришел к нему домой, он думал лишь о том, что большую ошибку не совершал в жизни и уже не совершит никогда. Выкуривая сигарету за сигаретой, глядя на панораму ночного города за окном, Манабу рисовал в своем воображении, как он отказывает Казуки, как не позволяет случиться непоправимому. А еще Манабу уговаривал себя, что раз уж глупостей он успел наделать, следовало остановиться теперь, оборвать эту не сулящую ничего хорошего связь, и ненавидел себя за слабость, за неспособность сказать "нет" любимому человеку. А еще Манабу с горечью и какой-то детской обидой, как много лет назад, сожалел о том, что не может написать письмо в тот злополучный день, когда черт дернул его пойти проведать заболевшего Казуки.

~~~

Болезненная связь с Казуки, приносившая Манабу больше горечи и сожаления, чем удовольствия, длилась уже несколько недель. Каждый раз, когда за Казуки закрывалась дверь, в душе оставался неприятный осадок, снова и снова Манабу клялся себе, что этого больше не повторится, что он поговорит с ним, объяснит, как эта двойная жизнь убивает его. Не хватало никаких сил смотреть в глаза Бё и делать вид, что все в порядке, не получалось общаться с самим Казуки, как прежде. А самое худшее заключалось в том, что Манабу чувствовал себя подстилкой, дешевкой, с которой Казуки просто утешался, когда что-то не ладилось с Бё. Почему-то казалось, что в постели Казуки представляет именно своего постоянного партнера, и от одних мыслей об этом Манабу чувствовал себя униженным. Однако всей его решительности хватало лишь до того момента, когда, чаще всего, поздно вечером раздавался отрывистый звонок в дверь. Опять Манабу малодушно хотел не открывать, делая вид, что никого нет дома, но ноги уже сами несли его в прихожую. Казуки улыбался устало, даже как будто виновато – хотя это Манабу, скорее всего, просто мерещилось – и проходил в дом, без лишних слов обнимая и начиная целовать его с самого порога. Все аргументы "против" забывались, Манабу растворялся в ощущениях и позволял Казуки делать все, что тот захочет. Казуки всегда был нежным и неторопливым, порой прелюдия растягивалась чуть ли не на час, и на это время голову Манабу покидали все горькие мысли. Лишь позже, в одиночестве выкуривая сигарету за сигаретой на кухне, он думал о том, что такая забота несвойственна ни к чему не обязывающим отношениям, и от понимания этого становилось только хуже. И все же в определенный момент Манабу понял, что обязан остановиться и разорвать замкнутый порочный круг, чтобы просто не сойти с ума. В одно утро с твердой решимостью он отправился на репетицию, приказав себе во что бы то ни стало не сдрейфить и поговорить с Казуки, попросить его сделать вид, что ничего не было, разойтись и забыть. Но словно по какому-то заговору именно в этот день Казуки пришел позже всех и поспешно ушел, едва отыграли последние аккорды. Манабу не успел даже рта раскрыть, а Казуки уже след простыл. Сердито Манабу подумал, что закон вселенской подлости сработал так, как ему и положено: только стоило собраться с духом для разговора, как подвели обстоятельства. Но Манабу был настроен решительно и заверил сам себя, что разговор состоится на следующий день. Однако и тогда ситуация повторилась. Подловить Казуки не получалось, он все время был чем-то занят и не оставался в одиночестве. Манабу пытался вспомнить, всегда ли так было или стало только теперь, когда ему понадобилось поговорить с Казуки наедине. Повезло Манабу лишь на третий день. Когда после репетиции Казуки, уже собравшись, устало потер лицо и вышел за дверь, Манабу бросился следом. - Казу, подожди, - попросил он, обгоняя и заглядывая в его глаза. Казуки тут же остановился и вопросительно посмотрел на Манабу, не произнеся вслух ни слова, а сам Манабу почувствовал, что вся решительность снова покидает его. Казуки выглядел уставшим и даже измученным, показалось, что лицо его было бледнее обычного. Наверняка у него что-то и так не ладилось, быть может, снова с Бё, и меньше всего на свете ему хотелось сейчас устраивать выяснение отношений с Манабу. Но Манабу мысленно обругал себя и приказал не поддаваться минутной слабости. - Можно с тобой поговорить? – твердо спросил он. Мысли Казуки Манабу разгадать не мог, взгляд ему показался абсолютно нечитаемым, но он утвердительно кивнул и вслух произнес: - Конечно. Сейчас? - Сейчас. Манабу оглянулся по сторонам, не зная, куда теперь податься с такой важной беседой, чтобы никто не помешал им, и Казуки тут же разгадал, что его беспокоит. - Пойдем на улицу, - предложил он. – Покурим и поговорим. Путь до лифта, потом по коридору к выходу показался Манабу бесконечно долгим. Молчание невыносимо давило, смелость покидала с каждой секундой. Когда, наконец, они вышли и Манабу вдохнул полной грудью разгоряченный летний воздух, не успевший остыть после жаркого дня города, то почувствовал, что так паршиво ему не было давно. Руки позорно подрагивали – прикурить получилось только с третьей попытки, а Казуки внимательно наблюдал за ним, но никак не комментировал то, что видел. - Я хотел обсудить наши отношения, - произнес Манабу, когда кончик сигареты встретился с дрожащим огоньком. – Нам пора прекратить это. В глаза Казуки он не смотрел, и, наверное, именно из-за этого слова прозвучали достаточно убедительно. Манабу был уверен, что одного взгляда на давно любимого, обожаемого человека хватило бы для того, чтобы заготовленная реплика никогда не была озвучена. Казуки ничего не ответил, только сделал затяжку, и боковым зрением Манабу увидел, что он тоже немного отвернулся, будто вглядываясь во что-то вдали. Только тогда Манабу хватило смелости поднять глаза и посмотреть на Казуки. Впрочем, ничего особенного он не увидел: тот выглядел как обычно, и, наверное, из-за неяркого вечернего освещения казался старше и еще более уставшим. - Давно пора, - наконец произнес он, и Манабу по неизвестной причине почувствовал, будто что-то внутри надломилось. Конечно, он не ждал, что Казуки начнет его упрашивать не уходить и как-то демонстративно горевать от того, что просто любовник решил с ним попрощаться, но почему-то до последнего Манабу подсознательно наивно ждал хоть какого-то проявления эмоций, хотя бы малейшего знака, что Казуки не совсем безразлично то, что связало их в последнее время. - Вот и договорились, - кивнул Манабу и потушил недокуренную сигарету, желая поскорее уйти. Однако так просто сбежать Казуки ему не позволил. - Ты злишься? – негромко спросил он, но этого простого вопроса Манабу хватило, чтобы застыть на месте, словно его схватили за плечи и насильно удержали. - Нет, - после недолгой паузы ответил он. – Разве что на себя. - Прости меня. Только я один и виноват, - Казуки будто пропустил ответ на собственный вопрос и внимательно вгляделся в лицо Манабу. А сам Манабу, как завороженный, смотрел в его глаза и понимал, что так обидно и горько ему не было никогда. В голове, как молоточком, стучало детское глупое "почему?". Почему все вышло вот так? Почему он полюбил человека, который к нему совершенно равнодушен? Почему он не смог довольствоваться просто сексом с Казуки? И почему Казуки такой красивый?.. - Да в чем виноват-то? – Манабу передернул плечами и немного отступил назад. – Никто никого не заставлял. - Мне просто очень одиноко. Иногда, - казалось, что Казуки неумышленно игнорирует слова Манабу, пытаясь объяснить, что чувствовал сам. – А ты оказался не таким, как… Прости. Казуки сбился в конце фразы и так и не произнес то, что собирался, а Манабу подумал, что это даже к лучшему. Он хотел было ответить, что прощать не за что, что он все понимает, но не успел. - Казу, я тебя везде ищу, - раздался за спиной голос, и Манабу обернулся. У выхода из здания стоял Бё и выжидательно смотрел на них, точнее, смотрел на Казуки, желая отправиться домой. Манабу заметил, что Бё тоже выглядел не лучшим образом: всегда яркий и уверенный в себе, он как будто потускнел, хотя Манабу не был уверен, что такое определение применимо к человеку. Невесело он отметил про себя, что сам наверняка выглядит хуже всех остальных согруппников, только если те страдали преимущественно от недосыпа и отсутствия выходных, Манабу пожирали изнутри совсем другие горести. - Я иду, - Казуки кивнул сперва Бё, а потом Манабу, прощаясь. – До завтра, Манабу. - До завтра, - согласился он и отвернулся, чтобы не смотреть, как Казуки и Бё вместе уходят прочь. …Манабу убеждал себя, что поступил правильно, и даже хвалил за сделанный шаг. Убеждал он себя и всю дорогу до дома, и когда наспех перекусывал, и пока принимал душ. И лишь забравшись под одеяло, он, не моргая, уставился в потолок и прикусил губу, легкой физической болью пытаясь отвлечь самого себя от мыслей о том, что Казуки больше не придет, что все закончилось. Руки непроизвольно сжимались в кулаки, а сам Манабу ворочался в постели, будучи не в силах найти какое-то удобное положение. Перед глазами он видел только улыбку Казуки и, казалось, повсюду чувствовал запах его волос. Манабу не спал всю ночь и лишь ненадолго смог забыться на рассвете. Прежде чем провалиться в неглубокий тревожный сон, он подумал о том, что если бы мог, обязательно написал бы в прошлое письмо, в котором подробно изложил все, что почувствовал после того, как добровольно отказался от Казуки и попросил больше не беспокоить его. Чтобы никогда не произнести страшных слов о том, что пора остановиться. Впрочем, тут же Манабу погнал прочь малодушные мысли и еще раз повторил себе, что поступил правильно.

~~~

Как ни странно, Манабу достаточно быстро примирился с произошедшими в жизни изменениями. Способствовали этому то ли мысли о том, что он, наконец, поступил, как следует, поставив точку в отношениях с Казуки, то ли понимание, что любимый человек никогда и не принадлежал ему, ведь секс сам по себе еще ничего не значит. Но, так или иначе, Манабу вскоре полегчало, и всего-то через неделю он ловил себя на мысли, что уже способен вполне искренне улыбаться и радоваться незначительным мелочам. Сам Манабу понимал, что фактически плывет по течению, сдавшись и подчинившись обстоятельствам. Но разве он мог изменить что-либо? Его угораздило влюбиться в человека, который оставался совершенно равнодушным к нему, который, пускай и с переменным успехом, но был счастлив с другим. Что еще оставалось делать Манабу, как ни сдаться? Манабу казалось, что после такого трудного для него разговора, Казуки стал вести себя сдержанней, избегал оставаться с Манабу наедине, но, возможно, он сам себя накручивал и принимал то, чего опасался, за действительность. Спокойный нрав или просто принятие неизбежного помогали Манабу примириться с мыслью, что Казуки никогда не будет с ним. Он сам не мог объяснить, из-за чего произошла такая перемена в его отношении к любимому человеку, откуда появилось почти холодное спокойствие и фаталистическая мысль "будь что будет", но жить ему стало легче. …День не задался с самого утра. Манабу почувствовал общее настроение уныния, едва переступил порог их студии. И если Джин и Руи зевали и помалкивали просто оттого, что сказывалась навалившаяся усталость последних недель, Казуки и Бё выглядели сердитыми и недовольными, причем оба. Друг на друга они даже не смотрели. К обеду Манабу понял, что уже скучает по предыдущим дням, когда из-за общего напряжения воздух потрескивал от электрических разрядов. Даже после очередной размолвки между лидером и Бё, группе удавалось держать тонус и бодро работать на протяжении всего дня. Но растерянность Казуки, который систематически лажал и постоянно отвлекался, и хмурое недовольство Бё, который за все время лишней пары слов не сказал, выбивали всех из колеи. - Слушай, Казуки, - первым не выдержал Джин и демонстративно отложил палочки в сторону. – Может, раньше сегодня разойдемся? И хотя бы попытаемся выспаться. Казуки только плечами пожал, а на Джина и не взглянул вовсе. - Раньше, так раньше. И Манабу подумал, что, видимо, тот действительно сильно устал, раз сходу позволил им всем и себе, в том числе, такую вольность. Упустить редкий для него свободный вечер, провести его дома, чтобы выспаться, как предлагал Джин, Манабу просто не мог. Потому он сперва наведался в торговый центр, прошелся по музыкальным магазинам, рассматривая многочисленные новинки, потом подумал, что давно не пополнял фильмотеку, и посетил заодно видеосалон. Напоследок Манабу решил, что не мешало бы в кои-то веки приготовить себе нормальный ужин, и долгая прогулка по городу закончилась в ближайшем супермаркете, где он нагрузился тяжелыми пакетами, лишь позже задавшись вопросом, как сможет столько съесть. Стоя посреди кухни и разглядывая разнообразные продукты, Манабу озадаченно потирал лоб и думал о том, что купленной провизии хватит на целый банкет, и не мешало бы выбрать, что именно он хочет приготовить, когда неожиданно раздался короткий звонок в дверь. Манабу так и застыл на месте, глядя широко раскрытыми глазами перед собой, а потом медленно повернул голову в сторону прихожей. Часы показывали начало одиннадцатого, для гостей время было позднее, но не этот факт и даже не то, что позвонили именно так, как звонил всегда Казуки – резко и отрывисто – убедили его в том, кто стоит на пороге. Манабу чувствовал на интуитивном уровне, что это пришел именно Казуки. Он сам не знал, сколько простоял, не двигаясь, считая удары собственного сердца. Внезапно оказалось, что все его спокойствие и равнодушие были до того притянутыми, что стоило Казуки появиться снова в его доме, как земля ушла из-под ног. Но Манабу решительно тряхнул головой: для себя он все уже решил, и если Казуки не понял с первого раза, Манабу был готов повторить. Вот только что-то подсказывало, что Казуки как раз все осознал и напрашиваться не стал бы, если бы к этому визиту его не склонили какие-то серьезные причины. Хотя Манабу проторчал на месте достаточно долго, прежде чем открыть, повторно в дверь не звонили, и, отпирая ее, он не без иронии подумал, уж не послышалось ли ему. Но на пороге стоял Казуки, потерянный и какой-то совсем несчастный, потому, увидев его, Манабу сдержал рвущийся вопрос и нахмурился. - Ты извини, что я так поздно, - поспешил заговорить Казуки, когда дверь еще даже не открылась в полную ширину. – Не разбудил? - Ты знаешь, что нет, - ответил Манабу, сам поражаясь, как ему удается говорить настолько спокойно и холодно, когда в душе творится невесть что: Манабу испытывал до того противоречивые чувства, что впору было растеряться. И страх, что сейчас он спасует и снова уступит Казуки, и удивление из-за его визита, и сочувствие, потому что Казуки выглядел подавленным. А еще необъяснимую детскую радость из-за того, что он пришел, в которой Манабу вообще не желал себе признаваться. - Я не помешал? – еще тише спросил незваный, а Манабу вдруг почувствовал, что сейчас Казуки близок к тому, чтобы развернуться и вообще уйти. Открыв дверь шире, Манабу отступил немного в сторону и сделал приглашающий жест: - Проходи. - Только если тебе неудобно… - начал в ответ Казуки, на что Манабу закатил глаза. - Что это ты такой вежливый стал? – не без сарказма поинтересовался он. Казуки не ответил, только опустил глаза и наконец вошел. Ждать, пока он разуется, Манабу не стал, направился на кухню и решил все же приступить к готовке с самого первого и самого важного этапа – разложить продукты на полках холодильника. - Ждешь кого-то? – поинтересовался Казуки, почти бесшумно проходя на кухню и опускаясь на стул, когда Манабу сделал неопределенный жест рукой, предлагая присесть. - Нет, не жду, - честно ответил он, не отвлекаясь от своего занятия. - А зачем еды столько? – удивился Казуки. - Проголодался, - коротко пояснил Манабу, и Казуки в ответ только слабо усмехнулся. Когда Манабу справился со своей задачей, он подошел к Казуки и поглядел на него сверху вниз, отмечая, что прежде не видел его таким. Казуки не выглядел расстроенным, как ему показалось сначала. То есть, может, и выглядел, но не больше, чем в последнее время. Зато Манабу почудилось, что движения его стали слишком резкими, будто нервными, а сам он с трудом сдерживается, чтобы не начать ерзать на стуле. Поняв без слов его немой вопрос, Казуки поднял голову и, помолчав секунду, глядя в глаза Манабу, спросил: - Можно у тебя переночевать? От удивления Манабу только открыл и закрыл рот. По большому счету, он ожидал чего угодно. Что Казуки пришел просто как друг, или что, наоборот, он хочет вернуться к прежним отношениям. Что желает поделиться своими проблемами, пожаловаться на Бё, например. Или что он хочет еще раз обсудить их разрыв и выяснить, не сердится ли Манабу. Но никак он не ожидал, что Казуки попросится к нему на ночь. В глазах Казуки читалась застывшая пусть и не мольба, то отчаянная просьба, и потому на размышления у Манабу ушло не более пары секунд. Пожав плечами, он согласился: - Хорошо, ночуй. - Спасибо, - поспешно поблагодарил Казуки. – Я где-нибудь в гостиной, на полу… - В гостиной есть диван, ты сам знаешь. - Да как скажешь, мне в принципе все равно. Я не буду мешать. Манабу в ответ только вздохнул – мысленно он дал себе пинка. Не за то, что так легко согласился приютить Казуки, а за чувства, которые всколыхнулись глубоко в душе, чувства, в которых он не желал признаваться самому себе. Но тут же Манабу попытался успокоить себя: было бы странно, если б привязанность, с которой он жил так долго, бесследно исчезла за каких-то несколько дней. Ложиться спать было рано, потому Манабу гостеприимно предложил другу чувствовать себя, как дома, и заниматься, чем ему заблагорассудится, пока сам Манабу будет готовить, и Казуки, неуверенно помолчав, предложил свою помощь. - Чувство у меня такое, что лучшая помощь в твоем случае – отойти и не мешать, - скептически заметил Манабу. - Почему это? – возмутился Казуки. - А ты умеешь готовить? - Нет. Но я способный, - заверил его тот и даже изобразил некоторое подобие улыбки, а Манабу понял, что спорить выйдет себе дороже. – Что будем готовить? - Давай жареный рис, - предложил Манабу, выбрав самое простое блюдо из возможных вариантов. Вечер получился странным и даже каким-то удивительным. Пока длились их болезненные, не совсем нормальные отношения, когда Казуки пытался забыться в объятиях Манабу, а Манабу мучился совестью и неразделенными чувствами, ни разу такого не случалось, чтобы придя в гости, Казуки занимался чем-то, кроме секса. Они никогда не смотрели вместе кино, не разговаривали даже толком и уж тем более не готовили ужин. Манабу не покидало тревожное ощущение неправильности происходящего, ведь все же Казуки с его дурацким хвостиком, в который он завязал волосы, и закатанными рукавами, пытающийся порезать овощи на равные дольки, безраздельно принадлежал Бё. И как он такой попал сюда, в квартиру Манабу, тот сам не понимал. Несмотря на то, что Манабу озадачил своего помощника самой простой работой, тот все равно умудрился порезаться и, ойкнув, приложил палец к губам. - Наверное, хватит с тебя на сегодня готовки, - решил Манабу, отыскав в пакете с немногочисленными лекарствами, носящем в его доме гордое имя аптечки, пластырь. С этими словами, посчитав, что оказание первой помощи в его случае будет лишним, он просто протянул пластырь Казуки, и тот, разорвав зубами бумажную обертку, принялся неловко лепить его к сочащейся кровью ранке. - Ничего страшного, царапина, - отмахнулся Казуки, но Манабу возразил: - Играть порезанными руками будет сложно. - Я буду осторожней, - заверил его Казуки и улыбнулся, а после невпопад сообщил. – Мы с Бё расстались. Переход к новой теме оказался таким неожиданным, что Манабу замер на месте с открытым ртом, не сразу воспринимая полученную информацию. Потом опомнился, покачал головой и улыбнулся, решив на мгновение, что Казуки шутит. Впрочем, натянутая улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. - Он вернется, - произнес Манабу через несколько секунд замешательства, пока Казуки глядел на него в упор, не моргая, но и не видя при этом, как показалось самому Манабу. – Так уже сто раз бывало, ты же сам понимаешь. Он успокоится и вернется. - Он и не уходил, - тихо произнес Казуки и, наконец, отвернулся, уставившись невидящим взглядом в стену. Только теперь Манабу понял, что произошло сегодня вечером. После очередной толком не состоявшейся ссоры Казуки, видимо, разозлился настолько, что впервые ушел сам, найдя приют на ночь у Манабу. Событие было по-своему неслыханным, ведь прежде подобное вытворял лишь Бё, но все бывает в первый раз. Неудивительно, что Казуки переживал из-за своего поступка и наверняка уже жалел. Потому Манабу решил подбодрить его: - Тогда все тем более упрощается. Завтра придешь, извинишься, вы поговорите… - Манабу, ты правда не понимаешь? – Казуки снова посмотрел на него, но теперь взгляд его был осмысленным, а в глазах читалось такое отчаяние, что у Манабу потянуло под сердцем. – Это все. Конец. Последнюю фразу он произнес еле слышно, почти беззвучно, и Манабу сглотнул, чувствуя, что во рту пересохло. Почему-то в этот момент он не ощущал ни радости, ни облегчения от того, что потаенное желание так внезапно исполнилось. Было лишь бесконечно жаль Казуки, который, казалось, вот-вот начнет заламывать руки. Но пока Манабу подбирал слова утешения, которые всегда давались ему нелегко, его друг справился с собой и вымученно усмехнулся. - Теперь начнется самое веселое, - с иронией, за которой слышалась только горечь, произнес он. – Переезд, раздел имущества… Даже не представляю, что это будет. - Я тоже не представляю, - честно признался Манабу. Разъезжаться с близким человеком, перебирать вещи, определяя, где чья книга, а где чей диск, ему никогда не доводилось. - А еще я очень хочу подумать об этом завтра, - продолжил Казуки. – Потому давай ты займешь меня чем-то. Я могу еще что-нибудь порезать. Манабу ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть. - Только не руки, - предупредил он. - Это будет сложно, но я постараюсь, - с серьезным лицом кивнул Казуки. …Манабу не сразу поверил в то, что Казуки и Бё все же действительно расстаются. Как будто он получил информацию, но она никак не усваивалась. За все то время, что Манабу знал их, они были неразлучны, казалось, что они будут вместе если не всегда, то еще очень долго. Как чувствовал себя Казуки, который прощался с самым близким человеком, и подумать было страшно. И Казуки, и Бё могли с гордостью заявить, что из-за их разрыва работа в группе не пострадала. Манабу отмечал даже, что в чем-то стало проще и легче: никто ни на кого не бросал сердитые взгляды исподлобья, не чувствовалось напряжения, Казуки ни в чем не упрекал Бё, Бё не придирался к Казуки. Спокойствие и равнодушие, с которым они смотрели друг на друга, было деланным, и ни для кого не было секретом, как на самом деле тяжело давался им обоим этот разрыв. Лишь по вечерам с завидным постоянством, не менее пары раз в неделю, в квартире Манабу снова раздавался короткий звонок. Он никогда не отказывал Казуки в этом условном приюте, не прогонял, но и ничего не спрашивал. Они ни разу не говорили о том, почему Казуки приходит снова и снова, и Манабу допускал, что ему просто тяжело оставаться в пустой квартире после того, как Бё переехал. И хотя Казуки никогда не жаловался на свое одиночество, не говорил о своей боли, Манабу видел, насколько сильно тот мучился. Он тяжело переживал последствия собственного решения, и, должно быть, вдвойне трудно Казуки было оттого, что он ни с кем не делился и носил все в себе. Впрочем, Манабу не был уверен, что его друг хочет разговаривать обо всем случившемся, и с вопросами не лез, благоразумно решив, что он и так оказывает посильную помощь, разрешая Казуки время от времени оставаться в его доме. Лежа без сна в постели и слыша даже через плотно закрытую дверь, как по квартире почти беззвучно ходит Казуки, как он по часу курит на кухне, чтобы потом вернуться в комнату, а через некоторое время снова отправиться курить, Манабу искренне ему сочувствовал. Он не испытывал злорадного ликования от мысли, что от его соперника отказались, не тешил себя иллюзиями, что раз Казуки теперь свободен, однажды он сможет занять место рядом с ним. Ведь то, что Казуки отказался от Бё, не делало Манабу привлекательней и желанней в его глазах. Кроме того, Манабу не покидало настойчивое ощущение, что Казуки уже двадцать раз горько пожалел о своем решении. Ворочаясь в постели и будучи не в силах найти удобное положение, Манабу думал о письмах в прошлое и искренне горевал о том, что ученые не придумали, как воплотить в жизнь эту его детскую фантазию. Ведь если бы Манабу только мог, он обязательно написал Казуки длинное обстоятельное письмо, в котором рассказал бы, как он будет мучиться, как начнет страдать, едва их пусть и не прочная, но такая долгая связь с Бё оборвется. Чтобы два месяца назад Казуки сто раз подумал, прежде чем предпринимать решительный шаг.

~~~

- Я, наверное, тебя достал, - то ли спросил, то ли заявил Казуки в очередное утро, которое они с Манабу делили на двоих. Подъемы для Манабу всегда были мучительны, потому каждый день начинался с отвратительного настроения и плохо скрываемого раздражения. К частому присутствию Казуки он успел привыкнуть и отмечал, что его друг обладал таким чудесным качеством, как немногословность: говорить лишнее, и уж тем более начинать беседы за жизнь с утра пораньше, Манабу был не настроен. Оттого он лишь что-то нечленораздельно пробормотал, делая глоток кофе, а потом уже отчетливей произнес: - Не волнуйся. Если бы достал, я б сказал. Грубоватый ответ Казуки не обескуражил, он сидел, закинув ногу на ногу, и бездумно смотрел в свою чашку. - Надо прекращать мне это, - произнес он после недолгого молчания. – А то я как истеричная девица, которая перебралась к подружке после того, как бросил парень. Сравнение Манабу позабавило, с трудом сдержав смешок, он поднялся на ноги и потянулся. - Я никому не скажу, что ты истеричная девица, - подмигнул он Казуки и, сделав шаг к раковине, поставил в нее чашку. На раздумья мыть или не мыть у Манабу ушла секунда. За время, что Казуки периодически обитал у него, он успел заметить, что оставленная грязная посуда сама собой превращается в чистую. Этот факт не мог не радовать, потому Манабу решил не мыть. - Дело не в этом, - улыбнулся Казуки и тоже поднялся со стула. – Пора мне брать себя в руки. В его голосе послышались что-то непривычное, а Манабу, должно быть просто потому, что еще не проснулся до конца, вдруг задал вопрос, который мучил его уже давно, и который, как он думал, никогда не сможет произнести вслух: - Ты жалеешь, да?.. На этой полу-фразе Манабу осекся, понимая, что, возможно, бередит в душе Казуки и без того не зажившую рану. Но хотя вопрос он не озвучил до конца, Казуки понял, о чем речь. - Нет, уже не жалею, - ответил он. – У нас с Бё все равно ничего не вышло бы. Мы постоянно спорили и пререкались с самого первого дня. - И тем не менее, - Манабу чуть склонил голову набок, глядя на Казуки, всем своим видом говоря, что не очень-то верит. - Просто это трудно: расставаться с человеком, когда столько связывает, - объяснил Казуки. – Это уже даже не привычка, это привязанность. Но все пройдет. Надеюсь, скоро. - Я тоже на это надеюсь, - ответил Манабу и кивнул. После этого разговора визиты Казуки прекратились. Первое время Манабу подсознательно ждал каждый вечер, не позвонят ли в дверь, умом понимая, что этого не случится. Просто первое время Казуки нужна была поддержка, и он обратился к Манабу как к другу, уже не как к любовнику. Но друзьям не положено жить вместе под одной крышей, и когда Казуки полегчало, когда необходимость постоянного присутствия кого-то рядом отпала, он перестал приходить. Все встало на свои места, жизнь потянулась, как прежде. Манабу видел, что Казуки и Бё удалось достигнуть определенной гармонии, какая была возможна в их ситуации. На репетициях они общались друг с другом сдержанно и вежливо, но какого-то особенного отчуждения или холодности в их отношениях заметно не было. Посторонний человек даже не догадался бы, что не так давно их связывало нечто большее, чем просто деловые отношения, и посчитал бы Казуки и Бё хорошими приятелями. А Манабу в свою очередь уговаривал себя забыть все, что произошло между ним и Казуки за последнее время. Удивительно, но если прежде, живя со своей неразделенной любовью, он чувствовал себя постоянно несчастным и ненужным, теперь по необъяснимым причинам Манабу стало легче. Он не разочаровался в Казуки, возможно, даже наоборот: Манабу узнал, до чего Казуки хорош и как подходит ему. Вспоминая все, что было, Манабу понимал, что ни в чем не может упрекнуть своего друга. В постели он полностью удовлетворял его, при близком общении с ним было легко, и Манабу чувствовал себя непринужденно, понимая, что с Казуки не надо притворяться или что-то строить из себя. Да и жить с ним было неплохо, он не мешал, не раздражал какими-то мелкими бытовыми недостатками. И, тем не менее, почему-то горевал Манабу теперь значительно меньше. Анализируя свои чувства, он понимал, что не разлюбил Казуки и даже не охладел к нему. Просто его любовь как будто изменилась, переросла во что-то иное, не такое болезненное и мучительное. И это новое, неизвестное прежде Манабу чувство не тяготило - напротив, отчего-то в присутствии Казуки ему становилось легче и светлей. Как-то раз вечером накануне выходного дня Манабу неторопливо вытирался полотенцем после душа и собирался уже ложиться спать, когда тишину квартиры нарушил телефонный звонок. Задавшись вопросом, кто может наяривать в столь поздний час, Манабу отправился на поиски трубки и даже не удивился, увидев на дисплее имя Казуки. - Приходить перестал, но решил добраться до меня другим способом, - вместо приветствия ворчливо произнес Манабу, но при этом почувствовал, что невольно улыбается. Казуки, видимо, тоже догадался, что негодование его друга деланное, и радостно поздоровался: - Доброй ночи, Манабу. Чем занимаешься? - Сплю, - соврал тот и опустился на диван: одеваться и вообще что-либо делать, пока одна рука была занята телефоном, не представлялось возможным. - Неправда, - догадался Казуки и, не позволив слово вставить, объявил. – Приглашаю тебя на прогулку. Прямо сейчас. - Чего? – не поверил своим ушам Манабу и на всякий случай посмотрел на часы, уж не перепутал ли он что-то. Однако светящийся циферблат показывал начало первого, и предложение Казуки показалось еще более абсурдным. - Гулять. По ночному городу, - терпеливо объяснил Казуки. – А что тут такого? - Ничего, кроме того, что я сплю, - напомнил Манабу, однако вопреки собственным словам от прежней сонливости не осталось и следа. Непривычное поведение Казуки, это ни на что не похожее приглашение на прогулку поразили Манабу. А еще он почувствовал, как под сердцем будто зашевелилось что-то, непонятное предчувствие то ли чего-то хорошего, то ли не очень. - Ты не спишь, - настаивал Казуки. – Я же знаю. Слушай, Манабу, ну я тебя очень прошу. В трубке повисла тишина, но даже так Манабу чувствовал, как Казуки терпеливо ждет и планирует настаивать дальше, если он откажется. - Казу, если хочешь, приезжай ко мне, - наконец предложил он. – Я не буду против… - Да не хочу я никуда приезжать, - возмутился Казуки. – Я просто предлагаю тебе прогуляться перед сном. А еще с меня пиво, я же тебе должен. Что именно ему должен Казуки и почему, Манабу даже предполагать не брался, но в итоге решил, что надо соглашаться. Его настойчивый друг так просто не сдался бы, а сон все равно как рукой сняло. Наверное, специально, чтобы Манабу было удобно, Казуки предложил встретиться в небольшом сквере недалеко от его дома, и Манабу, быстро одевшись и толком даже волосы не высушив, отправился к условленному месту пешком. За несколько шагов до цели он увидел Казуки, переминающегося с ноги на ногу и озирающегося по сторонам. - Почему у меня такое чувство, что когда звонил, ты уже был здесь? – спросил Манабу, подходя ближе. - Наверное, потому, что так и есть, - рассмеялся Казуки и наклонился, поднимая с земли небольшой бумажный пакет. - Это, как я понимаю, пиво, - хмыкнул Манабу, глядя на то, как бережно прижал к груди свою ношу его друг, и тот кивнул: - Оно самое. Как Манабу сразу догадался, гулять Казуки не собирался. Точнее, под гулянием по ночному городу он подразумевал, что они устроятся на лавочке в этом же скверике и просто посидят с пивом. Манабу не особо представлял, для чего это нужно, почему нельзя было встретиться у него дома, но от вопросов воздержался, понимая, что все равно Казуки отшутится и скажет нечто вроде того, что он хочет полюбоваться звездами, которых все равно не было видно из-за набежавших облаков. - Ладно, говори, что случилось, - не выдержал Манабу, когда полбутылки пива было опустошено, а тишина в сквере не нарушалась ничем, кроме шороха шин проезжающих мимо автомобилей и звуков города, казавшихся здесь отчего-то приглушенными. - Да ничего, - пожал плечами Казуки, глядя с отрешенной улыбкой куда-то в сторону. Впрочем, он тут же уточнил: - То есть, не совсем ничего. Сегодня вот Бё забрал свои последние вещи из моей квартиры. - Сегодня? – удивился Манабу. – Я думал, он это сделал месяц назад. - Ну, кое-что еще оставалось, - пояснил Казуки. – Он как-то все не приходил, а я не настаивал. А сегодня он их забрал. И так как Манабу ничего не ответил на это, он резюмировал произнесенное: - Вот теперь точно все. Сделав еще один глоток, Манабу погладил кончиками пальцев гладкое бутылочное стекло и спросил: - Надо поздравлять? Или сочувствовать? - Ни то и ни другое, - отмахнулся Казуки. – Вообще, если честно, я тебя не для этого позвал. - А для чего? – теперь Манабу стало действительно любопытно, и он с интересом покосился на своего друга, который все с той же задумчивой улыбкой глядел куда-то вдаль. Отстраненно Манабу подумал о том, что, наверное, друг хочет поблагодарить его за оказанную поддержку, пускай и условную, в трудную минуту. И он не ошибся. - Спасибо тебе, Манабу, - Казуки серьезно поглядел на него и даже свое пиво отставил, придвигаясь чуть ближе. – Ты очень помог мне. - Не за что, обращайся, - усмехнулся тот и тоже поставил бутылку на землю, доставая из кармана сигареты. – Хотя я ничего не сделал, если ты не заметил. - Сделал, - возразил Казуки, даже не улыбнувшись. – Ты был рядом, когда был нужен. А это очень много. Больше просто не бывает. От неожиданности, от самого факта того, что Казуки произносил вслух такое признание, Манабу растерялся, и зажигалка чиркнула вхолостую, высекая бесполезные искры вместо пламени. Но тут же он собрался, и все же прикурил. - Не пугай меня, Казу, - тихо рассмеялся он. – Сейчас еще на одно колено опустишься и в любви признаешься. А я умру от удивления. - Не признаюсь, - улыбнулся Казуки и шутливо взлохматил волосы Манабу на затылке. – Потому что я тебя не люблю. - Это я заметил, - кивнул Манабу и сделал затяжку. Необычное признание, какое люди вообще редко делают друг другу, не удивило и не огорчило Манабу. Быть может, причиной тому стало осознание того, что он знал это, ведь Казуки действительно не любил его и никогда не давал повода думать иначе. А простая констатация известного факта не может расстроить. - Но ты мне нужен, - прервал размышления Манабу Казуки и внимательно посмотрел на него. На этих словах Манабу показалось, что все посторонние звуки исчезли, что его накрыла глухая тишина, а еще что пропал куда-то сквер и скамейка, на которой они сидели. Остались лишь глаза Казуки, непривычно серьезные, будто бы даже строгие, пытливо вглядывающиеся в его лицо. Однако длилось это лишь мгновение. Когда наваждение отступило, Манабу снова поднес сигарету к губам, затягиваясь. В голове мельтешили суматошные мысли, он не представлял, что надо отвечать на это признание, не понимал даже, что сам чувствовал. - И знаешь, - продолжил Казуки медленно, будто даже осторожно, словно подбирая правильные слова. – Это тоже очень много. Больше не бывает. Манабу почувствовал, как у него задрожали руки, и чтобы Казуки не заметил этого, он поспешно отбросил окурок в сторону, позабыв обо всех правилах приличия и даже не задумавшись о том, что так делать нельзя. Свое состояние он не смог бы описать, назвать его счастливым волнением не получалось, Манабу чувствовал скорее испуг: слишком долго он мечтал услышать нечто подобное, и теперь не знал, не чудится ли ему, не снится ли, и если это все же правда, что делать с обрушившейся на него новостью. - Слушай, ну скажи хоть что-нибудь! – возмутился Казуки и натянуто улыбнулся, а Манабу понял, что тот беспокоился ничуть не меньше его самого, должно быть, боясь услышать равнодушное объяснение, будто Манабу просто выполнял свой дружеский долг, а секс для него был просто сексом, ничем более. - Я не знаю, что сказать, - честно признал он, тут же понимая, как нехорошо прозвучали его слова, но совершенно не представляя, как иначе объяснить свои чувства. Однако непостижимым образом Казуки понял его правильно. - С тобой всегда вроде бы так просто, - слабо, но уже искренне улыбнулся Казуки и при этом поглядел на Манабу со щемящей теплотой, от которой на мгновение ему стало немного не по себе. – А объяснить нормально почему-то не получается. - Ну и не объясняй, - кивнул Манабу и тоже поймал себя на том, что непроизвольно возвращает улыбку. – Я все равно не придумаю, что отвечать на твои дурацкие признания. - Вот и договорились, - обрадовался Казуки, снова беря в руки бутылку. – За нас? Некоторое время они молчали, и Манабу с преувеличенным интересом разглядывал этикетку на своем пиве, думая при этом о чем-то отвлеченном и ни о чем конкретном. Он понимал, что сейчас все равно не сможет осознать произошедшее, однако это ничуть не мешало подниматься в его душе настоящей радости. Манабу улыбался и ничего не мог с собой поделать, а взгляды Казуки, который тот бросал на него украдкой, отчего-то совсем не смущали. - А помнишь, как мы готовили жареный рис? – невпопад спросил Казуки, нарушая молчание. – Ну, тогда, у тебя дома. - Помню, - кивнул Манабу. – Кто-то чуть было не порезал в этот рис свои пальцы. - Вот-вот, - воодушевленно подтвердил Казуки и вдруг предложил. – А давай сейчас еще раз приготовим. То ли от абсурдности этой идеи, то ли просто от того, что настроение Манабу зашкаливало за самую высокую отметку, он рассмеялся в голос, и Казуки тут же присоединился к нему. - Время для ужина самое подходящее, - выдохнул Манабу, вытирая выступившие слезы. - Ну а как иначе мне к тебе напрашиваться? Мог бы и подыграть! – неподдельно возмутился Казуки. - Кажется, я и так тебе предлагал прийти, - заметил Манабу. - Я не мог, - честно ответил Казуки. – Я ж не знал, вдруг ты сказал бы, чтобы я катился. А я уже расположился в твоем доме. И что тогда? - Какой ты, оказывается, предусмотрительный и чувствительный, - с безобидной иронией заметил Манабу, и прежде чем Казуки успел ответить что-то, произнес. – Хорошо, я подыгрываю: Казуки, не хочешь ли сейчас, в два часа ночи, отправиться ко мне домой, чтобы приготовить жареный рис? Вопреки его ожиданиям Казуки не засмеялся, он смотрел внимательно и улыбался самыми уголками губ. - Спасибо за приглашение, - ответил он наконец. – Я очень люблю жареный рис. - Тогда пойдем? – предложил Манабу. - Пойдем. Вопреки произнесенным словам ни один из них не сдвинулся с места. Прежде чем отправиться к Манабу, они посидели еще немного, молча, думая каждый о своем. Казуки улыбался, и Манабу даже представить не мог, что сейчас творилось в его голове. А сам он впервые в жизни думал, насколько чудесно то, что люди до сих пор не научились писать письма в прошлое.