Там, где боль

— Ты проиграешь. — Неужели? — Так уж ты устроен. — Ваши герои рассеяны, летающая крепость падает с небес. В чём же я ошибся? — У тебя нет убеждений. Слова Фила Коулсона сейчас не казались такими безумными. В них вдруг появился какой-то странный смысл, которого не было раньше. Теперь они не казались бредом умирающего смертного, который из-за глупости своей натуры, природы несет чушь всю жизнь и не оставляет надежды взяться за ум перед лицом единственно достойного момента на протяжении всего своего существования — смерти. Теперь эти слова походили на молитву, которую не услышали, не оценили, в которую просто не поверили, что, в принципе, не умалило его мощи. Впрочем, даже то, что именно такие мысли посещали сейчас Бога Коварства, не призывало его к мысли, что будь в его власти время, он бы вернулся и сделал что-то иначе. Нет. Все было бы именно так. Никак иначе…. Холод. Это все, что занимало сейчас Локи. Единственная эмоция, которая была жива в нем. Единственное ощущение. Лед, сковавший тело Бога, болью вытягивал жилы, играя на них, как на струнах, передергивая срывающейся мелодией стона, сплетая сеть из уже отдавших жизнь нитей тела. Мышцы ныли от этой пытки, стонали под руками умелого ткача, словно кто-то наносил удар за ударом, делая это медленно и с оттяжкой, чтобы насладиться каждым мгновением. Локи зажмурился и распахнул горящие огнем зеленые глаза. В его зрачках плясали черти боли, вынести которую не было сил, ненависти, которую сдерживали лишь пустота вокруг и тишина, давившая на Бога своим презренным величием. Он лежал один, не в силах пошевелиться. Потерянный мир, бесплодная планета и он… Бог, вынужденный ждать. Прозябание в неизвестности, приправленное пыткой, словно восточной специей, явно доставляло кому-то неимоверное удовольствие. Взгляд Локи скользнул вокруг ровно настолько, насколько позволяли его глаза, стеснённые в ракурсе. Голову было не повернуть и вообще не пошевелиться. Все, что Бог смог увидеть — это мрак. Мгла окутала его и не единого признака жизни. Смертный дух витал в воздухе этой планеты, сковывая душу леденящим ужасом безучастия к происходящему. Локи давно перестал чувствовать боль. Несколько часов кряду и она исчезла из сознания, вытесненная одним тягучим ощущением потери тела. Затекшее, оно не повиновалось. От холода закладывало уши, моргать было трудно, ресницы покрылись инеем и замерзали, прилипая верхние к нижним, с болью размыкаясь и заставляя слезные железы выталкивать соленую влагу из глаз, моментально примерзающую к скулам. В горле застыл сухой комок, нечего было глотать, и по рту распространился привкус крови с тонким ароматом разложения. С ощущением, будто ржавчина «съела» язык, небо, приступила к деснам и вот-вот подберется к зубам, было трудно бороться. Локи в сердцах рыкнул, дернувшись всем телом от пронзившей тело стрелы боли. Она никуда не ушла, как казалось раньше. Тихий зверь притаился рядом и ждал момента, когда жертва проявит слабость, чтобы снова напасть, и Бог попался на эту удочку. Тело свело новой судорогой боли, задевающей каждую клеточку, заставляя выть каждый капилляр от напряжения. По губам снова потекла кровь, змейкой скользя меж губ с отравляющим привкусом тлена, замерзая горчим ручейком на самих губах, сковывая их, вонзаясь в нежную кожу, алую от постоянного кровотока. Где-то в темноте хрустнул лед. Безжалостно вдавленный в промерзшую почву, он раскрошился под тяжелым сапогом высокого мужчины, неторопливо подошедшего к Локи. Бог Коварства мог лишь отдаленно разглядывать черты подошедшего, не видя ни границ его массивной фигуры, ни лица мужчины. В то тоже время, визитер унизительно пристально разглядывал своего пленника, изучая внимательным взглядом каждый миллиметр тела поверженного Бога. Минуты, растянувшиеся в вечность для Локи, оборвались в звездную пропасть удушья, когда тяжелая нога надавила на горло. Мужчина с оттяжкой вжимал ступню в шею Бога Коварства, играя мыском сапога с кадыком, то надавливая, то отпуская и чуть подталкивая вверх. Запах крови болью ударил в виски. Локи прищурился, едва сдерживая вытекающие слезы от напряжения и тошноты, которая поступала к горлу. Еще немного и его мучитель рискует получить украшение для своего сапога в виде кишков Локи, которые он вот-вот и выплюнет за неимением альтернативы внутри. Но неожиданно на горло перестали давить, и Локи с жадностью втянул морозный воздух носом, силясь разомкнуть сшитые серебряными нитями губы. Кровь снова потекла по подбородку, боль пронзила лицо, пульсируя уже где-то в голове. От холода кислорода обожгло легкие и горло, невыносимо. С отчаянным, диким, животным воплем ненависти ко всему живому, превозмогая эту чертову боль, крича от ярости, согревающей все это время сердце, питающей тело жизнью, Локи разорвал нити на губах. Крик разнесся эхом по планете, разбиваясь о толщу мглы вокруг, детонируя о пустоту. Кровь фонтаном вырвалась из разорванных губ, оседая каплями на сером льду, на одежде, впитываясь бурыми пятнами в ткань, в вечную мерзлоту земли. Кулаки Бога Коварства сжались, заныли промерзшие костяшки пальцев, тело взвыло от потока, казалось бы, уже утраченной, жизни, вспыхнувшей в сердце с новой силой, заставляя толкать горячую кровь по венам, согревая тело ядом жажды мщения. — Жалкое зрелище, — раздался низкий голос мужчины, бесстрастно наблюдавшего за Локи, — Бог на краю отчаяния, который из последних сил борется за право на свое никчемное существование, уподобляясь в этом простому смертному, так горячо презираемому им самим, — он усмехнулся в голос и сел перед Локи, крепко схватив его за подбородок и с силой сжимая лицо, до хруста в челюсти, — Ничтожество, которое карабкается из бездны, силясь доказать свою мощь окружающей его пустоте. Он силой отвернул от себя лицо Локи, ударив по щеке и наблюдая, как неестественно резко отворачивается его пленник, сплевывая тягучие капли крови на лед земли. — Жалкое, говоришь? — это было трудно, но Локи усмехнулся, с широкой улыбкой глядя на своего мучителя, — Жаль, что в такой ситуации, я не могу этого сделать, однако будь у меня зеркало, средство простое и примитивное донельзя, я бы открыл тебе истину и показал существо по-настоящему убогое и жалкое, как эти безжизненные льды, что покрывают всю планету, лишая ее даже малейшего шанса на приобретение смысла в существовании, впрочем, что легко объяснить ограниченностью ума правителя этой Земли. Сильный удар в грудь заставил Локи шумно выдохнуть, от чего перед глазами все поплыло многоцветьем красок, сливаясь в невообразимую палитру скачущего мира, кружась и танцуя в ритме боли и удушья. Смыкая и размыкая губы, Бог не чувствовал вкуса кислорода, проникновения воздуха в легкие. Его, как тряпичную куклу, вырвали изо льда, подняв на несколько метров над землей и бросив спиной на мерзлоту, обрушивая тяжесть затекшего тела на острые вершины хребтов замороженной воды. Кровь горячей струей вырвалась изо рта, разливаясь по льду, плавя его как магма и оседая багровым пятном на серости уродливой местности. Понемногу возвращалась способность дышать. На подрагивающих от слабости руках, полных мелких иголочек, которые кололи кожу после долго пребывания в неудобном отеке, Локи чуть приподнялся, с усилием подтягивая под себя ноги, поднимаясь на четвереньки. — Как это, должно быть, символично избрать местом казни льды для того, кто родился в холоде и пронес его в душе через года, — посмеиваясь, Локи с невероятным усилием поднялся, — Ты пытаешься унизить меня тем, что по стечению обстоятельств, есть моя суть? — Локи ухмыльнулся, — В этом твоя кара, Танос? Что ж, уважь истинного ётуна, сына Лафея, причини мне боль льдами, в которых был рожден! — с силой выкрикнул Бог Коварства, сплюнув кровь и резким жестом вытерев губы. Мужчина прищурился. Сейчас Локи мог разглядеть его красное лицо кирпичного цвета, большую голову прямоугольной формы с чуть округлыми краями, яркие белки его глаз с горящими карими зрачками, рваную линию сухих, жёстких губ, несомненно, грубых и не знающих ласки. Вся фигура этого существа являла собой жестокость, голую, непримиримую, не подкрепленную ни разумом, ни причинами. В его поведении наверняка отсутствовала логика. Это была скала, о которую разбивались все доводы. Айсберг, одиноко плывущий в своих льдах, король холода, который готов безжалостно разбить жизнь любого, кому что-то не понравится. И сейчас ею была жизнь Локи. Он, свергнутый Бог, которого не ждет тепло утешения, понимания и любви дома, которому суждено вынести еще столько боли и унижения, сколько Один посчитает достаточным для своего спесивого сыночка. Он, не желающий пасть ниц в слезах раскаяния с молитвой о пощаде, стоял с гордо поднятой головой и прямой спиной перед лицом того, кто вряд ли отпустит его живым, того, чьею мечтой было, чтобы Локи познал боль такую, которая бы ежедневно напоминала ему о его поражении моральном и физическом. — Ты глупый, самодовольный, самовлюбленный, слепой мальчишка! — ядовито выплюнут Танос, скривившись, — Ошибался Один, когда называл своего старшего импульсивным! Это ты всегда толкал Тора на необдуманные решения, подстрекал его на бездумные поступки! Ты всегда был призраком неудач своего брата, любезно подталкивая его в яму, которую сам же и вырыл для него! Ты лживая змея, которая обвивается вокруг Асгарда, вокруг всех, кто хоть чуть-чуть знаком с тобой, ты Бог, который не считается ни с кем, в грош не ставит чужие интересы, подчиняя все законам своих амбиций, выросших из никчемных детских обид! Локи сжал зубы, слушая Таноса, бросающего острые как бритвы слова в своего пленника, стараясь задеть как можно больнее. Когда же оба мужчины погрузились в тишину, окруженные темнотой, Локи широко и миролюбиво улыбнулся, чуть прищурив зеленые глаза и обнажая белоснежные зубы. — В каком, должно быть, ты сейчас отчаянии, если вместо телесных увечий, стараешься убить меня словом? — Локи не скрывал, что насмехается над своим мучителем, — Должно быть ты удивлен, что после таких пыток, которым ты подверг меня, я в состоянии держать оборону, Танос, — продолжал Лафейсон — Но я буду божественно великодушен и раскрою тебе секрет — Он чуть запрокинул голову назад, чувствуя как по подбородку течет свежая струйка крови, -Истинная сила Бога в том, чтобы оставаться самим собой там, где боль, где унижение и страх, ужас, который заставляет кровь стыть в жилах. Бог не тот, кто разрушает и удовлетворяется унижением других. Бог тот, кто способен на милость к врагу, унижая его не болью, а снисхождением в глупости и ограниченности. Белки Таноса налились кровью, а зрачки глаз заалели яростью. С гортанным рыком он занес меч над Локи, когда небо пронзила молния, осветившая своей зарницей все вокруг и с грохотом пробившая льды. Локи приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза, Танос отвернулся, жмурясь от ослепившего его света. Пока Боги приходили в себя, раздался свист ветра, словно где-то в небе появилась воронка, со стуком металла о лед молот опустился на землю в руке своего владыки. — Ну конечно, — тихо выдохнул Локи, — Как же ты мог упустить возможность погеройствовать… Тор широко улыбнулся, посмотрев на брата, но его лицо тут же приобрело сурово-строгое выражение и он схватил младшего брата под руку. — Я спас тебе жизнь, — серьезно подметил Тор, поддерживая брата. — Серьезно? — Локи горько усмехнулся, — А по-моему мне просто неслыханно повезло стать героем твоего очередного подвига…. Ночь царствовала в Асграде, надежно укутав его в теплое одеяло звездного неба, напоив перед сном теплым молоком млечного пути, согрев горячим лучом ушедшего солнца. Локи лежал на постели в больничном крыле замка и бездумно смотрел в потолок. Его ресницы медленно опускались и вновь поднимались. Обработанные губы были плотно сжаты. Тишина и покой… — Что все это значило, брат? — голос Тора прозвучал тихо, спокойно и лишь где-то в глубине переливов его тона звучало неприкрытое беспокойство за младшего брата. — Это значит, — Локи широко улыбнулся и посмотрел на брата, — Что твоя любимая Земля отныне в опасности, по сравнению с которой мои проказы напоминают детские шалости, — он коротко вздохнул, — Что ж, я полагаю, это значит, что Мстители вновь объединятся. Тор долгое время молчал, глядя на окно. — Я уже успел соскучиться по ним, — пробормотал Бог Грома. — О, да, я тоже, — иронично усмехнулся Локи — Особенно по Халку… Тор повел бровью и с усмешкой посмотрел на брата. — И по Старку, — согласился Локи и широко улыбнулся, прищурив глаза, в которых плясали танго лукавые черти.