Одна, но пламенная страсть

- Тебе это так с рук не сойдет. Так деланно спокойна. Так уверенна в себе. Или не в себе? - Родерих скоро вернется и надерет тебе задницу, будь уверен. Кто же знал, что эта маленькая шутка зайдет так далеко и перестанет быть шуткой. По крайней мере, для него самого. - Так что просто выпусти меня, и я уйду, может быть даже не проломив твою голову о дверной косяк. Она еще ничего не поняла. Ни того, что здесь ее никто не найдет, ни того, что ее никто не собирается спасать. - Гилберт! Альбинос чуть дернулся и поднял голову. Он слышал ее резкое, разорванное дыхание, ощущал слабый запах корицы и мускатного ореха, пропитавший ее передник. Он представил, как она стоит у решетки, переминаясь с ноги на ногу от холода и нетерпения – каменный пол обжигает холодом ее нежные ступни, ведь туфли он стащил с нее еще в машине, поддавшись очередному импульсивному порыву. Зеленые глаза наверняка напряженно вглядываются в темноту, пытаясь разглядеть в ней хоть какое-нибудь движение. Гилберт представлял себе ее фигуру, ее позу, копну каштановых волос, удерживаемых съехавшей на затылок косынкой. Так близко, всего в паре метров от него… - Гилберт.. О-о-о, что же это? Неужто ему не послышалось, и в голосе бесстрашной Хедервари появились умоляющие нотки? Нет, не послышалось. Ей страшно. Ей не может не быть страшно. - Гилберт, ну хватит. Это уже действительно не смешно. Раздалось тихое звяканье решетки – он даже сквозь темноту отчетливо увидел – а скорее представил, как обхватили тонкие пальцы сухую сталь решеточных прутьев. Гилберт машинально облизнул пересохшие губы. Конечно, не смешно. Ему так уже давно. Он не знал, когда точно это началось. Может быть месяц назад, когда он зашел к Австрии обсудить условия договора и наблюдал, как она готовит обед? Он как сейчас помнит, как завидовал тогда гладкой рукоятке ножа, покорно лежащей в ее ладони, пока она небрежно и быстро рубила овощи. А может быть, это началось весной, когда он застал ее в саду, бережно усаживающей в землю хрупкие ростки рассады? Он стоял как зачарованный за ее спиной, не отрывая взгляда от бледных пальцев, испачканных черной землей и едва сдерживался, чтобы не схватить их, сжать до боли, прижать к своей щеке... Он будто сошел с ума. Страсть не давала ему покоя. Нежные, ухоженные руки Элизабет снились ему по ночам: в этих снах они то выполняли обычную домашнюю работу, поражая своей ловкостью и проворностью, то ласкали его лицо, зарывались в волосы, даря успокоение и наслаждение каждым прикосновением. Гилберт не понимал, что с ним происходит – настойчивое наваждение преследовало его ежедневно, он стал замкнутым и хмурым, не хотел никого видеть и целые дни проводил в своем загородном доме. Волосы отросли и напоминали грязные белые перья, под глазами появились темные круги, вместо вечной задорной усмешки губы искривляли две глубокие морщины. Внимательная Хедервари отмечала, что с другом детства происходит что-то странное, но и подумать не могла, что является причиной происходящего, и привычно сваливала все на тяготы финансовых и прочих кризисов и неуемную любовь Байльшмидта к спиртному. - Вместо того, чтобы глушить свое дрянное пиво, лучше бы подумал, как решить свои проблемы, - безапелляционно заявила она ему в одну из последних встреч, пытаясь встряхнуть его и не зная, что своими словами подписывает себе приговор. - Ты права, - глухо отозвался тогда Гилберт и странно улыбнулся. На мгновение Элизабет показалось, что ей, наконец, удалось достучаться до прусса, но когда он посмотрел ей в глаза, женщина невольно напряглась – вместо привычных танцующих искорок в красных глазах альбиноса она увидела разгорающееся пламя, сжигающее его изнутри. Над решением Гилберт думал недолго. А точнее, не думал вообще. Идея электрическим разрядом пронзила его тело в один из привычных вечеров, проведенных в гордом одиночестве. Впрочем, неверно, свое одиночество Байльшмидт гордым больше не считал. Он метался по дому как по клетке, сжираемый изнутри своим единственным желанием. Он хотел ее. На следующее утро Гилберт заглянул в подвал и приготовил там «комнату» для своей будущей гостьи, переоборудовав для нее на скорую руку часть винного погреба. Затем он сел в машину и поехал к австро-венгерскому дому. Когда он вошел без стука, Хедервари привычно стояла у плиты, рассеянно помешивая в ярко-голубой кастрюльке какое-то варево. Гилберт застыл в дверях, нерешительно сминая в руке маленький белый комок. Венгерка, не услышавшая звуков чужого вторжения, мечтательно смотрела в окно, что-то тихо напевая под нос и продолжая мешать содержимое кастрюльки. Пальцы ее медленно двигались вверх-вниз по деревянной рукоятке ложки, рассеянно оглаживая встречающиеся неровности от сучков. Гилберт судорожно вздохнул, и мадьярка резко обернулась. - Гилберт? – удивленно воскликнула она, - Ты что тут забыл? - Ав.. – голос предательски дрогнул, и Байльшмидт прокашлялся, - Австрия дома? – хриплым и неожиданно низким голосом спросил он. - Нет, он уехал на конгресс. Будет только через пару дней. – Элизабет успокоилась и снова повернулась к плите, взявшись за ложку. – Ему что-нибудь передать? Гилберт нервозно, но довольно осклабился. - Нет. Не нужно. - Как знаешь. Я скажу ему, что ты заходил. – Хедервари почувствовала сзади движение и хотела обернуться, но не успела – по щеке мазнуло что-то влажное и в следующее секунду Гилберт неловко накрыл ее рот и нос едко пахнущим платком. - Ты что де.. – попыталась возмутиться мадьярка и резко дернулась в сторону, но пространство кухни перед глазами исказилось и помутнело, и в следующую секунду ее обмякшее тело подхватили сильные руки прусса. Байльшмидт осторожно уложил ее на пол и вгляделся в искаженное лицо венгерки. Убедившись, что она действительно спит, альбинос победно ухмыльнулся. - Я же говорю, что не нужно ему ничего передавать, - развязно сказал он, небрежно подхватил девушку на руки и понес к машине. Из забытой кастрюльки на плите шел густой черный дым. Он и сам не знал, для чего делает все это. Чего хочет добиться. И какие будут последствия. Вернувшись домой, он отнес Элизабет в подвал и оставил в каморке, где раньше хранил любимые вина. Оформление всего подвального этажа напоминало средневековую тюрьму и было задумано Гилбертом как напоминание всем случайным и неслучайным гостям этого места о коварности и жестокости его хозяина. Разглядывая свою спящую на каменном полу жертву, Байльшмидт впервые решил подумать о том, что и зачем он, собственно, сделал. До этого цель была просто и прекрасна: похитить мадьярку и заточить ее в свою темницу. Но теперь, когда она лежала перед ним, открытая и беззащитная, он не знал, как действовать дальше. Присев возле нее на корточки, он задумчиво провел ладонью по ее щеке, шее и всей руке, от плеча до кончиков пальцев. Они были холодные и твердые на ощупь. Гилберт сжал их в обеих ладонях и прижал к груди, чтобы согреть. В этот момент Хедервари протяжно замычала, брови ее сошлись у переносицы – она просыпалась. Альбинос осторожно положил руку на грудь девушки, резко встал и вышел из камеры, не забыв запереть за собою дверь. Мысли вновь пришли в хаотичное движение. Гилберт в несколько прыжков оказался у выхода, дернул рычажок выключателя и захлопнул дверь, оставив весь свет снаружи. Каменный подвал погрузился в непроницаемую тьму. Прусс замер и прислушался, но слышал только собственное тяжелое дыхание и отчаянный стук сердца. Беззвучно матерясь сквозь зубы, он медленно, шаг за шагом, направился обратно в сторону камеры, где лежала Элизабет. Ему оставалось не больше двух метров, когда в темноте раздался шорох и слабый женский голос произнес: - Господи, где я.. Байльшмидт остановился и замер, прислушиваясь и пытаясь понять, что делает Хедервари. Судя по звукам, девушка встала на ноги и отряхивалась. После чего она сделала несколько шагов вперед и ладонью уперлась в решетку. - Это еще что.. Элизабет попыталась обойти неожиданное препятствие, но после недолгих исследований убедилась, что находится в замкнутом, а главное закрытом пространстве. Прусс все это время терпеливо стоял у стены, с наслаждением вслушиваясь в бессмысленные попытки выбраться. Решив подойти чуть ближе, он случайно пнул валяющийся на полу камушек, и венгерка мгновенно рванула в сторону раздавшегося звука, вновь наткнувшись выставленными вперед руками на решетку. - Гилберт! Что, черт возьми, происходит? Это что за шутки такие?.. Вот уже более получаса они стояли в темноте друг напротив друга и не знали, что делать. Элизабет то угрожала, то молила, то пыталась надавить на прусса, но тот молчал и лишь изредка обозначал свое присутствие порывистым вздохом или неосторожным движением. Мадьярка отчаивалась. Проклятый прусак то ли сошел с ума, то ли напился, то ли слишком увлекся своим розыгрышем, но ни от одного из этих вариантов легче не становилось. Она замерзла, и от молчания вечно не затыкающегося Байльшмидта ей было жутковато. - Гил.. – уже без всякой надежды на ответ тихо позвала венгерка. Но в темноте вдруг раздался шорох и звук шагов. Байльшмидт подошел вплотную к решетку и остановился напротив мадьярки – она определила это по звуку его дыхания. - Гил? – стараясь, чтобы голос казался спокойным, Элизабет осторожно вытянула вперед руку и коснулась груди прусса. Тот молча взял ее ладонь в свою и легонько сжал ее. - Что? Гил, что ты.. Не дослушав фразу до конца, Гилберт поднес ладонь венгерки к губам и осторожно поцеловал кончики пальцев. Элизабет тихо ахнула и попыталась отдернуть руку, но прусс удержал ее и легонько укусил за указательный палец. - Не дергайся, - от непривычно тихого и спокойного голоса Байльшмидта по спине пробежали мурашки, и Хедервари нервно сглотнула. Она понимала, что должна убрать руку, попытаться ударить его, на худой конец просто заорать, но тогда он молча бы ушел обратно во тьму и все началось бы сначала. Гилберт молча подтянул ее поближе к себе, так, что рука выходила за пределы решетки практически по самое плечо. Короткий рукав платья врезался под мышку, но Элизабет даже не заметила этого, пытаясь понять, что хочет сделать Пруссия. А он больше ничего не хотел. Он получил желаемое и теперь стремился насладиться им в полной мере. Не выпуская из зубов указательный палец, Гилберт кончиком языка коснулся его подушечки, медленно провел им по ногтевой пластинке и дальше, до места, где палец переходит в кисть. Уткнувшись губами в ладонь, он судорожно выдохнул и припал к ней, как к живительному источнику. Пальцы Элизабет дрогнули и осторожно погладили его щеку. Гилберт не видел, как трясет девушку от его действий, но чувствовал мелкую дрожь ее ладони и целовал каждый сантиметр кожи, пытаясь успокоить и вызывая еще более сильное волнение. Он ласкал губами и языком каждый палец, терся щекой о тыльную сторону ладони, целовал нежную ямочку на запястье. Увлекшись, он начал целовать и предплечье, но головой уткнулся в холодную сталь решетки, отозвавшуюся сухим смешком. Чувствуя, что он теряет контроль, Гилберт заставил себя отпустить руку Элизабет и резким ударом выбил щеколду в двери, разделяющую его и венгерку. Хедервари дернулась на звук, надеясь вырваться из комнаты, но Байльшмидт успел закрыть за собой дверь, и руки венгерки вновь нащупали лишь судорожно опускающуюся и подымающуюся грудь прусса. - Гилберт, хватит! – испуганно вскрикнула Элизабет, надеясь, что тот от ее крика опомнится, так как по его тяжелому дыханию она уже начинала понимать, что сейчас произойдет. Темнота дезориентировала ее, зато альбиносу она, кажется, была только на руку. Схватив венгерку за край передника, Байльшмидт рывком дернул ее на себя так, что ткань издала протестующий треск. Элизабет не удержала равновесия и носом ткнулась в шею прусса, кожа его казалась обжигающе горячей. Он на мгновение прижал ее к себе, но, опасаясь сопротивления, в следующую же секунду сильно впечатал в стену, вырвав из полураскрытых губ вздох боли. Руки мадьярки, так нежно обласканные всего минуту назад, Гилберт грубо сжал одной рукой и поднял над головой. Второй рукой он схватил девушку за подбородок. - Прекрати, - сдавленно произнесла она, пытаясь вырваться и с вызовом глядя в ту точку, где должны были быть глаза прусса, но тот в ответ молча накрыл ее рот своими губами, захватывая и властвуя без малейшего шанса на сопротивление. Элизабет попыталась укусить его за язык, но Гилберт вовремя отпрянул, чтобы в следующую секунду снова ощутить на потрескавшихся губах влажную от поцелуев кожу венгерки. Кажется, он нечаянно укусил ее, так как после одного из поцелуев почувствовал во рту солоноватый привкус, и этот металлический запах наполнял его легкие еще большим возбуждением. Они оба тяжело дышали: Пруссия – от возбуждения, Венгрия – от попыток вырваться. - Хватит дергаться, - почему-то шепотом прошипел Байльшмидт прежним, слегка сердитым голосом, и Элизабет закашлялась от возмущения. - Хватит? Это ты прекрати это… бесстыдство! Отпусти меня! - Не ври мне, что ты этого не хочешь, - мадьярка готова была поклясться, что прусс сейчас нагло усмехается, и больше ей хотелось стереть с его лица эту усмешку. Она вся дрожала от ярости и отчаянно сражалась с предавшим ее телом, желавшим, чтобы Гилберт не слушал, не отпускал, не прекращал действовать. Рука альбиноса отпустила ее подбородок и нежно прошлась по шее, погладила ключицу и легко сжала грудь девушки. - Не смей! – Хедервари попыталась пнуть прусса коленом в пах, но тот ловко прижал ее ноги к стенке и сам мягко надавил коленом между ног, заставив сделать судорожный вздох и сжать кулаки так, что ногти вонзились в ладонь. - Не хочешь участвовать, так хотя бы не мешай, - горячо прошептал Гилберт в ухо венгерки, и от его дыхания по спине вновь пробежали мурашки. Она едва не заскрежетала зубами, понимая, что если она не согласится, он возьмет ее силой, своей обезумевшей от страсти силой. - Успокойся, - неожиданно нежно произнес Пруссия, прикасаясь губами к ее шее и вдыхая теплый, молочный запах кожи. – Просто ничего не делай.. С этими словами он отпустил ее руки, и они безвольно упали вдоль туловища девушки, бескровные, затекшие от неудобного положения. Гилберт был готов в любую секунду вновь схватить их, но Элизабет больше не собиралась сопротивляться – она лишь тяжело дышала, закрыв глаза и стиснув зубы, готовая играть по навязанным ей правилам. Тогда он благодарно принялся целовать ее шею, покусывая и облизывая нежную кожу, а руки его то гладили ее спину, то осторожно прикасались к груди. Когда от одного из движений девушка негромко всхлипнула и прогнула спину, Байльшмидт в темноте торжествующе ухмыльнулся и принялся развязывать шнуровку на спине мадьярки, одновременно срывая пуговицы со своей рубашки. Секунда – и скомканное платье упало на пол, окутав ноги венгерки мягким облаком. Еще секунда – и пропитанная потом рубашка полетела в угол комнаты, оставшись лежать в углу бесформенной кучей. Элизабет недовольно дернулась, когда ее спина встретилась с холодной стеной, но Гилберт прижался к ней, и девушка прикусила губу, чтобы не выдать поднимающееся в ней желание. А прусс уже целовал ее ключицы, покусывая кожу над ними и обводя языком контур выступающей кости. Чувствуя нетерпение мадьярки, он усмехнулся, опустил голову и резким движением лизнул отвердевший сосок девушки, от чего та со вздохом выгнулась и вцепилась в спину Байльшмидта согнутыми пальцами. Тот осторожно приник к соску губами, то целуя, то мягко покусывая его. Обдавая кожу горячим дыханием, Гилберт тяжело опустился на колени, руками продолжая массировать грудь девушки, а губами лаская тонкую кожу живота, оставляя влажные, тут же покрывающиеся мурашками следы. Неожиданно он почувствовал, как рука Элизабет зарывается в его волосы, перебирая пряди и нетерпеливо сжимая их. - Что, все-таки хочешь? – хрипло смеясь, спросил Гилберт, щекоча языком дорожку, спускающуюся от пупка до резинки трусиков. - Пошел знаешь куда? – ответом ему послужил толчок коленом в грудь, от которого Байльшмидт опрокинулся на спину. Он подумал, что Хедервари может воспользоваться моментом и слинять в открытую дверь, но вместо этого ему на грудь опустилось обнаженное колено и придавило к полу. - Просто ничего не делай, хорошо?