Клик-клик. Ещё одна открытая вкладка, глаза быстро бегут по строчкам, собирая информацию. Обновление. Информации. Новый адрес. Клик-клик. Закрытая вкладка.
Клик-клик. Новая вкладка. Новый адрес введён. Вкладка загружена. Мгновенно. Глаза снова пролетают по строчкам мелких букв, в поиске. Следующий адрес.
Клик. Адрес в строке. Вкладка загружена. Информация взята. Следующий адрес.
Клик. Глаза пролетели по тексту. Адрес выделен. Открыть в новой вкладке.
Форум. Вопрос. Куча бесполезной болтовни. Клик-клик. Вкладка закрыта. Следующий адрес…
И так уже пятый месяц.
Интернет знает всё, говорят. Не всё. Он не знает о тех, кто покинул его. Не знает где они. Не может определить. Не в его силах.
Так просто пропасть из сети, на самом деле. Ты обрываешь все провода, свои связи: аккаунты, почту, а люди в сети могут и не знать, где ты. Можно им не сказать.
Можно и уйти, сказав "прощай". Фон не принял бы это «прощай».
Клэй и раньше пропадал, на неделю, на три, на месяц. Однажды пропал на два. Тогда Фон и почувствовал острую потребность научиться обходить разного рода защиты. Но так сложилось, что с людьми его отношения не клеились, видимо, потому что они предполагали отношения. Парень терпеть их не мог. Не людей, люди как раз ему нравились, отношения в их распространённом смысле. И дело не в психической травме. Ему было неинтересно, а после недели сплошных проколов это начало откровенно раздражать.
Он учился у Интернета. Почему Фон тратил время на поиск людей остаётся для него загадкой и по сей день. Учитель не доставал его бесполезными, съедающими всё время разговорами, не прерывал в середине процесса фотографиями "котиков", не предлагал погулять, встречаться. Он учил. Был и теорией, и полем для практики. Поэтому Фон не считал себя самоучкой.
Уже через месяц он знал достаточно, чтобы плюнуть в лицо защитнику почты, на которой он успешно нашёл адрес своего пропавшего. Парень намеревался пройти по нему. Нет, это не было вторжением. У него было приглашение, и пришло оно месяц назад.
Клэй жил на окраине города. Такие места обычно напоминают деревню, и этот город исключением не был: асфальт и бордюры испарились как по волшебству, стоило только выйти с территории официального центра. Во время своей пешей прогулки Фон понял одно: мэр города точно впадёт в затяжную депрессию, если президенту приспичит приехать "в гости". На улицах размокшим грязным ковром лежал снег, что для парня было удивительно, ведь в центре его уже не было. Здесь же, снег был навален по обе стороны дороги угрожающими чёрными окопами. А люди, отгороженные ими, пытались уколоть его презрительными взглядами.
Для них его внешний вид был
слишком. Да, он мог бы снять пирсинг. Да, он мог бы одеть что-нибудь с капюшоном, чтобы не было видно чёрно-фиолетовых волос. Да, он мог бы надеть что-нибудь, что закрыло бы полностью забитую паутиной левую руку. Да, он мог бы хоть для вида нацепить куртку и закрыть футболку с понятной любому фразой «Нахуй вас», или попросту надеть что-либо с надписью более напоминающей цензурную. Но что бы это изменило? В сущности ничего. Его бы всё равно ненавидели, потому что он чужой. Да если бы и не был таковым, ненавидели бы за то, что он не похож на них. Ничем.
Фон был готов к тому, что его звонки будут нещадно игнорироваться. Если дело касалось Клея, он мог сидеть под порогом хоть целый день и палкой терроризировать кнопку звонка. Почему готов? Да потому что Фон сам такой. Почему же он готов просидеть у этой злосчастной двери весь день? Он и сам не знал, как объясняться перед собой за свой же поступок. Он не мог обойтись без его общества и двух месяцев, а всех остальных он рад бы и не слышать вовсе. Не мог и всё, и не нужны тут объяснения. Сейчас он мог просто сидеть, насиловать дверной звонок и ждать либо гневных соседей, либо это пропавшее чмо.
Что в садике, что в школе Фона не любили. Дети либо просто его не замечали, либо люто ненавидели, со всеми вытекающими. Были кадры. В седьмом классе перестали, после того как он начистил их наглые морды, Разумеется. Обычный случай, он и казался таким, пока парень не стал устраивать звёздное небо каждому, кто вновь захочет его избить. И на оскорбления они не были бедны, Разумеется. Им же нужно как-то выпустить своё негодование и фрустрации, чаще всего никак не связанные с ним, что Фон прекрасно понимал. Хотелось им сказать, чтобы шли решать свои проблемы, а не создавали их ему, но за семь лет он понял – некоторые люди не будут его слушать только из-за того, что не захотели. Слова слышат – понять не хотят. Они ему не интересны, зачем они тогда? Именно поэтому ни видеть, ни слышать, ни общаться с ними не хотелось.
После четвёртого часа прожигания звонка, случилось второе, ему открыли. Фон ещё пару раз по инерции нажал на звонок, и нажал бы ещё пару сотен раз, это уже доставляло ему едва ли не мазохистское удовольствие, но блондин, матерясь как матёрый сапожник, за шкирку затащил его внутрь и запер дверь на несчётное количество замков и массивный засов. Резко, вместе с головой, откинулся на стоящем почти у самой стены стуле и замолчал, мысленно начав замаливать грехи. Хоть Клэй был не то чтобы религиозен, но мысленно просил у себя прощения за мат. Он верил в бога, но не считал, что он где-то далеко и его существование нельзя доказать. В один день между ними произошёл обычный для них разговор, разумеется, по сети… всё началось с вопроса Фона:
– А вообще, ты религиозный человек?
– Верю ли я религии? Верю ли я в бога? Ты уверен, что хочешь подождать, пока я отвечу?
– Абсолютно.
– Хм… Я не придерживаюсь какой-либо из существующих религий. Моя религия в моём мировоззрении… Что-то в этом роде. Я верю, что в каждом из нас есть что-то, что может помочь нам стать лучше, или хуже... Наши желания же появляются не просто так, я прав? Когда мы исполняем наше желание, мы становимся счастливее, но только желание, которое доставило нам истинную радость, может осчастливить бога внутри нас, помочь стать лучше. Ты же знаешь, иногда мы желаем то, чего в глубине души совершенно не пожелали бы и делаем это, ведь мы же хотим... Да, какое-то время чувствуем удовлетворение, а потом на душе становится так гадко и паскудно, что жить больше не хочется. Я хочу сказать, что в каждом из нас свой бог, он не общий, иначе как объяснить то, что кучи людей в разные времена повторяют одну и ту же ошибку? Человек учится, и с ним учится его бог, чтобы помочь ему понять чего он действительно хочет. Но иногда человеку не способен помочь бог внутри него, и только тогда ему нужна помощь извне. В смысле помощь другого человека и его бога. Ведь не у всех же людей одинаковый опыт.
– Ты ушёл за чаем пока я писал, я же прав?
– Абсолютно…
– Как предсказуемо~ С каким вкусом?
– Ты так хочешь это угадать, попробуй.
– С малиной...
– Я прав я прав?
– На этот раз да ОО Я аж чаем поперхнулся.
– Да я Шерлок \(*w*)/
Фон помнит, как около года назад засмеялся в этот момент и подумал, что он милый. Всё-таки они так не похожи, у Клея много друзей, а у Фона только он. Больше он никого не мог назвать своим другом, но не испытывал каких-либо неудобств из-за этого. У него был Клэй и он был счастлив, и почему-то ни разу за шесть лет не задумался, как он выглядит, ни во время того разговора, ни сегодня это не казалось особо важным. Но сейчас у него была возможность посмотреть, так почему же нет?
Брюнет афигело осматривал его с головы до ног, с ног до головы, до ног с головы и вообще потратил на это кучу времени. Дело было не в том, что Фон рассматривал каждого яркого персонажа, который ему попадался, в центре таким был каждый четвёртый. И на каждого четвёртого не то, что смотреть не хотелось, не то, что на одной улице находиться, в одном мире существовать. Дело было в том, что Фона блевать тянуло от тех раскрашенных позёров, в сравнении с ними Клэй мог бы потянуть на роль принцессы. У него были светлые волосы и серо-карие глаза, ничего необычного с точки зрения того, кто прожил в центре всю жизнь. Необычно было то, что Фона не начинало тошнить от его внешности. Он носил какие-то чёрные джинсы и какой-то белый свитер с коричневыми оленями, но какая к чёрту разница, что на нём надето? Возможно, Клэй что-то говорил, брюнет не был уверен, он решил разглядеть то, от чего его не тошнит. И с минуту всё его внимание было приковано к Клэю. Надо сказать, он не обнаружил ничего необычного, кроме разве что явных признаков его причастности к сельскохозяйственным работам, но полном отсутствии даже тени загара. «Какое это имеет значение сейчас? Он пропал на три месяца. Что с ним?.. Ведь явно же что-то случилось, или должно случиться».
И тут Фон попался. Поймал себя на мысли, что не может заговорить первым… и тут же разозлился на себя, чуть не возненавидел. «Нет, ты кое-что не понял, хуев дрищавый задрот, это выше твоей привычки молчать. Понял? Идиот…».
– Ты вернёшься, – неопределённо сказал он, то ли с вопросом, то ли с точкой в конце. Он сам не понял, чего хотел в тот момент.
– Ты определишься, – с такой же непонятной двойной интонацией сказал его друг, который минут десять до этого сидел с расфокусированным взглядом, давно уже отмолив свои грехи и явно думая о чём-то постороннем.
– Ты вернёшься?
Клэй спустился со стула и присел на пол, напротив брюнета. На этот раз его взгляд был сфокусирован на глазах Фона. Парню на мгновение стало не по себе.
– Ну а ты, определишься?
– Ты вернёшься, – утвердительно сказал Фон и поднялся с пола. Он узнал, что хотел.
Блондин тоже поднялся с пола.
– Вернусь, – улыбнулся и обнял его. Фон обнял в ответ, не смущенно, не робко, не неуверенно, он обнял его, как обнимают людей, которые для тебя действительно что-то значат.
– Почему ты пришёл, как ты думаешь? – Клэй любил задавать странные вопросы. Фон не знал, что он задаёт их с улыбкой. Сеть не знала этого. Он спрашивает с улыбкой то, что уже знает, то, что для него очевидно. Для Клэя вполне естественно спросить что-то такое, а Фон и сам задаёт себе подобного рода вопросы. Не каждый, далеко не каждый понимает, почему делает ту или иную вещь.
– Если человек так сильно любит сеть и добровольно отказывается туда заходить, не это ли значит, что у него проблема и ему нужна помощь? Но, – Фон горько усмехнулся, – ты не можешь сформулировать её, а я уж подавно. Она настолько необъятна. Всё равно, что собирать кусочки мозаики по квартире…
Он был прав только в одном, Клэй сам не знал, что с ним творится. Он видел свою проблему пока только как кучу маленьких назойливых деталей, постепенно сводящих с ума. Время, нужно было время, и немного тишины. Такого времени было мало, очень… и они съедали его! Люди! Эти люди…
Видите, человек ищет комара, ищет время для его поиска, не замечая этого комара прямо перед своим носом. И вот он пьёт его кровь. А тот только изнывает от боли, не видя источник страданий… ища время для поиска.
Ночью он вернулся.
Но это было полгода назад…
Он продержался около месяца. Потом снова пропал. Прошла неделя. Месяц. Три месяца. Четвёртый месяц… Фон решил, если он не появится через неделю, то парень воспримет это как очередное приглашение. За день до истечения недели сеть о нём забыла. Он заставил её забыть. Стёр все аккаунты. Будто его и не было.
Почему он ждал четыре месяца? Да потому что этот идиот иногда исчезал по делу. Программировать можно и в оффлайне, чем он безумно любил заниматься, так ему никто не мешал разговорами. И Фон его в этом понимал. Сам процесс программирования и общество несовместимы. Брюнет как-то пробовал написать программу из двух заветных команд в паскале, не уйдя в оффлайн. Пришло уведомление. Пропущенная точка в конце. Запущенная в сторону кровати клавиатура. И вот он, уже матерясь сквозь зубы, хватает плеер и идёт на улицу, под предлогом, что умирает от духоты, скрывая своё бездарное унижение перед программой.
Сейчас же он сидит на стуле, скрестив руки на столе. Роняет на них голову. Грохот: парень на эмоциях едва не сломал о стену кисть. Сошла лавина листков и тетрадей с боковых полок, похоронив под собой печаль ещё одного человека.
Если начистоту, идея была, но она была дурацкая! А что ещё остаётся? Если ты не в состоянии помочь своему другу выкарабкаться, то, очевидно, ты его недостоин, так думал Фон, и от своей точки зрения отказываться не собирался.
Он отправился в дом своего друга в субботу. Фон знал, что не обнаружит его. Поэтому суббота, а не понедельник. Поэтому его идея - спросить тех, кого он там найдёт, какого хрена они натворили. Не прямо так, приблизительно. И поэтому его задачей сейчас было найти одежду, хоть отдалённо напоминающую нормальную. Для него было нормально то, что носит обычно, но если учесть, что некоторые элементы его гардероба вызывают припадки бешенства у его собственных родителей то, что уж говорить о родственниках Клэя.
Когда он посмотрел в зеркало на результат своих раскопок, первое, что ему захотелось сделать, это быть первым, кто запустит в него камень. Простая серая футболка на пару размеров больше, купленная года два назад его подслеповатой тётей, УЖЕ делала из него мишень для камней, по крайней мере, в центре. Остальное было не так ужасно, у него были более менее не выдранные до состояния тряпок джинсы, с этим проблем не было. Но что делать с левой рукой? Татуировка это не то, что можно взять и смыть, или спрятать под одеждой, паутиной покрыта вся рука до кончиков пальцев. "Знаешь что? У меня для тебя гениальная, великолепная, блестящая, поразительная супер-ахуенная идея! Фон, давай-ка превратим твою руку в мумию и проблем как не бывало. Хуле нет то?". А с волосами уже ничего не поделаешь.
Он решил прийти вечером, не всем взрослым нравится, когда прямо перед собственным домом их встречает незнакомый не местный человек. Да, также им бы не понравилось, если бы этот человек позвонил в их дверь. Ну а этому человеку не нравится, что они творят с его другом. Им – похуй, ему – нет. Фон не отрицал, в его мнении есть доля юношеского максимализма, как они это называют, на самом же деле он просто не знает, что ему ещё делать. Он слишком волнуется за Клэя, чтобы просто варить кофе и накапывать валерьянку с корвалолом, он слишком молод и неопытен для этого. Взрослые обычно это и делают в надежде, что сам приём этого успокаивающего разрешит их проблемы, почему-то они в этом уверены. Фон такую страсть своих взрослых к этим препаратам в детстве объяснял тем, что они просто ждут чего-то и хотят быстрее дожить до этого. Он не знал до какого "этого".
- "Чего ждут все люди?" - думал он тогда. Люди не могут ждать смерти, ждать её глупо, она сама найдёт. Тогда чего же они ждут? Фон думал над этим и, доходя до конца, до своего ответа, он смеялся, над собой, над людьми, над их нелогичностью. Это не у него прихрамывает логика, а у них. Кто в здравом уме станет Ждать счастья? Люди. Люди!
Однажды Фон спросил у Клэя:
– Как ты представляешь себе смерть?
На что Клэй откопировал ему законченную программу и выделил последнюю строчку «End.». Потом он подумал и заскринил ему ярлык этой программы.
– После нас же что-то остаётся, правильно?
– Тогда как ты объяснишь то, что за всю свою жизнь человек ничего не сделал, просто жил в страхе конца?
– Программы тоже разные бывают. Такую даже ты напишешь.
Begin
End.
– И всё. Она началась, она закончилась.
Тогда Фон твёрдо решил, он не хочет быть такой бесполезной программой. Хоть он и не программа, хоть и не знал с чего начать. Даже сейчас он мало понимал, чем он тут собственно занимается, вечером, на крыльце, перед дверью в его дом. Определённо, чего-то ждёт. Тут он еле удержался, чтобы не засмеяться в голос. И позвонил в звонок.
И дверь просто открыли. Что? Фон отчётливо видел, как женские руки открывали дверь. Тут какая-то ошибка, возможно, она кого-то или чего-то ждала.
– Вы меня ни с кем не перепутали?
"Нет, ничего глупее я не мог сказать, это была самая идиотская реплика, которую я только смог придумать"
Она поспешно вернулась к двери, встала в проходе и свистнула. Прибежала собака и села рядом с ней. Она и ухом на брюнета не повела, только преданно смотрела на хозяйку, как будто Фона тут и не было.
– Странно, ты у нас не впервые? – удивлённо спросила девушка, у неё был сильный, командный голос, но она говорила спокойно, с толикой усталости в голосе,– или он тупит. Подай ему руку.
Он поднёс руку прямо к влажному носу собаки, та послушно обнюхала, облизнулась, и ушла куда-то вглубь двора, активно помахивая хвостом.
– Один раз уже был, он и тогда не лаял, я не заметил, что здесь есть собака... Я в этой части города вообще второй раз в жизни.
– Чудеса-а-а, – потянула девушка.
– Какими судьбами к нам? – как будто проснулась она.
– К другу, он опять пропал, на этот раз совсем. В прошлый раз приходил месяцев пять назад, он тут один был.
Она задумалась.
– Подожди минутку, – она скрылась за дверью.
Вернулась, почти мгновенно.
– Можешь ненадолго зайти, сестра где-то через час вернётся. Не смотри на меня так, тут холодно, простынем ещё.
«И это она человеку, который в минусовую погоду ходил в футболке… Ладно, допустим она девушка, ей можно».
– Знаешь, ты мало узнаешь, если будешь слушать меня через две двери, потому что Я собираюсь внутрь. Войдёшь? – не то чтобы она злилась, её это начинало забавлять. Увидев, что парень не собирается говорить, она взяла его за руку и завела внутрь.
– Ты сестра Клэя?
– С чего ты так решил, мы вообще не похожи, – она уже сидела на коврике около батареи, успешно проигнорировав все четыре стула по пути.
И, правда, казалось бы, полные противоположности, но:
– И ты, и он Затаскивали меня внутрь. У вас вся семья такая?
– Не-а, просто ты тупишь. А вообще, да, все такие, то ли импульсивные, то ли нервные, сам решай, как называть. И, нет, я ему тётя. Вот так.
– Вы резкие.
Она засмеялась.
– Так тоже можно сказать! Сядешь рядом со мной? Не бойся, я не укушу.
– Эм… извини, нет, – Фон принялся разглядывать дом, в каких-то своих поисках.
– Ну вот, я поняла, почему ты интересуешь моим племянником! – и приняла позу трагической героини из мусорной драмы. Фон искренне не понял в чём тут «прикол», да он даже не понял, что она пошутила.
– Вот всегда вы так, я сам ещё не знаю, а у вас уже ответ есть, чувствую себя ущербным, – опечалился он и присел около шкафа, на противоположной стороне от неё.
– Эй-эй-эй-эй-эй я же пошутила, не расстраивайся ты так, – она вскочила со своего места и присела рядом с ним, – просто он сейчас не в самой лучшей форме, чтобы играть.
– Играть? Девушка, вы, простите, ебанулись? Я помочь ему хочу, он самый дорогой мне человек после родителей. Единственный с кем я вообще общаться могу. Ага, я поиграть пришёл, – не выдержал брюнет и со всего размаху хлопнул рукой по лицу.
– Ты знаешь, если человек перестаёт заходить, на то есть причина, – начала она, по предположениям Фона, серьёзно. Он бы ещё послушал, но первые десять слов его не впечатлили. Она ошибается, тут не тот случай, причина, конечно, есть но…
– Ага, и ни он, ни я не понимаем в чём проблема, правда, в отличие от меня, в него эта проблема может вонзить свои ядовитые когти, она Уже отравила его тогда, а я не мог ничего сделать. Ты представляешь, каково это? Этот яд убьёт его, в конце концов, если я что-нибудь не сделаю. Разумеется, я приду, чтобы узнать, что они сделали с ним, что он сам сделал с собой.
Она задумалась. После, взяла Фона за руку – того от неожиданности передёрнуло – и привела через пару коридоров к двери. Она крепко держала его руку, Фон уже пометил себе, что у неё довольно сильная хватка, это тоже семейное?
– Я не уверена, что могу тебе это показать, сестра с зятем с того дня не разговаривают…
– И ты боишься, что я не буду разговаривать сам с собой? Не волнуйся с моей шизофренией всё в порядке, безнадёжный случай.
– Нет, я про другое, вдруг ты не захочешь продолжать после этого, – сказала она. Фон смотрел в её веснушчатое лицо, синие глаза, в которых ясно читалось сомнение. И вздохнул.
– Люди, боящиеся трудностей, это бесполезные люди. Представь, если все будут пасовать перед первой же трудностью, человек развивается, как раз преодолевая их, правда, многие об этом забывают и перестают двигаться. А потом бесчисленное количество раз возвращаются мысленно в прошлое и ищут свою ошибку, когда всё пошло не так. А этот момент прямо перед носом, он в нашем «сейчас»! Вот смехота, а люди «тупят». Да ведь?
Он вздохнул ещё раз, увидев, что его мысль не поняли.
– Я не брошу его, Клэй мне слишком дорог, чтобы сказать «ну нафиг, сами разгребайте». Понятно?
Она кивнула. Фона немного поразил тот факт, что двери между комнатами закрывались на ключ. И всё же, это город. Что с ними не так?
Девушка открыла дверь. После яркого света на кухне тут не было видно ничего.
– Извини, не знаю, как ему удалось, но свет не включается уже пару лет, по словам сестры. Всё что я могу это включить свет в соседней комнате…
– Не надо. Вы же не будете против, если я пройду?
– Только не поранься.
Брюнет вопросительно посмотрел на неё. Она добавила:
– Мне сказали забрать его вещи, но я уже пару дней ухожу отсюда утыканная осколками. Да я и не понимаю, чего там забирать, а он сам мне ни слова не говорит.
Он проигнорировал слова девушки и вошёл в комнату.
***
Ты веришь в то, что обычно видишь? Я вот нет. Я не верю этой комнате. Я не верю этой девушке. Я не поверю своим глазам. Ведь все они говорят мне, что он жив. Это же не так. Комната, посмотри на себя, разве такое сотворил бы с тобой живой человек? Девушка, разве живой человек молчал бы после этого неделю? Глаза, я знаю, что вы мне скажете, разве он может быть жив после всего этого? Нет. Нет. И нет. То, что он жив, это только маленькое упущение, которое он исправит в скором времени, с такой же лёгкостью как ошибку в программе. Комната, девушка, глаза, не обращайте внимания, он уже решил, что мёртв! Почему Я так решил? Потому что этот человек жил тем, что он недавно уничтожил, совершил виртуальный суицид. Если сомневаешься в его смерти, посмотри, что он сделал с винчестером. Да, я вон про того бедного парня, через которого только что переступил. Его проткнули шилом. Готов поспорить прямо в цель. Он мертв, так же как и этот бедный парень в полосочку. Что же с ним сделали? Давили, и давили, и давили, и давили, пока не проткнули, второго шилом, а первого даже не предположу чем. Чем можно настолько достать человека? Что может довести до такого? О, ты можешь не осматривать каждую вещь, я чувствую, что убит тут каждый. Верь мне! Посмотри на клавиатуру, я уверен, удар пришёлся точно по контроллеру, она убита. Она больше не будет работать, хоть и сохраняет ещё свои прежние очертания. Работа мастера, для мастера. Неплохо? Можешь дальше даже не смотреть, ты и так уже рыдаешь как маленькая сучка. Я бессердечный? Мне не положено сердце, оно у тебя. О! И не наступи на осколок. Ведь весь пол около стен усыпан ими, застелен как ковром. Видишь, я не бессердечный, я тебя предупредил! Кажется, это когда-то были диски. А теперь уходи, комната тебе уже всё сказала. А девушка ещё нет, у неё ещё есть кое-что полезное. Она знает, где с ним можно поговорить. Да, я всё понимаю, всё, что я могу сейчас понять, то есть ничего. Ты же понимаешь это? Это. Всё это. Было неделю назад.
***
– Я могу его увидеть? – спросил он, утирая выступившие в уголках глаз слёзы,– у меня есть, что ему сказать.
– Что? Он тебе что-то должен?
– Нет, я знаю, что его… довело, – Фон старался подбирать слова, чтобы его поняли.
– Так это же очевидно, из-за монстра этого всё, – она кивнула в сторону разобранного и убитого по частям компьютера.
– О, нет. Как же вы не правы, виноват тут только Клэй, компьютер и электроника лишь жертвы. Что парадоксально, он и сам тут является жертвой.
– А ты психолог чтобы о таком разговаривать?
– А вы психолог чтобы опровергнуть мои слова? И причём тут эта профессия, в нашей стране и науки-то нет, а психология на уровне девятнадцатого века, в двадцать первом. Я про психологию как науку, про то, чему сейчас учат психологов, смешно же. Порой незачёт ставят за то, что ты прав. А иногда вопрос в работе с намёком «явитесь в аудиторию и доказывайте нам свою правоту, если хотите зачёт». Я пришёл, объяснил, они поржали и напичкали теорией. Поставили зачёт с намёком, чтобы я переставал уже думать головой. Финиш, подумал я, и забрал документы.
Она посмотрела в сторону окна.
– Пошли, проводишь меня, – сказала брюнетка и в спешке удалилась в соседнюю комнату. Вышла оттуда с джинсовой курткой, которую тут же надела.
– Хочу быстрее отсюда убраться, нет желания опять оправдываться перед сестрой за него. Он молчит, а она хочет знать как он. Всё на свете бы отдала за сыворотку правды.
– Вы бы всё равно его не поняли…
– Но так я бы хоть что-то ей ответила, – девушка тяжело вздохнула, выпуская парня из дома и закрывая за ним на ключ массивный дверной замок.
Половина пути прошла в тишине, девушка чувствовала себя не в своей тарелке рядом с этим закрывшимся от неё парнем, не в смущении, не в гневе, не в презрении, в безразличии.
– Вы позволите мне его увидеть?
– Зачем бы я тогда тебя позвала? Знаешь, какой ты тяжёлый человек?
– Знаю, не беспокойтесь. А ещё мне школьный психолог шизофрению наванговал. Мы с Клэем очень похожи.
– Он не шизофреник.
– А я и не говорил, что именно этим.
– Зачем ты тогда это сказал?
– Потому что вы сказали, что я тяжёлый человек. Хотел вас напугать. Знаете, как вы меня испугали?
Он немного подумал и добавил:
– Не берите в голову.
Они ещё какое-то время прошли в тишине, нарушаемой только звуками вечернего города. Вечернего. Фона раздражало это время суток, оно лишь жалкое подражание ночи. Не то чувство, не то окружение, не та атмосфера, не тот запах, не та тишина, всё не то. Вечером даже цвета ложатся не так. Сплошное. Неудачное. Подражание. Парень шумно вздохнул.
– А с рукой что? – она посмотрела на его забинтованную левую руку, – Фрикуешь?
– Ага, для фрика ненормально выглядеть нормально, – он нервно усмехнулся, вспомнив, Что сейчас на нём, а потом вспомнил, что это не важно.
И ещё пара минут этой странной тишины.
– Знаешь… сегодня мне было, что сказать сестре. Я… я не хочу ей говорить это. А что если она решит его лечить?..
– Что с ним? – не выдержал и перебил её.
– Не знаю как сказать, а что это значит тем более. Он до крови расцарапал грудную клетку, я проснулась ночью из-за этого, так ему было больно.
У Фона больно кольнуло в сердце.
– И вы после этого оставили его одного? Хотя, о чём это я… его уже не останавливает ваше присутствие. Станет ли он со мной говорить?.. – тут же добавил, – это риторический вопрос.
И снова тишина. Он уже не знал, куда себя деть, настолько хотелось бежать, а он шёл, потому что шла она. Медленно. И думала о чём-то… болезненном для неё? Ему в голову пришёл вопрос, и ему хотелось его задать. Фон никогда не считал себя гуманным человеком.
– Откуда вы знаете, чем лечат психические расстройства?
– Я не знаю, – отрезала девушка.
– Я тоже врать не умею. А за правду меня били, круто?
– Скажете или мне можно начинать гадать? Я очень догадливый.
Она ускорила шаг. Наконец-то.
– Вы боитесь, что Клэя начнут лечить, потому что знаете, к чему это приведёт, а его мать не знает, что таблетки в этом случае сделают только хуже, и слушать она вас не станет. А почему? Скажите мне, я же сейчас угадаю.
– Почему я должна тебе это говорить? Ты мне…
Фон снова её перебил.
– Потому что я правильно пойму.
– Я не понимаю своего сына…
– У вас есть сын? – искренне удивился Фон, всё-таки он слишком наивен, что бы он ни говорил.
– Есть, – она горько хмыкнула, – Был. На два года младше Клэя… но в разы непонятней, чем он. Если у Клэя была хоть пара друзей, то он даже ни с кем не разговаривал. Я спрашивала у него почему, он отвечал что наблюдает. Каждую неделю спрашивала…
– Надеюсь, вы в курсе, что он вам не доверял даже настолько, чтобы хоть намекнуть насколько ему было скучно. А потом, когда его оценки упали достаточно низко, чтобы вы начали "серьёзно беспокоиться", вы обратились к "психологу", наверняка, сначала к школьному. А потом получили направление к "настоящему". А "настоящий" прописал ему что-то и послал… к другому "психологу", а он отфутболил к следующему и так далее. Просто скажите мне,– Фон сделал паузу,– он пытался достучаться до вас, пытался сказать, что ему это нахуй не нужно, что вы дебилы?
Она была бледна как полотно.
– Полтора года назад он даже не знал Клэя. Между ними был всего один разговор, в день знакомства, я на нём не присутствовала… а спустя полгода он покончил с собой. Незадолго до того как он сделал это, он сказал мне, что ему уже давно наскучило. Я не поняла, что он имел ввиду. Он уточнил… "ВСЁ".
– Скорее всего, он хотел сказать, что ему смертельно скучно.
– Думаю, они поняли друг друга, но что-либо менять было уже поздно…– "ваш сын был уже мёртв" хотел было сказать брюнет, но вовремя осёкся.
– Всё-таки я был прав – непонимание убивает. Медленно, словно яд, попадающий в организм с невысказанной мыслью, такой важной, что ты не можешь её отпустить, ведь она для тебя всё, но загнившей, ведь она только для тебя. И не было никого, кто сказал бы ему «Ты ошибаешься» и смог объяснить почему, пока не стало слишком поздно. Не берите в голову. Нет смысла винить вас за то, что уже произошло.
Они были так похожи, но Фона не убило непонимание… Вернее ему не дали умереть от непонимания.
***
Тут не существует реальности в привычном её смысле, первое, что ты понял, переступив порог комнаты. Второй комнаты в квартире 82. Комнаты, в которой удерживали того, кто подарил тебе ответ. Того, кто его забыл. Потерял. Усомнился. Всё что угодно, только не принял. Он лежал в кровати, погружённый в пустой, мучительный, чёрный сон. Ты был зол на него, это было естественно, ведь, в конечном счёте, творец этого момента именно он. Нехотя или желая, неважно. Жертва ли, виновник ли, разницы не существовало. Когда ты переступил порог, ты понял, как ошибался. Проблемой не могут быть никак не связанные факты. Проблемы создаёт сам их хозяин. Себе ли, другим ли, неважно. Пока проблему не нарекут проблемой, она ей не станет. Но есть и другая сторона. А что если проблема стоит перед человеком по умолчанию? Внутренний поиск, не находящий ответа, терзающий его душу, сжигающий её в гневе, оставляющий вместо неё только чёрную пустоту. Вечный. Он будет преследовать их до конца. Греть одного и сжигать второго. В чём же их отличие? Почему, то, что является смыслом жизни для одного, убивает второго?
Второй обессмыслил его. И заставил себя перестать искать. Он предал своё желание, и оно отравило его, отказался от цели, и она пустила яд по венам. И он уничтожил то, что любил больше жизни. И казалось бы, он мёртв. Он и считал себя таковым, пока в глубине комнаты не осознал, что он ещё жив. Что не всё в нём сожжено пустотой, отравлено желанием, ошибочным желанием, но то, что осталось не имело для него уже никакого смысла. Для него ничто не имело никакого смысла. Оно съедало его тупым не приносящим счастья желанием, отравляющим его, заставившим в отчаянье терзать собственное тело уже в поисках избавления.
Вы очень похожи. Вот только ты нашёл смысл, а твой друг обессмыслил его и отказался.
Если ты не в состоянии помочь своему другу выкарабкаться, то, очевидно, ты его недостоин. А если этот друг тебе дороже всех на свете, то потеряв его, ты потеряешь право быть живым. Так ты думаешь, и от своей точки зрения отказываться не собираешься.
Подходишь к кровати, на которой он замер в чёрном, пустом, удушающем сне. Он лежал на животе, уткнувшись в подушку, обхватив её руками, словно желая задушить себя. Но что-то до сих пор заставляло его сомневаться, не давало завершить начатое. Ты понятия не имел, чем это может быть. Всего лишь сидел на корточках и безнадёжно старался его разбудить. Не было никакого результата. Это нисколько не напоминало отчаянные попытки детей притвориться спящими. Он был там Настолько глубоко… в этой бездне сна. Ты обессилено уронил голову на его подушку. Позволил своей руке зарыться в его волосы – они немного вились и были приятные на ощупь – притянул его ещё ближе. Его волосы пахли чем-то тёплым и притягательным, сказать точнее не представлялось возможным, диагноз твой был "психолог", а не "парфюмер".
На самом деле у тебя был план как его разбудить, но ты считал его дурацким, как и все планы за сегодня. Но сегодня дурацкие планы работали, почему этот должен оказаться бесполезным? К тому же, почему-то ты был уверен, что человека, которого не разбудит и Армагеддон, разбудит шёпот. Ты приблизился к его уху, настолько близко, что слышал, как он дышит. Тяжело. Шёпотом позвал его. По телу Клэя как будто прошёл электрический разряд, он вздрогнул всем телом и, разумеется, проснулся мгновенно. Он был из тех людей, чей сон бессилен против шёпота. Каждый раз, когда его так будили, Клэю хотелось залезть под одеяло и заплакать как маленькая девочка, и пофиг, что он не только парень, но и с недавних пор совершеннолетний. Ему совершенно без разницы, уши всегда были его ахиллесовой пятой. Он натянул одеяло на них и, наконец, отвернулся от подушки в твою сторону. Ты заметил его слегка увлажнившиеся уголки глаз.
– Твою мать. Никогда меня больше так не буди, я же чуть не кончился тут.
– А тебя не смущает, что мы лежим на одной подушке?
- "А почему это должно его смутить? Наверняка у меня ещё одна идиотская идея" - подумал ты.
Клэй медленно перевёл взгляд с тебя на подушку, с подушки снова вернулся на тебя, оценивая расстояние между вами. И очевидно решив, что его тут недостаточно, нехотя оторвал голову от подушки и сел на кровать.
– А тебя это смущает? Я бы даже не подумал, что это странно. Когда я говорю с тобой, мне всегда кажется, будто ты где-то рядом, возможно даже за моей спиной, в момент, когда я набираю ответ. Поэтому для меня это не странно. Что важнее, Почему ты здесь?
Люди, такие как его мать, его тётя или твоя мать, сказали бы, что сейчас он выглядит очень отстранённо, словно он где-то далеко, не с ними, отгораживает себя от них. А хотели бы они, чтобы он был рядом? Нет, на самом деле. Они Хотят, чтобы он был как можно дальше от них. Он непонятен ни отцу, ни матери, ни даже тёте. Сейчас он ближе всех на свете к тому с кем говорит. А говорит он с тобой. Парень пробовал говорить со многими, но понял только ты, остальные шутили, перевирали, не понимали. Не слышали.
– Потому что мне не пофиг,– сел рядом с ним.
Треть его грудной клетки была перебинтована. Ты не мог найти слов. Положил руку на полоску бинта.
– Фон, всё окей…
Ты перебил его.
– Хуёвое у тебя понимание слова окей. Если ты про эту ситуацию то, это – «хуёво», а не «окей»,– другой рукой ты незаметно для себя сжал простыню.
– Клэй, я… чертовски зол, я пока заткнусь, мне не нравится этот сценарий,– и ты упал спиной на кровать. Лежал. Не зная сколько. А все мысли будто утонули в погребе…
– С твоей рукой что-то случилось?
…там им и место…
– Паутина там случилась. Ты хотел спросить с самого начала, я прав?
…пока.
– Ты хорошо меня знаешь,– смеялся он.
Ты встал. Холодно, без колебаний, без мыслей. Встал напротив него, сидящего на кровати, улыбающегося, смотрящего тебе в глаза.
– Я Слишком хорошо тебя знаю, идиот. Что случилось?
Ты знал эти глаза, эту улыбку, знал, что они говорят.
– …Сломался,– ответил он.
– "Только не тебе" - говорили они.
– Корми этой чушью психологов. Что случилось?
Он заметно волновался, ты понимал, что ещё немного и Клэй уже не сможет сопротивляться, только не тебе. Ты продолжал смотреть на него, следил за его глазами. Ждал.
Его ладонь невольно дёрнулась, почти незаметно. Ты обхватил её своей. Как ты и думал, она была холодная и влажная. Его уже била дрожь.
– Фон, пожалуйста, только не тебе…– если бы он не был твоим другом, ты бы не стал продолжать. Не в твоих правилах было так мучать людей. Но сейчас это было необходимо, он должен сказать это именно тебе. Так ты думал. Иначе, конец.
– Ты не сможешь ни жить, ни умереть, пока не скажешь мне. Ага, я знаю, что у тебя есть такая возможность. Я в отличие от твоих родственников люблю смотреть на потолок. Жаль, дотянуться не могу. А ты можешь. И не только до потолка… Ты же знаешь, я бы убил, если бы не ваше дрожащее высочество. Себя, угу. Смог бы, в отличие от тебя.
"Наверно ужасно видеть мои глаза, когда я говорю все эти вещи. Я далеко не достойный человек."
На потолке над кроватью белым скотчем было приклеено лезвие от канцелярского ножа.
– Ты ведь понимаешь, что обычный психолог не может такого знать. Я расскажу тебе, когда пойму, зачем я это делал, иначе рассказ получится неполный и тему придётся поднимать дважды. Пойми меня правильно, мне бы не хотелось вообще об этом думать, но я не могу позволить себе такой роскоши. Уверен, ты тоже не хотел, но обычно эти мысли живут собственной жизнью… и плюют на нашу.
Ты видел, что он совсем скоро сорвётся, будь на твоём месте другой человек, ему бы стало жалко блондина, он уже еле сдерживал слёзы. Хоть его и бил озноб, ты знал, что одна промашка и рыдать уже будешь ты, ведь Клэй тоже не слаб. Ложь может обратить в слабака любого, перед ней равны абсолютно все.
– Клэй, где ты соврал? Я нашёл правильный вопрос. Скажи мне, ты же знаешь, я угадаю.
– Фон, брось уже меня… я ничего не скажу,– его дрожащий голос говорил обратное…
– Я тебя не брошу, мы же…– тебя осенило. Проверить догадку можно было единственным способом.
В этой ситуации ты не мог позволить себе нерешительности. Ты наклонился к нему. Твоя правая рука ещё держала его холодную, дрожащую ладонь.
– Знаешь что?..
Он повернулся на зов, твоя левая ладонь немного приподняла его подбородок. Ты в мгновение сократил расстояние между вашими губами до нуля, ты мог поклясться, что Клэй эти десять секунд не мог осознать, что происходит. Он разомкнул твои губы, и в следующую секунду ты почувствовал его язык у себя во рту, он отвечал тебе, касался твоего языка. Сильно забилось сердце, тебя кинуло в дрожь, ты тоже отвечал ему.
Спустя пару секунд Клэй словно пришёл в себя, вздрогнув, оттолкнул тебя.
– Будь ты проклят, Фон, я люблю тебя,– он смотрел на тебя, своими увлажнившимися глазами.
– Проклинаю себя,– ты искренне улыбался.
